Я шел тропой, вдоль бурного ручья,
До мяса стер натруженные ноги,
Когда избенка, вроде как ничья,
Мне преградила длинную дорогу.
Откинув дверь, ввалился за порог,
Упал на лавку шаткую и бредил...
В густой щетине, грязный до сапог,
Я был сродни косматому медведю.
Мне в этот раз не ойкнуло нутро,
Дружки на пойме глупо удружили,
Заряд картечи пущенной в бедро
Порвал струной натянутые жилы!
Сырая плесень, сонный полумрак.
Пойти ли прочь, иль здесь ночлег готовить?
Тут крыша есть, печурка как ни как
И есть тряпье, чтоб раны обескровить.
Фитиль чадил и скверно освещал,
В висках стучало - делай, ты мужчина...
И я ножом дробины ковырял,
Зажав до хруста челюстью лучину!
Презрев с годами стоны и нытье,
Зашил прореху, дернул самосада,
С устатку провалился в забытье,
Ругнув судьбу от дури кратким матом!
Рассвет ворвался в щели, все что есть.
Открыл глаза, в спасение поверив
Я носом ткнулся в скатанную шерсть,
В седую холку немощного зверя.
Она толкала мордой за порог,
Катились слезы градом по ресницам,
Чтоб человек поднялся и помог
Его, молящей помощи, волчице.
Мы понимали, спрятаться нельзя,
Повсюду дым огромными клубами,
Под склонами шипящими в глаза
Тайгу глотало бешеное пламя.
Когда семь бед, один всего ответ,
Но он один, как сотни ос ужалит
И мы ползли обнюхивая след,
Спасаясь от немыслимого жара.
Её клыки оскалились рыча,
В рывке согнув измученную спину...
Меня толкнула в сторону ручья
Уже горя под сломанной осиной.
Я выжил и запомнил на года
Ту жертвенную царственность оскала.
Не я зверюгу вел в тайге тогда,
Она от смерти хищника спасала!
Кто в жизни часто в мыслях одинок,
Тот понимает четче год от года,
Что хищник - он отнюдь не серый волк,
А человек терзающий природу!