ОН - Евгений Феодоров
ОНА - Миоль
1. ОН
Я придумывал стихи...
Казалось, что именно так -
не иначе-
будут ярче сверчки
под звёздами августа,
именно так
будет река голубее неба,
а небо - глубже омута.
Казалось, именно так:
в придуманном стихотворении
звонче будут цветы
над тусклой равниной стола,
а вспорхнувшие птицы
расцветут над острыми крышами
огнями полуденного салюта.
Так утверждался мой город
на золотых столбах,
отражаясь в издалёкой реке...
город, в котором жила ты.
Я когда-то придумывал стихи...
Город за всю мою жизнь вдалеке
ничуть не состарился,
даже, кажется, помолодел.
И прохожие вроде бы те же,
но с незнакомыми лицами,
говорливо и весело перетекают
по набережной - от моста до моста.
И огни старинных фонарей
отражаются в реке дрожащими полосами.
Я приду к тебе
и на круглый обеденный стол
положу вечернюю ветку сирени,
тихую и нежную.
И мы помолчим,
прислушиваясь друг к другу.
Я со временем позабыл,
как придумываются стихи.
Ты забыла, как подсказываются
необходимые слова.
Из всех чудес и удивлений нашей молодости
лишь невидимый сверчок
скрипит свою неутомимую песенку,
так и не покинув за прошедший век
своей единственной,
нам неведомой звезды.
2. ОНА
Как давно это было…
Ты не поверишь,
но ветка твоей вечерней сирени,
нежная и тихая,
перламутрово-жемчужная,
та самая ветка сирени
до сих пор
лежит на круглом обеденном столе,
куда ты положил её,
давным-давно…
Помнишь?
как долго мы молчали,
словно прислушивались друг к другу,
словно боялись пропустить в нашем молчании
что-то,
самое важное,
без чего потом,
всю долгую жизнь порознь,
нам было бы очень пустынно,
и неуютно,
и…
Мы должны были запомнить,
как звенящим беззвучием
истончалось
наше
время
и теряло,
теряло,
теряло
секунды…
Навсегда...
Навсегда оно теряло их.
Как давно это было?..
На белом пароходе
по молочному утру
уплывало тёплое лето,
которому
не суждено
повториться
никогда...
Я закрываю глаза
и вижу её –
вечернюю,
жемчужной белизны,
раскидистую ветку
персидской сирени
в разлитом вечернем свете.
Закатное солнце
добавляет жемчугам перламутра,
а нежный запах цветков
привносит в тишину нашей встречи
каплю тихой грусти…
Что я помню ещё?..
Я помню руки твои…
Нервно,
нервно,
нервно
длинными тонкими пальцами,
так и не решаясь закурить,
ты разминаешь сигарету
над старой бронзовой пепельницей...
Как давно это было…
Я помню, что тогда,
(целую жизнь назад?)
ты
придумывал
стихи,
а я любила их больше всего на свете –
тобой
придуманные
стихи,
в которых было
много тепла, света и музыки…
Тепла,
света
и музыки…
По слуху я подбирала музыку твоих стихов…
Именно стихов,
а не к стихам
и не для стихов,
потому что
музыка в твоих стихах жила.
я её слышала.
И тебе нравилось
моё слышание
твоей музыки,
придуманных
тобой
стихов…
Ты помнишь?..
Как давно это было:
На обеденном круглом столе -
ветка вечерней сирени,
твои тонкие длинные пальцы,
разминающие сигарету над старой пепельницей,
придуманные тобой стихи,
в которых навсегда остался аромат
давнего тёплого лета,
уплывающего на белом пароходе
по молочному туманному утру
навсегда…
Я закрываю глаза и вижу…
Нервно…
Как давно это было...
3. ОН
Ты легко отмахнулась от моей памяти,
словно память - это лунные прогулки
и марсианские приключения.
"Ах, молодость... -
ты сказала. -
Но это ж так давно!
Ведь мы были смешными
и немножко нелепыми
в своих восторгах и удивлениях,
что-то там отрицая,
а что-то превознося."
Через мгновенье,
нахмурясь и вроде бы торопясь,
ты добавила:
"Я стала совсем другим человеком."
Я смотрел тебе вслед
и не жалел себя
за рассыпавшуюся встречу,
наспех слепленную из воспоминаний.
Но мучительно думал:
"Как может жить...
