Шри Ауробиндо. Савитри 2-6 Царства более великой Жизни
Эпическая поэма Шри Ауробиндо «Савитри» основана на древней ведической легенде о преданной жене царевне Савитри, которая силой своей любви и праведности побеждает смерть и возвращает к жизни своего умершего мужа царевича Сатьявана. Шри Ауробиндо раскрывает символическую суть персонажей и сюжета древней легенды и использует ее для выражения собственных духовных постижений и свершений. При создании эпоса он ставил задачу выразить в слове высшие уровни Сверхсознания, доступные человеку, чтобы помочь всем духовным искателям соприкоснуться с этими уровнями и возвыситься до них. Результатом стала грандиозная эпическая поэма в 12 Книгах (49 Песней) общим объемом около 24 000 строк, являющаяся наиболее полным и совершенным выражением уникального мировоззрения и духовного опыта Шри Ауробиндо с его глобальным многомерным синтезом, а также самым большим поэтическим произведением, когда-либо созданным на английском языке.
Эпос «Савитри» представляет собой глубокий органичный синтез восточного и западного миропонимания и культуры, материализма и духовности, мудрости незапамятных веков и научных открытий настоящего, возвышенной классики и смелого модернизма, философии и поэзии, мистики и реализма, откровений прошлого и прозрений будущего. Здесь мы встречаем и поражающие воображение описания всей иерархии проявленных миров, от низших инфернальных царств до трансцендентных божественных сфер, и пронзительные по своей глубине и живой достоверности откровения немыслимых духовных реализаций, и грандиозные прозрения о сотворении мира, о вселенской эволюции, о судьбе человечества. Это откровение великой Надежды, в котором Любовь торжествует над Смертью, а человек, раскрывая истину своего бытия, побеждает враждебных богов и неотвратимый рок.
* * *
Шри Ауробиндо
Sri Aurobindo
САВИТРИ
SAVITRI
Легенда и Символ
A Legend and a Symbol
Книга II. Книга Странника миров
Book II. The Book of the Traveller of the Worlds
Песнь 6. Царства и божества более великой Жизни
Canto 6. The Kingdoms and Godheads of the Greater Life
Великий йогин царь Ашвапати, лидер духовных исканий человечества, совершает могучую Йогу, ища духовную силу, которая могла бы полностью освободить человечество и избавить его от неведения, лжи, страдания и смерти. На первом этапе своей Йоги он раскрывает собственное истинное «я» — свою душу (это описывается в Песни 3 «Йога царя: Йога освобождения души» Книги I «Книги Начал»), затем он преобразует все свое существо в чистый и светоносный сосуд души и благодаря этому в него начинают нисходить все более высокие духовные энергии (это описывается в Песни 5 «Йога царя: Йога свободы и величия духа» Книги I «Книги Начал»). Когда эта духовная трансформация становится достаточно полной, царь-йогин начинает воспринимать тонкие миры и обретает возможность странствовать по ним. Ему открывается вся лестница проявленных миров — от высших божественных сфер до низших инфернальных царств — и он начинает восхождение по всем проявленным уровням Бытия, открывая и осваивая их для человечества и стремясь достичь Источника Проявления, чтобы низвести его высочайшую спасительную Силу в земной мир. Путешествие царя-йогина через миры описывается в Книге II «Савитри» — «Книге Странника миров».
Прежде всего Странник миров проходит через царство тонкой Материи — ближайшее к нашему грубоматериальному уровню, — где пребывают идеальные архетипы всех материальных форм нашего мира. Этот уровень Бытия описывается в настоящей Песни.
Сначала Странник миров проходит через царства тонкой Материи — ближайшие к нашему грубоматериальному уровню, — где пребывают идеальные архетипы всех материальных форм нашего мира. Далее он входит в обширные миры Жизни, витальной Энергии. Сначала он проходит царства мелкой Жизни с их убожеством, низостью и примитивностью. Он видит, что эти царства и их низменные божества пока еще оказывают большое принижающее влияние на наши человеческие жизни. Он восходит дальше, и ему открываются царства более великой Жизни.
БУДТО идя свободнее теперь
Меж смутных расступающихся стен
К тоннеля устью, что вдали мерцает,
Надеясь выйти к свету, ощущая,
Дыханье воздуха вольней, просторней,
Он ускользнул из серой той анархии.
В бесплодный, неудачный мир пришел он,
Бесцельный край плененного рожденья,
Где бытие небытия избегло
И жить посмело, хоть не в силах длиться.
Вверху чело небес мерцало думой,
Истерзано, иссечено крылами
Сомнительных туманов, что скитались
С гласами ветров-странников бродячих,
Моля, чтоб их вели сквозь пустоту,
[Или: Моля о руководстве в пустоте.]
Слепым подобно душам, что искали
Утраченные собственные «я»
И по мирам блуждали незнакомым;
Там крылья вопрошания неясного
В ответ встречали лишь вопрос Пространства.
Но после отрицания, зарею,
Сомнительная занялась надежда —
Надежда обрести и «я», и форму,
И позволенье жить, и зарожденье
Того, что быть доселе не могло,
И радость риска, что волнует ум,
И выбора сердечного восторг,
И милость неизвестного, и длани
Внезапного сюрприза, и касанье
Надежной сладости в вещах непрочных:
Пришла его дорога в край неясный
И странный, где сознание играло
В свою игру с несознающим «я»
И где рожденье было лишь попыткой
Иль кратким преходящим эпизодом.
