Бывают такие дни, когда вся Вселенная против тебя, словно бы пришла расплата за твою гениальность, или за успех, которому, как думают некоторые, ты обязан продажей души дьяволу, а на самом деле секрет в бесконечной работе, таланте и умению оказаться в нужном месте в нужное время.
С утра планировал пробежать пять километров в парке, как делаю это всегда, но поскользнулся, потянул ногу и поковылял домой. Да когда уже закончится эта ненавистная зима!
Потом по дороге в театр принял несколько телефонных звонков, выслушав неприятные разговоры о рекламе, гонорарах и выплате задолженности.
В гримерке столкнулся с S., который репетировал в полуголом виде, поигрывая такими киногеничными мускулами, которых у меня, в силу особенностей строения тела, никогда не будет. Зато я щедро наделен вокалом – вот кто бы еще из артистов мюзиклов потянул хоть одну оперную партию в на той площадке с хором на сто человек? Сам себя не похвалишь… Из шкафа донеслось «I'm Sexy And I Know It» – телефон звонит. Нет, некогда отвечать.
Знакомый проигрыш, мне пора выходить на сцену. Я торжественно плыву по красной дорожке, а под ногами шуршат чипсы и попкорн. Да сколько можно жевать в зале? В антракте будет полно времени перекусить. Так, к плащу что-то прилипло снизу, и не отваливается, зараза…
Я прыгаю на ванную, чтобы соблазнить С., а ванная начинает шататься. Кто ее так плохо закрепил? Не хватало еще навернуться вниз на потеху недоброжелателям. Большинство зрителей подумают, что так и надо, а давние поклонники потом месяц будут судачить, как граф с изяществом бревна балансировал над С.. Они-то считают меня идеалом, и я должен соответствовать образу, который вырабатывал годами.
S. висит над кроватью в причудливой позе, как бы давая мне понять, что никогда не падает, и его рысья пластика позволяет всегда быть на высоте. S. ухмыляется, а я делаю вид, будто бы ничего не заметил.
Ныряю за кулисы, хочу выпить водички без газа, а бутылка исчезла. Заглядываю в смартфон – так, сто двадцать лайков в Инстаграме, это хорошо. В директ пришло приглашение на вечеринку, где будет N. Не хочу я идти на эту вечеринку, я спать хочу, и N. мне не нравится, но она дружит с K., а это уже не шутки. T. пишет, что покажет всем те мои фотографии, если я с ней завтра не встречусь. Да я же ее забанил, как она мне пишет-то? Пусть показывает, то же мне, «компромат» нашла.
Что? А, пора петь главную арию.
Выхожу наверх платформы, открываю рот, а меня не слышно. Ктулху вас бери, что происходит, кто не включил микрофон? Меня слышит только первый ряд.
Из оркестровой ямы раздается тихое «Это было триста лет тому назад, ля-ля-ля» – музыкант вчера так отдохнул, что теперь не может настроиться и начать во время играть. Поэтому он решил мне подпеть. Миленько, ага! Его песнопения слышит весь партер. И это на самой главной арии, где я должен окатывать зрителей замогильным холодом и вселенской тоской, чтобы они дрожали, волновались, но и хотели уйти за мной следом, в небытие.
Так, микрофон включили, но ария запорота.
Платформа поднимается слишком резко. Я не бегу вниз, а практически лечу со скоростью ядра из пушки Наполеона, гремя пряжками на ботинках и рискуя приземлиться на голову дирижеру. При этом я продолжаю петь душераздирающую арию, не меняя философского выражения на лице. Успеваю схватиться за край сцены, а плащ летит дальше, повисая на палочке дирижера.
Девушки во втором ряду ничего не замечают – они в экстазе от моего голоса, испытывают, видите ли, «бесконечное наслаждение». Одна даже обмахивается веером, и грудь у нее так вздымается, словно в зале невыносимая жара, а не плюс двадцать два градуса.
Девушка в первом ряду нервно хватается за лицо. Ааа, вижу, это В., теперь, небось, переживает, не разбил ли я себе колено. Будет грустно вздыхать и вежливо предлагать на служебке волшебную мазь из Берлина от чудо-фармацевта. Может, и разбил, сейчас трудно что-то сказать. Придушить бы плащом R., который так декорации поднимает – мало мне спины, надо еще без колен остаться. Вон А. так коленки расфигачил, что почти перестал играть в мюзиклах, ушел в кино – не может быстро по лестницам бегать, и резвым бегемотиком прыгать с мостика вниз.
Ну вот уже и финал, что теперь может случиться плохого? Пора кусать С. Наклоняюсь к ее шее, раскусываю спрятанную за щекой капсулу со сценической кровью. Что!? Зачем в кровь намешали столько сахарного сиропа? Она получилась слишком густой. Она не льётся, а повисает в воздухе, как та красная карамелька, которую А. однажды облизывала, облизывала, да и выложила это фото в Инстаграм.
