Давно то было, немногие лишь помнят этот век
растущие дубы среди седых камней у моря,
когда здесь появился первый человек -
Природы укротитель был спесив и непокорен.
Возвёл на кручах скал отвесных храм
и посвятил одной богине рьяно,
Стихии, что в его надежде, усмиряла
и отдых от ветров давала кораблям.
"Леса, что милостиво дичью наполняла,
звеня о ком, в траве шуршала свиристель" -
её рукам, здесь поселившись рано,
приписывал уменья давний человек.
И от того, как это дико место было;
как бури сокрушали в море корабли,
в пределах вверенной Природою земли,
все жители её, богиню-деву ту любили.
От слова здесь "партэнос" местность ту прозвали.
И храм, со временем, явил плоды свои -
к нему из южных стран таинственного края
раздумьями полнясь, стремились мудрецы.
Так местность эта стала Партенитом.
В лазурной дали, в нежной белизне
кричали чайки. Волны морской весёлый бег,
звучал у скал мотивом позабытым.
У храма на горе, для девы-Артемиды
зажгли огонь сияющий, в ночи
который видеть здесь купцы могли.
И путник - частый гость Тавриды.
Над морем стонущих иль нежных волн
возвысился громадой ровной,
покрытый лесом тёмный холм.
Сбегая книзу - в пене прячет склоны.
Задумчиво плывут над ним, играя,
и долы, созерцая свысока,
немые, равнодушно облака,
скользя по склонам - росы оставляют.
Проносятся здесь годы долгой вереницей.
Промчались, скрылись. В синей вышине,
всё также слышен крик прибрежной птицы,
слетев едва с небес – морской грозит волне.
Давным-давно здесь миртом торговали
и в гавани стояли корабли,
что с дальних берегов дары везли,
сюда по морю шли груженые шелками.
Здесь гений эллинской земли
Нашёл в фантазиях приют.
Сюда он мыслью поместил
места привычные ему -
историю одну, что знают всё и все:
о деве юной, что во цвете нежных лет,
оставлена отцом своим, жестокий дал обет:
он обещался жертвою принесть
её ко трону Артемиды.
(Оленя что её, посмел убить
и в страхе поклялся - обиды
дочерней кровью искупить).
Немало мудрецов почтенных,
истории пленившись новизной,
избравши эпос иль язык живой
вверяли лире вдохновенной.
Поэтов сладкой песнею полнима,
жила история вне времени и лет.
Иных же песнь звучит нам и поныне,
иных – изгладился поэтов нежный след.
Так было. Время быстротечно изменилось,
пришёл других цвести черёд.
Ущелья горных рек и скалы горделивы,
остались здесь такими же, как в первый год.
Весной была прекрасна свежая равнина,
струясь, сбегали нити водопада
и грозная стена, темнея, Аю-Дага
по-прежнему из моря поднималась мирно.
Всё так же край сей мыслью посещался
прославленных в веках седых мужей,
вновь сценою прозрачной обращался
при воплощении изящных их идей.
Стал вдохновеньем Еврипида,
кто быстрой легкокрылою рукой
навечно яркий, праздно-молодой
для будущего облик сохранил Тавриды.
Ища, спустя века, оттенка нежный звук,
прельстясь Природы чистой красотой,
Парижской публики любимец – Глюк,
Пытливый обращал сюда взор свой:
к уступам голым, тёмным кипарисам
стремился духом Галлии певец.
Он муз был сын и оперы отец,
им образ Греции вновь музыкою писан.
Здесь гротов тёмных дремлющие своды,
славнейший из Фернейских мудрецов,
взял в качестве естественной основы
для песен, повести, для мудрых слов.
Ко брегу пенному, шумя где, и играя,
кружит вода, теснится быстрою волной -
народность где, забытая, жила дикая,
здесь гений вдохновлял он свой.
И пышными хвалами Сильному кадя, -
прославил он далёкие границы,
и образ Северной Императрицы -
с царицей таврской сравнял…
Сейчас же пыльною дорогой, в экипаже,
всё полудремлет праздный люд
не глядя на степенные пейзажи,
что быстро за стеклом бегут.
Нет дела многим до высот угрюмых,
стоящих круто над водой,
что стражи – гордою главой,
возвысились. И статью полнят думы.
Не чувствует никто теперь
и сердцем не стремится
знать, как к этой вышней синеве
стремились мыслию, как птицей
пристать хоть на мгновение во сне.
Слышна лишь песня у морского края,
цветут сады, и зреет виноград,
и солнечно блестят, каскадами играя,
шумит ключом росистым водопад.
И сладостно понятны песен звуки
птиц. И кипарисов сень темна -
петляя часто, далеко видна
стезя на горном здесь маршруте.
А ныне, лишь одной забавой
раскрашивая праздный век,
иной пройдёт стезёю славной
здесь утомлённый человек.
Влеком картинами Природы
вдруг путешественник вздохнёт,
остановится, - дальше побредёт
не зная тайн отжившего народа:
ни то, когда земля была
укрыта тенью виноградной,
Паслись когда тут рунные стада.
Оливкового греческого сада
аллея как свежа тогда была.
И дум бесплотных, бестелесных,
рой, стремился тщетно заглянуть
сюда, на кручи и отвесы
далёко устремлял свой путь.
И Рима, Греции полденной
поэты древних славных лет
несли творенья сладкопевны.
Не знает он, как ночью дивной,
Луной залив был освещён.
На холмах чёрных, в храме Дивы
жрецом народ был восхищён,
как мыслью тешась, Артемида,
больного пожалев раба-отца,
вдруг дочь его перенесла
на дикий беспокойный брег Тавриды.