Очарованье ощутил он рядом,
Что чар своих не в силах сохранить,
И алчущую Силу энергичную,
Что не могла себе нащупать путь,
И Случай, что избрал своим орудьем
Расчеты странной арифметики,
Но сам же ею увязать не смог
В живую общность формы, что он создал,
И множество, что сохранить не в силах
Свою же сумму, ставшую в том царстве
Меньше ноля и больше единицы.
Достигнув призрачно-большого чувства,
Что не заботилось о том, чтоб как-то
Определить свой мимолетный ток,
Там в воздухе мифическом и странном
Трудилась Жизнь нагая, лишена
Своих великолепных милых солнц.
В мирах пригреженных, воображенных,
Что не были еще вовеки явью,
Мерцаньем кратким на краю творенья,
Все лишь блуждали и воображали
И не переставали достигать:
Достигнуть означало бы разрушить,
Развеять колдовское то Пространство.
Те дива сумрачной страны чудес,
Полны красою странной и напрасной,
Приливом фантастических реалий,
Те знаки смутные Великолепья,
Что запечатано, сокрыто свыше,
Будили страсть желания в очах,
Внушали веру мысли зачарованной
И увлекали сердце восхитительно,
Но не вели его к какой-то цели.
Волшба струилась, будто сцен подвижных
В их скоротечной утонченности
На время возникавших черт скупых —
Абстрактного искусства порождений,
Что в скудности разреженного света
Мазками бледной кисти-грезы писаны
На серебре неочевидности.
Новорожденный блеск небес предутренних,
Огонь задуманный, но не зажженный,
Ласкали воздух пылко дня намеками.
Там совершенная алчба влеклась
К очарованию несовершенства;
Эфирные созданья просветленные,
Что пойманы ловушкою Неведенья,
Соблазном сладким тела увлеченные
В ту область обещанья, плеска крыл незримых,
Пришли, алча конечной жизни радостей,
Но будучи божественными слишком,
Чтобы ступать по сотворенной почве
И разделять судьбу созданий бренных.
Невоплощенного Свеченья Детища,
Что из души аморфной мыслью подняты,
Гонимые желанием нетленным,
Являлись в поле взгляда настигавшего.
Там Воля, неупорствуя, трудилась
И потому терпела неудачу:
Жизнь непрестанным поиском была,
Искомого вовек не достигая.
Там всё манило, но не утоляло;
Казалось, вещи там существовали,
Что в полной мере не были вовеки;
Деяньями живыми мнились образы,
И символы скрывали свой же смысл,
Который будто бы они являли;
И в грезящих мечтательных очах
Реальными казались грезы бледные.
Туда являлись души беспокойные,
Которые к рожденью рвутся тщетно,
И духи заловченные, плененные
Там через время всё могли влачиться,
Но так и не найти той самой истины,
Которой лишь всегда они живут.
Все там текло, бежало, как надежды,
Охотящиеся за тайным шансом;
Ничто там прочным, достоверным не было,
Ничто не ощущалось завершенным —
Лишь ненадежность, чудность, полуистинность
В стране основы не имевших жизней.
Забрезжил более великий поиск,
Просторней небо ширилось с зарею,
Путь под крылами осенявшей Силы.
Сначала царство утренней звезды
Ему открылось сумрачной красою,
Что трепетала под ее копьем:
Она пульсировала обещаньем
Явленья более широкой Жизни.
С восходом медленным всё озарилось
Великим сомневающимся солнцем,
И в свете том она предстала миром.
Там дух явился, что искал себя,
Влекомый собственным глубинным «я»,
Но был доволен обрести фрагменты,
Что вытолкнуты на передний план,
Разрозненные части жития,
Что целое являли в ложном свете,
Но все же, собранные воедино,
Могли однажды оказаться правдой.
И тем не менее, казалось, нечто
Достигнуто все ж было, наконец.
Растущий том великий воли-быть,
Текст жития и рукопись деяний
Граф силы, песня сознающих форм,
В себя вбирающие бремя смыслов,
Что ускользают от захвата мысли,
Исполненные многих унтертонов
Ритмического чудо-крика жизни,
Смогли вписать себя в сердца живых созданий.
Там выплеснулся мощью тайный Дух,
Жизнь и Материя восторгом откликались —
В том некий лик нетленной красоты
Возможно было уловить, прозреть,
Что осенил бессмертьем радость мига;
Иль слово некое вдруг вырывалось
Из напряжения души случайного,
Всевышнюю вмещающее Истину;
Или оттенок некий Абсолюта
Мог пасть на жизнь и расцветить ее,
Иль некое великолепье знания
И прозревания интуитивного,
Иль страсть Любви восторженного сердца.
Жрец и глашатай Тайны бестелесной,
Что замкнута в незримый кров духовный,
Та Воля, что подталкивает чувство
За рубежи охвата своего
К неосязаемому свету, радости,
Наполовину там нашла свой путь
В покой и мир Неизреченного,
Наполовину уловить смогла
Желанья запечатанную сладость,
Алкавшего в груди Блаженства дивного,
Смогла наполовину проявить
Таинственную скрытую Реальность.
Душа, не скрытая ума покровом,
Смогла настигнуть мимолетным взором
Значенье подлинное мира форм;
Прозреньем в мысли озарившись, взмыв
Ввысь в сердца понимающем огне,
Она смогла объять, смогла вместить
В своем сознательном эфире духа
Божественность вселенной символичной.
[Или: Вселенной символичной божество.]