Ну всё, это последняя капля – тут даже невозмутимый Воланд начнет терять терпение. Напряжение достигло критической точки. Хочется рвать и метать – вот кому приятно выглядеть глупо, когда ты, напротив, должен внушать страх и трепет?!
Но я продолжаю делать вид, будто бы кровь юных девственниц всегда очень вкусная. Наверное, мне не удается скрыть злость на лице – В. из первого ряда замечает мои эмоции, и нервно тянется за упаковкой таблеток в кармашке сумки. Успокоительное, что ли? В ее глазах я читаю – так, к графу сегодня лучше не подходить.
Логичный вывод для того, кто наблюдает за мной с первого ряда уже три года. Но непостижимый для неофитов. Подозреваю, что В. даже научилась читать мои мысли и предсказывать, когда я почешу переносицу, когда печально вздохну, а когда задумчиво разведу руками в ответ на какой-то вопрос.
Поклоны, занавес. Отдираю длинные когти с пальцев, смываю грим, читаю сообщения в смартфоне. А этому еще что надо? Нет, я на это не подписывался. Впрочем, пусть приходит, выслушаю его лично, что я, не человек, что ли.
Звуковик нервно пробегает мимо. И что теперь – кусать его? Домой, домой, скорее домой.
Машинально хватаю розы из ведерка под столом. Какие красивые, ароматные, ах! Из пальца льется кровь – отлично, теперь это такая новая мода – дарить розы с огромными шипами, не обернув их в бумагу. И ведь намекал же – лучше деньги за цветы переводить в благотворительные фонды.
Правда, В. потом говорила, что такие просьбы ей неприятны. Это принуждение к добру, а она не хочет демонстративно помогать каким-то мифическим детям, которых не знает. Предпочитает сама решать, как ей тратить средства, заработанные с таким трудом. Она лечит животных, которых дети тащат к ней домой, но не призывает друзей помогать ей в этом. Каждый сам выбирает по вкусу себе божество и храм…
Надев маску ледяного спокойствия на лицо, плыву в сторону машины. Путь преграждают какие-то незнакомые девочки, они хихикают, что-то говорят S., он с ними обнимается. Некоторые вроде бы идут ко мне с блаженным видом, но я почти ничего не замечаю – гнев и усталость застилают взор, словно пелена белого снега. Или это правда снег пошел? Потеплело…
Молча плыву сквозь девочек Наверное, надо было тайно выйти через другой выход, чтобы не обиделись и не придумали новые прозвища вдобавок к Снежному Королю и Мистеру Холодное сердце. Но чего уж теперь.
Отпусти и забудь,
Что прошло - уже не вернуть.
Отпусти и забудь,
Новый день укажет путь.
Не боюсь ничего уже,
Пусть бушует шторм -
Холод всегда мне был по душе.
Завтра с утра еще репетиция, потом концерт. Уф. Нет, мне всё нравится, я доволен такой востребованностью, ведь никогда не знаешь, что будет завтра. Это Россия, детка, это не Бродвей. Но мне уже не двадцать лет, и нервным клеткам нужен отдых. И ведь все знают, что я мухи не обижу, однако иногда смотрят, как на великана-людоеда из сказки про волшебные бобы.
Будет другой день, и всё будет по-другому, а сейчас бы поскорее добраться до теплой ванной, никого не искусав по дороге домой. Напряжение не хочет рассеиваться само, я весь как сжатая пружина, но делаю вид, будто бы всё в порядке.
Мужчин с детства приучают притворяться, будто бы они - кремень, хотя на самом деле отличаются от женщин в основном только внешне. Они не с разных планет, а с одной, и с развитием цивилизации различия между полами всё больше стираются.
Краем глаза вижу В., медленно бредущую по улице. В ее позе чувствуется какая-то боль, надлом, как будто бы она сама хочет контролировать всех работников сцены, чтобы моя работа была идеальной. Как и зачем? Пусть живет своей жизнью, а мою оставит мне.
Ей и самой не помешала бы дружеская поддержка – работает круглые сутки, одни глаза остались, ветром уже сдувает девушку. Или заболела? И мужа ее давно что-то не видно – тот высокий немец. Такая хрупкая и такая сильная, сдержанная. А я? Еще и лицо горит из-за раздражения от грима. Как будто бы М. туда перца подмешала. Тьфу-ты.
Завтра все будет хорошо. Завтра… завтра… я подумаю об этом завтра.
Самая высокая степень человеческой мудрости – это умение приспособиться к обстоятельствам и сохранять спокойствие вопреки внешним грозам. (с) Даниель Дэфо.