Беспощадный февраль без зазрения совести продолжал ожесточать сердца людей с завидным удовольствием, проникая словно лезвием в эпителий и оставляя изнутри, хамелеоном меняющие цвета от бургундской розы до индиго, крапинковидные гематомы - ощущения вечной, ничем не устраняемой прохлады.
В зловещую февральскую ночь, в желании согреть не только тело, но и отдохнуть душой, горожане держали путь на стоящий в центре города отель, заключавший в себе отдельное помещение, прозванное обывателями - "Пассионы Грёз". Завсегдатаи ночного танцклуба поистине могли насладиться уводящими в негу представлениями, предаться искушающим грёзам, в надежде их исполнения когда-либо.
Ритмичная электронная основа вторым фоном накладывалась на напоминающие грегорианские песнопения - библейские предания, сопровождающиеся монументальными хорами. Необычайность музыкальных совмещений взращивала в разумах посетителей зерно, окутанное темнотой, будоражащего желания сорвать завесу туманной таинственности. Обволакивающие пространство звуки напоминали перкуссионный инструмент тамбурин, возникший, кажется, в Греции. Присутствие элементов игры виолончели, чьи изгибы напоминают прогнувшуюся в позвоночнике женщину, и эхо барабанной дроби, были также доступны слуховым устьям. Невзирая на суровые и мрачные, окутавшие атмосферу ноты, осуществлявшиеся танцы не являли собой нечто, сродни тотемическому танцу или сарабанде. Супротив, в движениях исполняющих присутствовал элемент пантомимы, высвобождающий эмоции и чувства посредством игры манер, выражающих грацию и важность, напоминая собой зародившуюся в век инквизиций куранту. Подводя увертюру к заключению, настала пора приоткрыть, искушающую посетителей, завесу. Ede, bibe, lude. Animo et corpore.
Спустя несколько минут занавес был поднят, предоставляя изнывающим от нетерпения взорам удивительный мир очаровательной красоты и оригинальности декораций. Полумрак, размыкая тесные объятия, выпустил на сцену высокого роста мужчину. Вариации кожаных сплетений обрамляли его подтянутое, рельефное, отблескивающее переливами оливкового масла, тело. С первой секунды внимание пленили глаза цвета выдержанного коньяка при свете софит, в тени же они напоминали колорит мира Морфея. Чувственные губы казались продолжением пламенеющего заката, а пятнышко родинки над верхней губой слева подчёркивило и без того удивительную сексуальность. Он двигался вдоль сцены, спускающейся амфитеатром к темным силуэтам посетителей, сидящих за столиками, словно по краю пропасти, с точеным изяществом, окидывая взглядом всё более наполняющийся зрителями зал и оставлял за собой шлейф черного мускуса, смешанного с нотками амбры, усиливающей композицию целостного аромата, придавая атмосфере теплоту, плотскую насыщенность и чувственность. Завершая обход, черновласый мужчина примкнул к пилону, и подчиняясь ритмичному такту принялся воспроизводить вращательные движения. Его полет напоминал порхающую Морфу Пелеиду, чьи крылья, как и тело исполнителя, были покрыты сумеречными софитами, а движения были также активнее на закате. В своем танце он совмещал концепцию двух противоположных энергий - Инь и Янь - покой и подвижность. Каждым изгибом, кружением, вариацией ног, параллелью и сплитом, он повествовал о том невыразимом, что живет внутри него. Будто невзначай с его плеча пала застёжка, и он, одарив лукавой улыбкой зрителей, аккуратно вернул её на место и продолжил танцевать. Безупречностью отточенных движений он вселял вдохновение в безжизненный мрамор окружающего. Нарастающие греховные желания тлели у всех на устах. Он будто увлекал за собой в страну ангельских наслаждений, в мир безумной любви, в пассионы грёз. Активизируя все резервы очарования, достигая их апогея, он начинал постепенно, окутывая в мучительное сладостью томление, разрушать здравомыслие зрителей. Открытость движущих им чувств и помыслов - прекрасна, его полуобнаженная оболочка - рискованна опасна. Мерно вздымающаяся грудь под преломлением света отражала различные, привлекающие взгляды, окрасы. Язык его тела словно серебрил по поверхности воды, увлекая на самое дно, поглощающие энергию танца лица. Он пробуждал красоту, дышал изяществом и излучал искусство, вплетая в канву собственного танца новые движения, пуще воспаляя воображение зрителей и воздвигая себя на олимп поклонения. Некогда громкие ритмы постепенно снижали прежнее звучание, и мужчина, завершая танец аллегрой и выгнувшись дугой, оставил пилон, ловя восторгающие вопли и оглушающие овации. Приблизившись к краю подиума, он собрал источающие различные оттенки букеты и в знак признательности провёл ладонью вдоль губ близ сидящих, оставляя в памяти шлейф терпкой, но в то же время сладкой амбры, очаровывая и лишая напрочь самообладания, подчиняя и подавляя волю. Повернувшись в последний раз к залу, он подарил посетителям воздушный поцелуй и скрылся в сумерках. Аромат мужчины, источающий доминантные ноты, губит красиво. Finis coronat opus.