То царство нам дарует вдохновенье
Надежд великих, более широких;
Его могущества, его энергии
Уже на нашем шаре приземлялись,
Его знаменья, знаки сокровенные
Свой образ начертали в наших жизнях:
Оно вдыхает полновластье силы
В судьбы движенье нашей на земле,
Его волна, достигнув нас в скитаньях,
Вздымает вал высокий нашей жизни.
Все то, чего упорно ищем мы,
Там предоформлено уже всецело
И всё, чего еще мы не познали,
И всё, чего вовеки не искали,
Но что однажды здесь должно явиться,
Родиться в человеческих сердцах,
Чтобы Вневременность свершилась в вещном.
Стяжая воплощенье в дней мистерии,
Извечная в раскрытом Бесконечном,
Возможность без конца восходит ввысь
По беспредельной лестнице мечты
Вовеки в трансе Существа сознательном.
Всё на той лестнице всё выше всходит
К невидимой и неизвестной цели.
Энергия непреходящей бренности
Свершает странствие необоримое,
Откуда возвращенье под вопросом, —
В паломнический путь идет Природа
К Неведомому, что извечно манит.
Как если б в восхожденьи устремленном
К утраченному своему истоку
Всё развернуть надеялась она,
Что только быть когда-либо могло бы,
Высокая процессия ее
От стадии одной к другой идет —
Прогресс-скачок от зренья к зренью большему,
Процесс-поход от формы к форме лучшей —
[Или:
Прогресс в скачках от зренья к зренью большему,
Процесса ход от формы к форме краше.]
Иль караван неисчерпаемых
Формаций беспредельной Мысли, Силы.
Ее Могущество вне времени,
Что прежде возлежало на коленях
Покоя без начала, без конца,
Теперь, отделено, отлучено
От неизбывного блаженства Духа,
Возводит образец восторгов всех,
Которые утратила она;
Субстанцией повелевая бренной,
Ее вздымая в заданную форму,
В освобожденьи творческого акта
Надеется она вдруг перепрыгнуть
На время бездну, что ей не наполнить,
Разрыва рану исцелить на время,
Сбежать из душащей тюрьмы мгновенья
И встретить Вечного просторы вышние,
[Или: И встретить выси Вечного просторные.]
Чью только малость испытать дано
Здесь, в ненадежном поле временном.
Почти ей удается приближаться
К тому, чего достичь нельзя вовеки;
Она все ж запирает вечность в час
И полнит душу-кроху Бесконечным;
Ее волшебным зовом увлечен,
Недвижный в мир склоняется подвижный;
Она стоит на бреге а Беспредельном,
Во всякой форме зрит Жильца без форм,
В объятьях бесконечности живет.
Ее задача, труд конца не знает;
Нет цели у нее — ее влечет
Трудиться, биться Воля безымянная
Из Широты без форм непостижимой.
В том состоит ее великий труд,
Задача тайная и невозможная —
Поймать безмерное в рожденья сеть,
В физическую форму дух отлить,
Неизреченному дать речь и мысль;
Она влекома, побуждаема
Того явить — Неявленного вечно.
И все ж ее искусностью чудесной
Свершиться невозможное смогло:
Она всё продолжает воплощать
Возвышенный свой план иррациональный,
Волшебного искусства своего
Изобретает схемы, чтоб найти
Безмерному всё новые тела
И образы Невообразимому;
Ей все же удалось завлечь соблазном
Предвечного в объятия Времен.
Но даже и теперь она сама
Не ведает, что удалось свершить ей.
Ведь всё вершится тайно, под покровом,
Под маскою, что вводит в заблужденье:
Снаружи истины не видно скрытой —
Подобье, что отлично от нее,
Лишь предстает иллюзии уловкой,
Лишь временем влекомой нереальностью,
Пригреженной, недостоверной, мнимой,
Твореньем незаконченным души
Изменчивой в изменчивом же теле,
Сменяющимся с той, что в нем жила.
[Или: Меняющимся с той, что в нем живет.]
Хотя ничтожны средства, что даны ей,
Ее работа все же беспредельна;
На поле грандиозном, необъятном
Бесформенного чистого сознания
В штрихах ума и чувств конечных, мелких
Она развертывает бесконечно
Вовеки нескончаемую Истину,
Во Времени — вневременное таинство.
Но все ж утратили ее деянья
Величье, что влекло ее мечту,
И труд ее — ее восторг и мука,
И страсть и боль, и слава и проклятье;
Но выбора ей не дано иного —
Она лишь может продолжать трудиться,
Ведь сердце, полное могучей силы,
Ей не дает остановиться, бросить.
И до тех пор, пока продлится мир,
Жить и ее великой неудаче,
Чтоб, встав в тупик, дивился взгляд Рассудка
Той глупости и красоте немыслимой,
Безумью воли жить великолепному,
Дерзанью, исступленью упоения.
То — бытия ее закон единственный,
Один лишь данный ей ресурс и средство;
Она вовек пытается насытить,
Хоть и вовек не знает насыщенья,
Свою исполненную жажды волю
Повсюду расточать в несметных образах
Пригреженные ею лики Самости,
Тысячи обликов одной Реальности.
Она создала мир, что осенен
Каймы летящей истины касаньем,
Мир, в грезу отлитый о том, что ищет,
Икона истины, ее влекущей,
Сознательной мистерии обличье.
Тот мир не ждал, как ум земной, окованный
Барьерами действительности видимой;
Он ввериться дерзнул уму мечтаний,
Посмел душе предаться устремленной.
Охотник за реалиями духа,
Которые пока лишь мысль прозрела
Иль вера угадала иль объяла,
Он воображением поймал и запер
В надежной клетке чудо-птицу райскую.