как живётся
совсем другому человеку
с омертвелой памятью?"
Для меня память ближе,
чем день вчерашний,
и никуда от неё не бегу,
каким бы ни было завтра.
Только вот...
как же так...
без тебя?!
и на всю оставшуюся жизнь?!
А ты?
4 . ОНА
" А ты?"...
Я слышу голос твой...
Он
вопрошает,
задумывается,
пытается понять,
потому что
он очень живой -
твой голос,
и еще потому, что он- оттуда,
где лето уплывало на белом пароходе
в молочно-туманное
завтра.
Моё сегодня –
это наше с тобой вчера –
запахи,
звуки,
тишина памяти,
в которой навсегда
вечерняя ветка
той самой белой сирени,
как маленький мостик
из прошлого – в будущее,
из нынешнего – в прошлое –
от тебя –
памятью –
на всю оставшуюся жизнь…
Кажется,
ты опять всё перепутал…
Мы не были ни смешными, ни нелепыми…
Мы были счастливы тогда,
в другой жизни,
которая пробивается к нам,
в сегодняшний день,
сиреневым облаком
воспоминаний…
Как давно это было…
Я помню тишину вокруг…
Мы - рядом,
но не говорим ни слова,-
настолько нет никакой надобности
в пустых и ненужных словах…
Ни в каких словах тогда не было никакой необходимости,
ибо то, что происходило с нами,
и вокруг нас,
и в нас самих
было важнее
самых важных слов на свете.
Так нам казалось…
Казалось ли?
Было страшно нарушить то, что оберегала собой тишина.
Она хранила нас от окружающей какофонии
и мы не противились этому.
А между тем…
Шёл ли за окнами дождь,
тревожил ли ветер белые майские сады,
трепал ли занавеску,
выполаскивая её в цветочном аромате вечернего воздуха, -
как много музыки было вокруг нас…
И в нас её было… так много –
той самой музыки,
которая согревала и спасала,
выносила и продлевала,
возвращала и не позволяла,-
ни на одну секунду
не позволяла
забыть,
растерять,
утратить…
Она давала нам силы даже тогда,
когда их не оставалось совершенно, -
музыка нашей тишины,
в которую никого не хотелось впускать
и которой ни с кем не хотелось делиться…
В той тишине жили твои стихи
и твой голос жил в ней –
негромкий и спокойный,
который не нарушал пространства,
а гармонизировал его,
оттеняя тишину мягким обертоном.
Помнится,
в ту весну
мы много слушали Скрябина
и читали стихи Марины Ивановны.
Они –
Цветаева и Скрябин –
были тогда прибежищем для нас,
а их страстный темперамент
совсем не диссонировал
с уютным трепетом нашей тишины…
Я закрываю глаза и слышу…
Музыка тишины…
Как давно это было…
5. ОН
Ни по журавлиному кличу
я не ждал гостей.
Ни по летящему снегу
я не ждал гостей.
Казалось, жизнь завершилась -
пока не услышал твой голос...
Стихло время, и остыла округа.
Но у меня есть печка и пёс возле ног.
Приходит ночь домовитой хозяйкой.
Разгорается печка с обычным треском.
И пёс ворчит на прохожий шум.
...Сегодня утром я услышал твой голос.
Он не звал, не тревожил,
он не бился птицей...
но я понял: ты - есть.
..................................
Когда весна...
ещё дрожь от морозца,
но проснулась трава
и облака тучнеют,
собираясь к первой грозе...
я пишу тебе письма.
Когда в летней жаровне
плавится синее небо,
река - вся в блёстках - спящей царевной,
а зелень-то, зелень
охватила всю землю, весь белый свет...
я пишу тебе письма.
Когда солнцеворот
сминает год, начинает другой -
торит путь в вечность,
неизвестную даже ему, -
я пишу тебе письма.
Сегодня утром я услышал твой голос.
Может, так: незнакомая птица, залётная птаха...
или эхо в душе... родилось... отлетело...
и там... в стороне... живёт твоим голосом -
голосом нашей единственной встречи.
Когда пишу тебе письма,
ночь становится тишиной,
не потрескивают поленья в печке,
словно огонь и ночь прислушиваются
к бегущему шороху письма.
Когда пишу тебе письма,
память ясна и спокойна:
прощает ошибки и промахи,
прощает нажитое,
прощает растраченное
и тепло дышит в затылок.
