зима уходит,
и снова настало время прощаться.
последним снегом
она заметет за собой все свои,
но в первую очередь — чужие следы:
как кто-то кого-то ударил в порыве злости
за углом двора
в область носа;
как фонарь (он так отчаянно искрился ночью!)
издох, пытаясь справиться с темнотой;
как автобус резал поворот направо
и как снежная колея потом отомстила ему заносом
задней оси;
как чьи-то слезы жадно впитал местами сухой асфальт,
а весной непременно будет расползаться по всей ширине проезжей части.
зима уходит,
и все вокруг начнет таять на наших глазах:
боль, сочившаяся сквозь стены многоэтажки;
забитая в оконную раму вата;
холодное сердце твоей соседки.
строки больше не будут колоться инеем января:
будто ты прикоснулся кончиком языка к столбу;
все уйдет,
и зима ничего не оставит после себя: даже немую печаль, —
а ее полно в этом городе.
мне жаль, что ты так много глох и застревал в снегу,
как подошва обуви не справлялась
с поверхностью и ты падал (мне правда жаль!)
в мертвую хватку льда.
зима уходит,
я чувствую, как скрипит в муках дверь,
закрытая за ее спиной.
вселенная еще долго будет оплакивать
теплыми ливнями этот уход.
нам нужно прощаться,
как прощаются на вокзалах влюбленные —
оставляя на щеке мокрый соленый след,
будто печать того,
что все это правда было со мной,
но прошло.
(c) doberman.