То – царство жизни более великой,
Которую Незримое чарует;
Она зовет в Свет высочайший некий,
Что за пределами ее охвата,
Она способна ощущать Безмолвье,
Которое освобождает душу,
Спасительное чувствует касанье,
Божественный воспринимает луч,
Стремится к красоте, добру и правде —
Они ее кумиры, божества.
Она близка к небесней небесам,
Чем взор земной способен различить,
Но близится она и к тьме ужасней,
Чем жизнь людская вынести способна:
Она в родстве и с демоном, и с богом.
Энтузиазм увлек ей сердце странный;
Она влечется страстно высочайшим,
Охотится за словом совершенным,
За безупречной формою влечется,
Вздымается к вершинам мысли, света.
Ведь форма к ней Бесформенного близит,
Всё совершенство окаймляет Абсолют.
Дитя небес, спустившееся свыше,
Но своего не видевшее дома,
На острие порыва своего
Она встречает вечное в высотах:
Она лишь может близиться, касаться,
Но удержать не может ничего;
Она лишь может рваться напряженно
К какой-то светлой крайности высокой:
Ее величие и грандиозность —
В том, чтоб искать, и в том, чтоб созидать.
И вот та Грандиозность бесконечно
На каждом плане созидать должна.
И на земле, и в небе, и в аду —
Везде она творит, одна и та же,
И непреложно в каждую судьбу
Могучую свою привносит лепту.
Огня, что зажигает солнца, страж,
Она великолепно торжествует
В могуществе своем, своем блистаньи:
Сквозь притеснение, противодействие
Она несет стремленье Божье быть рожденным:
И выживает дух в небытия пучине,
И мировая мощь переживает стойко
Шок мирового разочарованья:
Нема, она все ж Слово, косна — Сила.
Здесь, претерпев великое паденье,
Рабою став неведенья и смерти,
Она влекома, движима, гонима
К вещам бессмертным устремляться дерзко,
К познанью самого Непостижимого.
Хоть сон ее невежествен и пуст,
Он все же созидает целый мир.
Когда незрима более всего,
Она работает всего мощнее;
Вселённый в атом, погребенный в прах,
Ее стремительный творящий пыл
Не может прекратиться и угаснуть.
Весь Несознанья беспросветный мрак —
Лишь перерыв ее гигантский, долгий;
Ее вселенский обморок громадный —
Лишь колоссальный длительный этап:
Рожденная во Времени, во тленьи,
Свое бессмертие она скрывает
И в смерти, на своем ужасном ложе,
Она лишь часа ждет, чтобы восстать.
Пусть Свет, ее пославший, недоступен стал,
И умерла надежда, что в труде нужна ей,
Пусть и ярчайшие из звезд ее
Угасли в нескончаемой Ночи,
Пусть боль — служанка, массажистка, нянька
Ее от пыток страждущего тела,
Ее терзаемый незримый дух,
Лишь тяготами, бедами питаем,
Все ж продолжает, пусть во тьме, трудиться,
Все ж силится, пусть с муками, творить —
И Бога на груди несет распятого.
В холодных и бесчувственных глубинах,
Где радости не существует вовсе,
Заключена, подавлена в темнице
Противящейся черной Пустоты,
Где нет движенья и нет становленья,
Она все ж помнит, все ж зовет искусность,
Что Чудодей ей при рожденьи дал,
Бесформенности сонной дарит облик,
Из ничего являет целый мир.
В царствах, плененных в падшем круге смерти,
Во мрачной вечности Неведенья,
Дрожью в инертной массе Несознанья,
Иль стеснена в витках застывших Силы,
Слепым, глухим, немым ярмом Материи,
Она не соглашается уснуть
В пыли и прахе неподвижно, косно.
И вот в своем мятежном пробужденьи
Лишь получая тяжко в наказанье
Механистичность обстоятельств жесткую
Как ремесла волшебного орудие,
Она непостижимо формирует
Из грязи жалкой дива богоравные;
Она вздымает в плазме пыл немой бессмертный,
И побуждает ткань живую мыслить, ведать,
И запертые чувства движет к ощущенью,
Сквозь нервы хрупкие шлет вести-вспышки жгучие,
Чудесно любит в сердце, сделанном из плоти,
Дарует душу, волю, голос телу грубому.
Она вовеки вызывает к жизни,
Как палочкой волшебной чародея,
Созданий, формы, сцены несчислимые,
Факелоносцами в ее процессии
Блистающей во Времени-Пространстве.
[Или:
Факелоносцами ее блистаний,
Ее богатств во Времени-Пространстве.]
Весь этот мир — лишь странствие ее,
Что долго через ночь она свершает,
Светила и планеты — лишь лампады,
Что освещают ей во тьме дорогу,
Наш разум — лишь наперсник дум ее,
А чувства — трепетные ей свидетели.
Так, извлекая знаки для себя
Из полуистинного-полуложного,
Она все трудится, чтоб заменить
Мечтами, воплощенными в реальность,
Память о вечности своей утраченной.
Так трудится она неудержимо
В гигантском этом мировом неведеньи:
Пока не будет поднята вуаль,
Пока не будет ночь вполне мертва,
Идя сквозь свет как и идя сквозь тьму,
Она ведет свой поиск неустанный;
Всё Время — лишь дорога для нее
В ее паломничестве бесконечном.
Но все ее бессчетные труды
Вдохновлены одной могучей страстью.
