Шутка ли, мне достается роль Хатико в каждой проклятой драме.
В который раз напяливаю пыльный собачий мех,
живот укладываю на холодный пол где-нибудь на вокзале,
лицо делаю попроще, чтоб пробивало на слезы, а может, смех —
тут уж к вопросу, что на этот раз заказали.
Лежу. Вот и все амплуа. Могу иногда жалостливо повыть.
Но хреновей всего, что я по-дурацки вживаюсь в роль:
говорю, — ой, простите, лаю, — то, что требуется говорить,
и под ребрами чувствую эту чертову хатиковскую боль.
И я рад бы не чувствовать всей этой странной херни,
выгрести из-под кожи пепел мерзлого трупака.
Только, кажется, врос в тебя и прилип,
как языком к качелям.
И лежу такой, в нелепом костюме пса,
с каждой секундой на год старея.