Когда пишу тебе письма,
я свободен и счастлив так,
что утром, распахнув окно,
не узнаю свой привычный мир,
а мир, мой мир, - не узнаёт меня.
..........................................
Когда пишу тебе письма,
мой пёс жмётся к ногам
и понимающе вздыхает -
ему не к кому обратиться:
я его единственный адресат.
Но не знает мой пёс, что у меня
единственный адресат - ты
в давнопрошедшем времени,
в непреодолимом далеке.
6. ОНА
Письма твои…
Сколько их
за нашу усталую жизнь друг без друга
написано
отправлено
получено
прочитано, –
сколько?
Разве их можно забыть, -
твои удивительные письма,
в которых сохранилось то,
что было нам бесконечно дорого…
Помнишь?..
Как смогла я
не сказать тебе о них?
Вечерняя ветка сирени,
музыка,
оттеняющая тишину наших встреч,
твои стихи,
озвученные мягким голосом,
твой голос,
как бы живущий отдельно от тебя…
Но если всё это собрать
воедино,
то будешь
ты
ты
и
ты…
Ты будешь –
той самой веткой сирени,
музыкой и тишиной,
стихами и голосом,
а ещё…
а еще
будут твои удивительные письма,
в которых тебя
окажется ничуть не меньше,
чем в стихах,
музыке,
белой сирени,
в шёпоте затянувшегося осеннего дождя
или
тишине августовского вечера,
когда можно,
не проронив ни слова,
сказать друг другу так много,
что голова пойдёт кругом,
а звёзды потеряют равновесие
и, падая в бездну ночи,
увлекут и нас за собой,
а мы…
а мы не сможем не повиноваться им…
И изменить траекторию их падения
мы не сможем…
Я помню твои письма,
я помню их
до… каждого звука,
залигованного временем,
до малейшего акцента,
до самой выразительной паузы…
Я помню твою интонацию
и голос твой помню…
Ты был удивительно щедр,
сообщая мне так много
о себе,
о нас,
о том,
что будет
и чего никогда не случится.
В каждом письме
прилетал
от тебя
ко мне
аромат степных ковыльных просторов
или
свежесть вьюжного февраля оседала на страницах,
или
или
или…
Когда-нибудь,
в самой середине колючей зимы –
вдруг…
Чтобы задохнуться от счастья?..
Чтобы не поверить глазам?..
Чтобы не сметь остановить слёз,
текущих и текущих?..
От удивления
радости
и счастья
текущих и текущих слёз?..
Так вот…
В самой середине колючей зимы –
от тебя –
в письме –
россыпью
засушенные лепестки белой сирени –
как талисман, -
как вера наша,
откровение наше и память,
дороже которых
может ли что-то быть…
Боже мой…
Твои письма…
И ещё…
Конечно же…
И ещё,
конечно же…
Как я смогла забыть?
Нет,
не забыть…
Я помню всё сразу,
потому что я не могу разделить тебя
на письма
и музыку в них,
на стихи
и твой голос,
который без стихов не живет,
как не может он жить
и без тебя…
Тебя – много,
и ты прилетаешь ко мне
с каждым письмом,
в котором…
Обязательно…
обязательно стихи –
с твоей музыкой между строк,
в строке ли,
в словах твоих
или в паузах,
толк в которых ты знал…
Стихи приносили и голос твой,
который я слышала всегда
Он летел через зимы и вёсны,
дожди и капели…
Твой голос
возвращался ко мне
молочной кисеёй тумана поутру,
а я видела маленький белый пароход,
на котором однажды
уплыло куда-то
наше тёплое лето.
Как давно это было…
7. Он
Гляжу в твой календарь,
а он –
как твоё недописанное письмо:
нет февраля!
И ничего не случилось.
Не рай и не ад,
не предел и не вечность…
всего лишь месяц пропал –
один из двенадцати.
Что ж, твоя воля…
И пусть никто –
или не сразу –
не заметят,
пройдут,
подняв воротники
и ёжась под зонтиками.
В этой жизни –
что дождь… что снег…
какой там месяц?!
Была бы погода.
Опомнись! Оглянись!
В твоём изреченном саду
среди твоих цветущих кустов
бродят месяцы,
не встречаясь друг с другом:
распалась цепь времён года:
нет февраля.