Лишь он, ее Возлюбленный извечный —
Мотив, причина действия ее;
Она метнулась из незримых Ширей
Ради него, чтобы повлечься здесь
В пустыне бессознательного мира.
Все действия ее — общенье только
С ее неузнанным и скрытым Гостем,
Из настроений собственных она
Формует сердца страстные отливки
И в красоте, сокровищем, находит
Сиянье солнечной его улыбки.
Своей богатой нищеты вселенской
Стыдясь, она старается задобрить
Его могущество дарами малыми,
Своими сценами завлечь его,
Чтоб взор его был верен ей всегда,
И мысли большеокие его
Она от странствий их их манит жить
В ее фигурах Силы миллионоимпульсной.
Увлечь ее сокрытого партнера
И удержать у собственной груди
В ее великом мироодеяньи,
Чтоб из ее объятий он не взмыл
Обратно в свой бесформенный покой, —
Лишь тем одним ее влечется сердце,
О том одном она печется цепко.
И все ж, когда всего к ней ближе он,
Ей кажется, что от нее далек он, —
Противоречие — закон ее природы.
Хоть в нем всегда она, как и он — в ней,
Словно не сознавая связи вечной,
Вся ее воля лишь к тому стремится,
Чтоб Бога заключить в ее труды
И милым пленником его держать,
Чтоб не расстаться больше им во Времени.
Роскошную опочивальню духа
Сначала обустроила она —
Глубинный, спрятанный внутри покой,
Где спит он, словно позабытый гость.
А ныне обращается она
Развеять, наконец, забвенья чары
И спящего от дремы пробуждает,
Забывшегося на скульптурном ложе, —
И вновь Присутствие находит в форме,
И в свете, с ним восставшем, вновь провидит
Смысл в спешке, в ковылянии Времен,
И через этот ум, затмивший душу,
Шлет божества невидимого блеск.
Сквозь грезу светлую пространства-духа
Она творение свое возводит,
Что, радужным мостом восстав, связует
С Безмолвьем первородным Пустоту.
Вселенная подвижная рождается,
В манящие тенета превращается,
Что ткет она, чтобы завлечь в ловушку
Сознательного Бесконечного.
С ней шествует неузнанное знанье,
Что шаг скрывает свой и предстает
Неведеньем немым и всемогущим.
С ней и могущество неотторжимо,
Что чудеса в реальность воплощает;
Действительность ее обычных фактов
Исполнена невероятного.
Ее труды, ее задачи, цели
Загадками вдруг предстают волшебно;
Изучены, они меняют смысл,
Становятся иными, чем казались,
Объяснены, они нам предстают
Лишь более необъяснимыми.
И даже в нашем мире правит тайна
За ширмой тривиальности земной,
А уровни ее, что больше, выше,
Воздвигнуты из колдовства и чар.
Там раскрывает суть свою загадка
И предстает великолепной призмой;
Там нет обычности личины плотной;
[Или: Обычности покров глубокий сброшен.]
Глубок, таинствен опыт весь приходит,
Всё новы дива, чудеса божественны.
Есть бремя скрытое, прикосновенье чудное,
Есть потаенность чувства прикровенного.
Хоть земляная маска материальная
Уже ей не обременяет лика,
Она в себя же ускользает чудно,
В себе от собственного прячась взора.
Все формы — знАменья идеи скрытой,
Чья цель таится от ума погони,
И все ж в ней — чрево результатов царственных.
Там мысль и чувство есть всегда деянье,
А всякое деянье — знак и символ,
И всякий знак таит живую силу.
Так мироздание она возводит
Из истин и из мифов вперемешку,
Но то, что было ей всего нужнее,
Она построить, возвести не может.
Все явленное — лишь подобье, образ
Иль копия Той Истины всевышней —
Явь от нее таит свой дивный лик.
Все остальное все ж она находит —
Лишь вечности не достает вовеки,
Все открывает и все обретает —
Лишь упускает Бесконечного.
Сознание там ощущалось ясное,
Что освещалось Истиною свыше,
Но видело оно лишь свет, не Истину:
Оно смогло Идею уловить
И из нее воздвигло целый мир;
Оно создало некий Образ там
И этот Образ называло Богом.
Все ж нечто истинное, внутреннее
Там обрело пристанище свое.
В том мире более великой жизни
Не телом существа живут, не внешним —
Им более обширный воздух дан
И более свободное пространство,
И в более глубинном житии
Нашла их суть прибежище свое.
В той интенсивной сфере близкой общности
Живут предметы как души партнеры;
Деянья тела — лишь вторичный текст,
Поверхностная рукопись снаружи,
Что лишь отображает жизнь внутри.
Все силы — Жизни свита в мире том,
А мысль и тело — лишь ее служанки.
Вселенские просторы необъятные
Распахивают ей свое пространство:
Все ощущают в действиях своих
Космического широту движения
И служат инструментами, орудьями
Ее космической громадной мощи.
Иль универсум собственного «я»
Они своей вселенной избирают.
В тех, кто поднялся к Жизни той великой,
Глас нерожденных истин шепчет уху,
Очам их, тронутым высоким солнцем,
Стремленье воздает короны образ:
Взрастить в себе то внутреннее семя,
Которое она в них засевает,
Достичь в себе могущества ее —
Для этого живут ее созданья.
И каждое созданье там — величье,
Что к недоступным высям возрастает
Или из центра у себя внутри
Наружу океаном истекает;
В кругах волненья силы концентрической
Они проглатывают, поглощают,
Насытясь, окружение свое.
