Рокот обмелевшего ручья
льнет успокоительным напевом
к мыслям, что несу в охапке я
первооткрывателем. На первом
месте размышление о том,
что в оправе дикого пейзажа,
человек, хватая воздух ртом,
смотрится естественно. И даже
мелкие детали, например:
темень раскрываемой котомки,
спички стебелек сырой и тонкий,
целого не портят. Браконьер
(это мысль вторая) не клянет
заросли, увязнув ненароком,
ибо здесь за око платят оком:
дичи прерывается полет –
вязнут сапоги в сырой земле,
вепрь издыхает у полесья –
ночью, от спиртного разомлев,
в зарослях теряешь равновесье;
катишься по склону словно ком
глины. С перебитым позвонком,
веткою торчащей из предплечья,
тихо у ольшаника лежишь,
мученик заброшенный, поди ж.
(Близится нечаянная встреча
с чем-то безымянным…) Ото сна
дымного очнувшись, осознать
пробуешь себя же, ибо тлену
все сопротивляется. «Не здесь» –
шепчешь, как услышанную весть,
вряд ли понимая. Ипокрена
в тусклом освещении опять
влагой наполняется. Объять
силишься ночные силуэты:
листья на рассыпавшемся пне
робко распускаются, и вне
боли ощущаешь силу эту.
В миг, когда ты думаешь – каюк,
рядом – шевеление и вдруг
лопаются челюсти капкана.
Сумрак распадается у ног,
и в сиянье звезд единорог
лечит оступившемуся раны.