Потягиваясь горько ото сна,
Капелью птичьих песен недоволен,
Я не люблю весну - весной я болен
Настолько, что не против умереть.
Поскольку не свободен, но неволен,
Ведь я - медведь.
Бреду куда-то сонно наудачу,
Убого косолап и рукожоп,
Я ржавая скамейка, не иначе.
Как Чайльд Гарольд никчемно тих. И мрачен,
Как бурый гроб.
Голодный, дурно пахнущий впридачу,
Я осмотрюсь окрест.
Мне не пойти на дачу
Без мятой после спячки телогрейки,
Босым (на мне лишь трусики-семейки
Да с ниткой крест).
Мне радостно там быть,
Там мужики бывают,
Не спрашивают: "Пить или не пить?",
А постоянно щедро наливают,
Подать не забывая закусить.
И даже после пятой не стреляют,
Ну, разве только тянет покурить.
А мне им папиросу с чёрным чаем
Не лень скрутить.
Но тихо нынче там, И нет там веры,
От снега только мокрое крыльцо,
Сухой закон да суки-браконьеры,
Которых "замочить" не в падлецо
Без состраданья, жалости и меры,
Храня лицо.
Мечтая о прекраснейшем былом,
В душевном гнете и быту бесцельном
Никак я, горемычный, не пойму:
За что мой Друг, что на кресте нательном,
Нагой, как будто я, в преддверии смертельном,
Лишь тряпочкой невинною обёрнут,
Спиной злосчастным образом повёрнут
К больному от петли весенней
Страдательному сердцу моему.
Не по уму.