Но даже ту великую обширность
В свою каморку превратили многие;
Себя замкнув в более узких ширях
И более коротких перспективах,
Они живут, довольствуясь вольготно
Величьем малым, что они стяжали.
Царить в державе маленькой себя,
Фигурой быть в мирке своем приватном,
Жить радостью и скорбью тех, кто рядом,
И утолять свои жизнежеланья —
Достаточное попеченье, служба
Для этой силы, запершейся в малом, —
Лишь экономом быть Персоны мелкой
И обустраивать ее судьбу.
То был рубеж и отправная точка,
Где совершался переход великий —
Шаг первой иммиграции в небесность
Для всех пересекающих границу,
Входящих в ту блистающую сферу;
И существа там — родственники наши,
Есть с племенем земным у них родство;
И этот регион граничит с нашим,
Соседствует с державой нашей смертной.
Тот мир, что шире нашего, обширней,
Дает нам наши большие движенья,
Формациями мощными он строит
В нас наши вырастающие «я»;
Его созданья — наши дубликаты,
Но только ярче и светлее нас;
Они до полноты доводят типы,
Которые мы только зачинаем;
Они являются надежно тем,
Чем быть мы лишь пытаемся упорно.
Продуманные вечные характеры
Продуманные персонажи вечные,
Столь цельные, не раздираемы,
Как мы, стихиями противоречий,
Они вождю незримому внимают
И следуют, живущему в их сердце,
Их жизни подчиняются всегда
Закону внутренней своей природы.
Там грандиозности хранится склад,
Натуры героической отливка;
Душа — судьбы своей строитель бдящий;
Там духов нет инертных, безразличных;
Всяк избирает сторону свою
И видит божество, что почитает,
Вступает в бой меж истинным и ложным,
Пускается в паломнический путь
В движении к божественному Свету:
Там и Неведенье стремится знать
И светится звезды далекой блеском;
Там знание сияет в сердце сна,
Природа там — сознательная сила.
Там идеал — созданий вождь и царь:
Стремясь к монархии лучистой солнца,
Они сзывают Истину на трон,
В правители высокие их царства,
Ее удерживают воплощенной
В своих делах, поступках повседневных,
И полнят ею собственные мысли,
Что вдохновляет глас ее высокий,
И собственные жизни вылепляют
В ее живую дышащую форму,
Пока им не дается разделить
Ее божественность солнцезлатую.
Иль Мрака истина их увлекает
И к ней они решаются примкнуть;
Они должны вести сраженье там
Будь то за Небеса или за Ад:
Воители пресветлые Добра,
Они за цель сияющую бьются
Иль нанимаются в солдаты Зла,
За мзду Греха служить ему готовы:
Где Знание — Неведенья близнец,
Там зло и благо — равные владыки.
В том воздухе широком и отважном
Все силы Жизни в их дерзаньи вольном
К своей божественности тяготеют
И каждая свой храм возводит властно
И культ свой расширяет неуклонно,
И даже Грех — там тоже божество.
Он заявляет там права на жизнь
Как на свою естественную сферу,
Во всем пытаясь гордо утвердить
Красу и блеск закона своего,
И воцаряется на троне мира
Иль облачается в одежды папы —
И те, кто поклоняются ему,
Его святое возглашают право,
И почитают Ложь в тиаре красной,
И молятся на тень уродца Бога,
Идею черную в себя впускают,
Что искажает и калечит мозг,
Иль с Силою распутной возлежат,
Чьи поцелуи убивают душу.
А кто-то, добродетели подвластен,
Как изваянье, застывает в позе,
Других же подстрекает страсть титана
К гордыне беспокойной, неуемной,
Иные Мудрость почитают свято,
Цари, жрецы у алтаря ее,
Иль жизнь их — жертва идолищу Силы.
Иным же Красота, звездою-странницей,
Сияет издали, недостижимая:
На свет ее они влекутся страстно,
В Искусстве, в жизни ловят луч Вседивного —
Весь мир для них сокровищницей блещет:
Одеты чудом облики обычные;
Очарование, величие,
Во всяком часе явленные, будят
Восторг, что сладко спит во всех твореньях.
Триумф могучий иль могучий крах,
Трон в небесах иль бездна в преисподней —
Приверженцы Энергии двоякой,
Они ее могуче подтвердили:
На душах их — ее печать гигантская:
Все, что Судьба способна сделать с ними,
Они уж привлекли и заслужили
И что-то сделали они, и чем-то были —
И так они живут: в том — жизнь для них.
Материя там — результат души,
А не ее причина и ярмо.
Противовесом истине земной,
Там грубое имеет меньший вес,
А тонкое влияет, значит больше;
На внутренние ценности надежно
Там опирается наружный план.
Как в слове изреченном мысль трепещет,
Как в действии дерзает страсть души,
Так внешнее устройство в мире том,
Которое воспринимают чувства,
Обращено вовнутрь, назад взирает
На некое могущество внутри.
Не скован внешним чувством, некий Разум
Дал формы — духа неопределимостям,
Смог без каналов регистрировать
Воздействия, прикосновенья мира
И превратил в конкретный трепет тела
Труды живые Силы бестелесной;
Могущества, что здесь сублиминальны
И действуют незримо иль таятся
В засаде за стеной, к прыжку готовы,
Наружу вышли, свой раскрыли лик.
И тайное в том царстве стало явным,
А очевидное все ж потаенность
Хранило, обременено неведомым;
Незримое там стало ощутимым
И видимые оттесняло формы.
