— я все, что угодно готов сделать ради господа, даже погибнуть. а ты?
— ну, я тогда тоже, я вообще для тебя все сделаю.
ты верил в бога, а я верил в тебя, и не существовало веры крепче и яростнее. не существовало запаха головокружительнее ладана твоей теплой кожи. не существовало ничего, кроме тебя и благоговеющего меня, не знавшего ни одной молитвы, но всегда беззвучно шевелящего губами в попытке отблагодарить вселенную за твое рождение. мои внутренности скручивались тугим узлом, влажной петлей из
надорванных вен и шипящих артерий каждый раз, когда ты просто смотрел в мою сторону. и я не могу сдержать слез
во время церковной службы я всегда плачу, стиснутый чужими молитвами, утонувший в твердом голосе, который забирается прямо в ухо, настойчиво напевает мне одному, по-отечески сжимая за шею, чтобы я никуда не смог уйти
из этой церкви нет дороги домой, есть только одна еле заметная извилистая тропинка, которая приведет меня в тот четверг, когда ты не смог простить меня за то, кем я всегда был и буду. я не знаю, каков твой бог, но, по правде говоря, если он он хоть наполовину столь же безжалостен в своем прощении, сколь безжалостен мой, я буду молиться за твою душу
ты верил в бога, и эта вера измерялась клоками седых волос твоей матери, глухими к твоим словам ударами сердец о ребра, которыми он их всех одарил, шелестом страниц, секундами благоразумия, когда ты смотрел на меня без этого адского пламени в глазах, и я понимал, явись ты в этот мир немного раньше, великомучеником бы стал любой, попытавшийся любить тебя — это все, что я знаю, все, что я знаю, — это
ты верил в бога, а я отдал за него свою жизнь