Ты вспоминаешь ли теперь, скажи, моя отрада,
Тот тёплый вешний, лучезарный день,
Как мы нашли с тобою омерзительную падаль
На чёрном ложе из камней?
Ту, что сочилась ядами, ничтожными для духа,
И трупной скверной истекал живот,
И без стыда раскинув ноги, точно потаскуха,
Она казала кровь и пот,
Ждала, что всё разварит, в мерзоте её сияя,
Калёный солнца жгучий дым,
Разъятым возвратив Природе что она сваяла
Таким единым и живым.
Прах был уродливый цветок, как яд настойки чёрной,
Был мерзкий запах дик и груб.
О, ты почти упала, растерявшись изумлённо
На бездыханный труп.
И, испещерив плоть, над ним, змеясь оравой,
Мух страшный, тесный вился рой,
В кусках живых лохмотьев, словно горькая отрава,
Свивался чёрный строй --
Личинок мгла; и всё это шипело, и вздымалось,
Струилось смачной пеной брызг,
Оно дрожало, множилось, блистало, разрасталось:
В тлен возвращалась жизнь!
И так как будто музыка старинная звучала,
Что в ветре и воде полно,
Кружась ритмично и легко, как вешних вод журчанье,
Ссыпалось чистое зерно,
Стирались формы, как набросок, временем размытый,
И всё не больше, чем мечта.
По памяти закончит кисть свой контур позабытый
На ткани тёмного холста.
И где-то рядом из-за скал безумная собака
Рыча, оскалилась на нас,
За плоти неживой кусок готовая на драку,
И злом сверкал животным глаз.
Но ведь и ты не избежишь тлетворного влиянья,
Кривляний мерзкой смерти, разложения, гнилья,
Ты, солнечный мой день, ты, глаз моих сиянье,
Ты, ангел мой, ты, страсть моя!
Такой же станешь ты, прекрасная, живая;
И после отпеваний и молитв,
Всё ж ляжешь в землю ты, под травами, цветами,
Где смерть безликая царит!
Но всё ж, моя красивая, в тот сумрак бессердечный,
Червям, что будут целовать любимую мне плоть,
Скажу, моя богиня, что, безумным им, навечно
Твой образ, о моя мечта, и суть не побороть!