В общеньи двух сошедшихся умов
Мысль непосредственно на мысль взирала,
И в двух сердцах, что встретились друг с другом,
Эмоция эмоцию объяла;
Друг друга трепет чуя в плоти, в нервах,
Друг в друге растворяясь без остатка,
Они росли громадой грандиозной —
Так, будто бы огонь объял два дома
И два пожара вспыхнули одним:
Любовь обрушивалась на любовь,
И с ненавистью ненависть сцеплялась,
И воля с волей яростно боролась
На разума невидимой арене;
И чувства, ощущения других
Сквозь существо, как волны, проходили
И оставляли трепет в тонком теле;
Их гнев, в атаке грубой налетев,
Во весь опор галопом проносился,
Копыт напором содрогая землю;
Другого скорбь вторгалась властно в грудь,
Другого радость в кровь лилась, ликуя:
Сердца сближались и на расстояньи,
И слуха достигали голоса,
Пришедшие с брегов морей нездешних.
Взаимодействие живое билось
Единым пульсом, даже издали
Два существа друг друга ощущали,
Сознание сознанью откликалось.
И все ж единства высшего там не было.
Душа все ж отделялась от души
И выстроить могла безмолвья стену,
Броню сознательной могучей силы,
Что защищала изнутри, как щит;
Так существо могло отгородиться,
В уединении замкнуться, скрыться
В себе лишь, отстраненно, одиноко.
Отождествленья не было еще
Иль умиротворения единства.
Еще несовершенным было все,
Лишь полупознанным, полусвершенным:
Там чудо Несознанья превзошли,
А чудо Сверхсознанья свыше тихо,
Недвижно, неизведанно, неявно,
Неощутимо и непостижимо,
На них взирало самопоглощенно —
Всего источник, чем они являлись.
Они явились в царстве том как формы
Бесформенного Бесконечного
И жили там они как имена,
Приписанные безымянной Вечности.
Начало и конец сокрыты были,
А средний член, не объяснен, работал,
Ни с чем не связанный, внезапно явленный:
Там существа словами представали,
Обширной Истине бессловной молвя,
Иль представали числами они,
Слагаясь в незаконченную сумму.
И там на самом деле ни один
Не знал ни самого себя, ни мира
И ни один не пестовал в себе
Реальности, которая жила там:
Им было ведомо лишь то, что Разум
Смог получить и выстроить мышленьем
Из тайника Сверхразума гигантского.
Под ними простиралась темнота,
Над ними — лишь светилась Пустота —
Так неопределенно они жили
В великом ввысь взбиравшемся Пространстве;
Они пытались Тайну объяснить
Другими тайнами и предлагали
Загадочный ответ — вещей загадке.
И Странник, через царство то стремясь
В эфире неопределенной жизни,
Сам скоро стал загадкой для себя;
Как символы он видел все вокруг
И смысл тех символов постичь пытался.
Через скачки пружин рожденья, смерти,
Через границы перемен души,
Распознавая духа след творящий,
Он следовал, охотником, за ним
И по следам могучим и прекрасным,
Оставленным в пути великом жизнью:
Он за ее восторгом грандиозным,
Хранимым за печатями, стремился
В опасном странствии, конца не знавшем.
Сначала цели он не мог прозреть
В громадных тех шагах ее похода —
И только видел он исток широкий
Всех тех вещей, что существуют здесь, —
Исток, взиравший выше, в запредельность,
В источник еще более широкий.
Ведь с удаленьем от земных границ
Все напряженней ощущалась тяга
Неведомого, что ее влекла,
И мысли избавляющей контекст
Все выше был и возносил ее
Навстречу откровению и диву;
[Или: Навстречу диву и открытию;]
Пришло высокое освобожденье
От более ничтожных нужд, забот,
Мощнее образ чаянья, желанья,
Просторней формула, обширней сцена.
В витках своих кружась, стремилась жизнь
Всегда в какой-то отдаленный Свет,
И знаки, посылаемые ею,
Еще скрывали больше, чем являли,
Но были все ж привязаны они
К немедленному виденью и воле
И потому терялся их посыл
За радостью использованья их
Так, что, лишась значенья бесконечного,
Они сводились к голому нулю,
В котором смысл светился нереальный.
Вооружена волшебным чудо-луком,
Что призрачными тайнами овеян,
Она стремилась в цель попасть незримую,
Всегда ее считая отдаленной,
Хоть неизменно та была близка.
Как тот, кто произносит, знак за знаком,
Ключами к тайнописи чародея,
Писанье озаренных заклинаний,
Так изучал он код замысловатый
Ее структур таинственных и тонких
И теорему скрытую и трудную
Доказывал ее ключей к разгадкам,
В чудовищных песках в пустыне Времени
Прослеживал начала-нити тонкие
Ее работ великих, титанических,
Ее шараду действия разгадывал,
Ее нагие жесты в стиле ню
Читал в ее неясных силуэтах,
Ловить пытался бремя тайных смыслов
В танце-фантазии ее последствий,
Что ускользал в ритмическое таинство,
Мерцаньем мимолетно мчащих стоп
На почве ускользающей и зыбкой.
В ее надежд и дум узоре-лабиринте
И на ее желаний тайных тропках,
В запутанных и сложных уголках,
Где грезы и мечты ее роились,
И где круги ее пересекались
Интригою кругов неподходящих,
Средь зыбких мимолетных сцен скиталец,
Он знаки их терял и гнался тщетно
За каждою догадкой подводившей.
Ему слова встречались ключевые,
Что собственных не ведали ключей.
