Смирился с тем я,
Что "потрох" в дщери моей возобладает.
Хотя от мысли этой,
И горько мне до слёз.
Но раз уж так, и это всё творя,
Схватила ты обоих нас за горло,
Без сожаления всякого,
То видят боги - так тому и быть!
Но если только ты посмеешь,
Хоть каплей ржавой лжи,
Перед ребёнком нашим,
Рождённым по любви,
Меня ушатами помоев вновь облить,
И сердца не коснётся твоего,
Ни тень сомненья, ни миг раскаяния -
Тогда тебя я так унижу,
Что слёзы горькие тебя ЗАДУШАТ.
И сердце может вдруг забыть,
Врождённый свой дыханья алгоритм.
И клапаны сердечные,
К тебе уколами взмолятся о пощаде.
Ты не поймёшь и слова.
И смысла не уловишь ни на йоту,
В той игре, к которой думала,
Что ты вполне готова.
И забвение моё к тебе войдет,
Да так, что не в силах будешь ты,
Пред нею дверь не отворить.
Оно и станет лучшею тебе за всё наградой.
Так-как Любви на свете,
Нет смертельней оскорбления,
Чем униженье и забвенье.
И разорвав вконец все нити,
И тем не менее и всё ещё связующие нас,
Ты наконец поймёшь, чего ты натворишь.
И чего же ты сама себя лишила.
Довольно уж с тебя вполне,
Того, что сделать ты успела,
До того, лет как аж 25 спустя,
Невидевшись всё это время,
Нелепейшие "иски" за свои же неудачи,
От скуки якобы вдруг решила мне и предъявить.
Однако, если одуматься решишь однажды,
Остатков скудых разума осколки,
Усильем праведным собравши воедино,
Я с радостью приму общенье с дочерью.
И буду воспевать в тебе Арийку.
Многократно. На все свои блестящие лады.
До самых дней своих последних вплоть.