Но вот же он –
словно росстань:
здесь простимся с зимой…
снежный мех…
промёрзшие окна…
льдинок острый блеск…
и ты далеко…
Но простим невзгоды, прогнозы,
простим метельные россказни,
что жизнь замерла,
навеки выбеленная …
Пусть не кроток февраль,
пусть даже крут –
но короток…
шагнём рука об руку
и подступим к весне налегке.
И подснежники,
и юное ожидание чуда…
И снова, и снова…
всё – снова!
И счастливы – как никогда!
Так как же … и без февраля?
8. ОНА
Как я люблю твои письма…
Если бы ты знал,
как я люблю их,
и жду,
и верю,
и надеюсь…
Я ведь уже говорила тебе об этом,
помнишь?
Твои буквы,
рассыпанные по белому листу,
складываясь в слова и реплики,
и предложения,
готовые выпорхнуть из конверта
и попасться мне на глаза,
и прыгать перед глазами,
пока я не успокоюсь от необъяснимого прилива радости
оттого, что письмо, наконец, получено.
Сегодня февраль,
вторую неделю утопающий в метелях,
а письмо твоё
опять и опять,
как тогда –
давным-давно
пахнет белой персидской сиренью…
Значит, и наш февраль –
в аромате белой персидской сирени?
Но как ты смог не заметить его,
скажи?
Ты столько раз проходил мимо
и ни разу не споткнулся о него?
И старик Иоганн ни о чём тебе не напомнил?
Ты был настолько пьян его Фугой,
что потом позабыл обо всём на свете,
не заметив февраля,
который вертелся у нас под ногами,
притворившись инвенцией…
Помнишь?
Бедный и вьюжный,
наш сиротливый февраль…
Как долго мы искали тебя
в переулках судьбы
продираясь сквозь заросли орешника,
царапаясь обнаженными строчками о шиповник,
пьянея от черёмухи по весне
и отдавая всю горечь нашу морозной рябине после первого снега…
Сиротливый,
бедный и вьюжный февраль…
Ты не встречался ни с кем, потому что был одинок.
Ты слышал только музыку ветра,
потому однажды,
когда старик Иоганн предложил тебе другую мелодию,
ты задохнулся от счастья,
доселе тобой не познанного.
Задохнулся и…
поспешил забыть,
потому что, оказывается,
так нелегко тащить на своих плечах счастье…
Наш февраль на излёте…
Что ещё он может сотворить напоследок, скажи?
Высоко-высоко,
над деревьями,
кружится,
заплетаясь причудливой баховской фугой
ночной ветер,
подпоясанный снегом умирающей зимы,
а под ногами,
на земле,
уже чернеют большие лужи,
обнажив на улицах города
израненный временем асфальт.
И где-то впереди – юное ожидание чуда,
и подснежники,
и…
Как я люблю твои письма…
9. ОНА
Синицей – погреться в руках – зафевралили вьюги
и ветер не спал до утра, чертыхаясь истошно…
А нам – всё равно…
Мы у Баха в гостях пили… фуги
и он говорил,
что с Токкатой – и вкусно, и можно,
а если ещё в Ре миноре,-
то привкус особый…
Да что ему, Баху, февральские наши метели!
Конечно, он – Бог…
но на вид –
будто парень толковый,
(мы даже, что Бог-то, не сразу заметить успели.)
Зима на дворе, что капризная дура-девчонка,
под звуки инвенции рядышком с домом вертелась,
февраль
под сурдинку
шептал Себастьяну о чём-то,
свеча догорала,
а нам
уходить
не хотелось…
10. ОН
Да, вчера
я загулял у Баха.
Мы пили новую фугу.
Не помню месяц...
да и день недели...
но помню - зима.
Мы с ним медяки не считали.
Нам хватило и зимнего серебра
для души и фантазии.
И дружеским вечерком
много света не надо:
нам друг с другом светло...
свеча над пюпитром -
и музыка.
Ничего мы не обсуждали...
Этим вечером -
ни суда и ни судей,
но музыка -
как возвращенье души
из зимы, из невзгод, из забот.
Если были грешны...
а наверное ж, были...
музыка - во искупленье.
............................
Прощальный аккорд.
И благословлённый музыкой,
я уходил...
но куда?
Где окно твоё с негасимой свечой?
Да, вчера
я загулял у Баха...
а было...
Мы вдвоём забегали к нему,
и смеялся он:
"Ах, молодость..."
И музыка, музыка...
11. ОНА
Последнее твоё письмо –
на пожелтевшей странице из нотной тетради,
которой у тебя,
я это знаю точно,
не может быть…
Просто
не может
быть у тебя
нотной бумаги!
Тем более, бумаги старинной,
с маленьким кусочком той самой Фуги
в самом начале листа,
которой нас угощали однажды...
Нет…
это я даже представить себе не могу,
не то что вымолвить,
но кажется,
что никакого значения не имеет
мистификация эта,
потому что
твоё серебро сейчас
дороже всего на свете…
То самое серебро,
которое вы разменивали с Маэстро
памятным снежным вечером,
сегодня вернулось ко мне
мелкой убористой россыпью
на старой нотной бумаге:
серебро февраля,
серебро нот,
серебро слов твоих
в серебре лет…
Я выключаю свет и зажигаю свечу,
чтобы ты смог по её огоньку
отыскать
среди множества освещённых окон
единственное –
моё.
12. ОН
Я заблудился в столетьях.
Но в каждом
грезилась, виделась, снилась…
и воображалась – ты.
Как легко уходил
по своей страсти странствий,
мечтая,
что ты
то ли в оставленном городе,
то ли ещё не взошла
вместе с первой звездой,
то ли встретишь меня
на каком-нибудь перекрёстке
и пойму я: судьба.
Я заблудился в зиме.
На перекрёстке –
цветут снежинки,
играя
в тусклом свете
одинокого фонаря.
Что за цветок
светился в твоём окне?
Но снежинки, снежинки…
Какая безжалостная красота!
А вокруг – зимняя тьма…
хотя бы крошечный свечный блик
в стороне от перекрёстка,
в стороне от промёрзшего одиночества.
Но двери – намертво,
ставни – наглухо…
в городе зимняя ночь.
Жил страстью странствий
и не задумывался,
куда вернусь… когда вернусь…
Город сгинул в зиме.
Лишь один фонарь
на заснеженном перекрёстке.
А мы
по музыкальной ниточке
так легко находили друг друга…
отзовись!
Ночь, молчанье,
мельтешенье колючего снега…
и нет мне пути.
В который-то раз
замёрзшей рукой
я пишу по неверному снегу:
- Люблю. Я вернулся.
Но - что слова?!
Была бы музыка…
Снег, снег…
заметён белый свет.
Где дорога к тебе?
Или город не тот
и столетье не то…
Может быть, потому и зима,
что ты - нездешнего места
и нездешнего времени?
Отзовись!
Я дойду!
13. ОНА
«… Какая музыка была,
Какая музыка звучала…
Она совсем не поучала,
А лишь тихонечко звала…» *
Это была наша с тобой музыка,
и ничья больше.
Потому она и запомнилась,
потому и помогала искать
и находить друг друга
среди истрёпанных временем столетий,
новогодий,
праздников,
буден
и бед…
Эхо,
услышанное в маленьком заснеженном городке
среди метельной ночи,
приносило ту самую мелодию,
однажды украденную нами у счастья.
И становилось теплее,
и снежинки,
дремавшие на стекле,
таяли,
таяли,
таяли…
И зима отступала,
точно так же, как и сейчас,
готовая утонуть в солнечных мартовских лужах,
которым конца и края нет.
И так много солнца
в холодной,
почти ещё зимней воде,
так много солнца!
Оно повсюду:
скачет-перескакивает по крышам домов,
прыгает по мокрым улицам,
по большим помпонам разноцветных шапок,
садится на плечи и воротники,
на ресницы и щёки,
оставляя рыжие веснушки на память…
Оно касается губ…
А влажный весенний ветер,
задыхаясь от счастья,
разносит по городу твоё «Люблю-ю-ю-ю-ю!!!»
и смеётся,
смеётся,
кувыркаясь на весенней мостовой,
танцуя возле нашего фонаря,
под которым
мы с тобой целовались когда-то,
целовались,
целовались…
Я слушаю ветер
и слышу тебя,
и радуюсь,
и отзываюсь,
и жду…
2011 – 2017
-----------------------------
* «… Какая музыка была,
Какая музыка звучала…
Она совсем не поучала,
А лишь тихонечко звала…»
Юрий Визбор
* И так много солнца
в холодной,
почти ещё зимней воде... Парафраз на " Немного солнца в холодной воде" Ф. Саган