Загадки светоносной капюшоном
Сверкающим, от глаз ее сокрывшим,
Там солнце лучезарное блистало,
Слепя свое же око прозреванья,
И неба мысли плотную преграду
Пурпурную сияньем озаряло;
В обширном трансе, сумеречном, смутном,
Могла увидеть ночь свои же звезды.
Как через брешь открытого окна,
Во вспышках множеств озарявших молний
Он за главой главу читал все дальше
Ее метафизический роман,
Повествовавший о души исканьях
Утраченной Реальности верховной,
И в повести вникал ее фантазий,
Рожденных из правдивых фактов духа,
В их замкнутые смыслы и метафоры,
В ее капризы, прихоти, причуды,
Безумные, непостижимые,
[Или:
В ее капризы, смыслы и метафоры
Сокрытые, в ее причуды странные.]
В ее загадочные повороты.
Ее блистательные тайны-пелены,
Овившие и скрывшие от глаз
Ее желанного роскошность тела,
Многозначительные формы странные,
Что на ее одеждах чудно вытканы,
И душ в предметах контуры ее,
Исполненные смысла, видел он,
Ее прозрачности мыслеоттенков,
Фальшивые, недостоверные,
Ее богатые парчи, расшитые
Фантазиями воображенными,
И маски переменчивые, зыбкие,
И вышивки, скрывающие облик.
Сбивая с толку, лики Истины
Несметные взирали на него
Из форм ее безвестными очами,
И бессловесные уста рекли,
Неузнаваемы, неисследимы,
Из-под ее личин в том маскараде
Иль виделись сквозь блеск непостижимый
И роскошь тонкую ее уборов.
В Неведомого проблесках внезапных
Реальность ожила в банальных звуках,
И истина нежданно засверкала
В идеях, что бессмысленными мнились,
И голоса миров незримых ждущих
Неявленного изрекали слоги,
Одев мистического Слова тело,
Оккультного Закона схемы колдовские
Скрепили точную неясную гармонию
Иль образом и цветом воссоздали
Секретов Времени герб геральдический.
В ее зеленых кущах, в дебрях потаенных,
В чащобах радости, где риск обнял восторг,
Он мельком видел крылья сокровенные
Ее надежд и чаяний певучих,
Мерцавшие огнем златым, багряным, синим.
И на ее тропинках потаенных
И вдоль дорожек полевых случайных,
На берегах ее озер покойных
И близ поющих речек находил он
Ее златых плодов блаженства пыл,
Красу ее цветов мечты и думы.
Как чудо-измененье сердца радостью,
Он наблюдал, как распускался дивно
В ее светил сияньи алхимическом
Один цветок мирской, пунцовым взрывом,
На древе жертвенном любви духовной.
И полднями ее в их блеске сонном
Стрекозок Мысли видел он, что вьются,
Танцуя, сквозь часы в круженьи вечном,
Над упоительным потоком тайны,
Касаясь лишь, но так и не отведав
Его журчанья быстротечной гонки,
И слышал смех ее алканий розовых,
Словно бегущих от желанных дланей,
Как колокольцев сладостных фантазии,
Звенящих на ножных браслетах милых.
Средь символов живых ее оккультной силы
Он двигался вперед и ощущал их
Как формы близкие, реальные:
В той жизни, более живой, конкретной,
Чем житие людей, рожденных здесь,
Реальности сокрытой билось сердце:
Там обретало воплощенье то,
Что мы лишь чувствуем, о чем лишь мыслим,
Самооблекшись плотью, — то, что здесь
Заимствует на время формы внешние.
Безмолвья друг в ее суровых высях,
В ее уединение допущен
Могучее, стоял он вместе с нею
На пиках, в медитации взнесенных,
[Или:
Безмолвья друг в ее суровых высях,
Их одиночеством могучим принят,
Стоял он с ней на созерцавших пиках.]
Где жизнь и бытие — причастья таинство,
Реальному над миром подношение,
[Или: Реальности надмирной подношение.]
И видел, как, отпущенные ею,
Взмывали окрыленно в бесконечность
Ее орлы-значенья прикровенные,
В Непостижимое посланцы Мысли.
Отождествясь в души прозреньи, чувстве,
Войдя в ее глубины будто в дом,
Всем, чем она была иль быть алкала,
Он стал — он мыслил мыслями ее,
Ее шагами он перемещался,
Ее дыханием дышал и жил
И все рассматривал ее глазами —
Чтоб так постичь секрет ее души.
Как зритель, тем, что видит, поглощенный,
Он восхищался пышностью, игрою
Блистательной наружности ее
И удивлялся несчислимым дивам
Искусности ее богатой, тонкой,
И с зовом трепетал ее настойчивым;
Взволнованный и страстный, выносил он
Ее могущества волшЕбства-чары
И пылко ощущал себя во власти
Ее таинственной и резкой воли,
[Или: Ее таинственной внезапной воли.]
В ее руках, в чьем яростном захвате
Она судьбу замешивает, лепит,
Ее прикосновеньями влеком,
Ведом, захвачен силами ее.
Но также прозревал он очевидно
И душу, что внутри нее рыдает,
Ее исканья тщетные он видел,
Что гонятся за истиной бегущей,
Ее надежды, что, не оправдавшись,
Свой мрачный взгляд с отчаяньем сродняют,
И страсть, что плоть ее объяла жаждой,
Томленье, пыл ее взалкавших персей
И ум ее, что трудится так тяжко,
Не удовлетворен трудов плодами,
И сердце в ней, бессильное настичь
Того Единственного, кто ей люб.
Всегда через покровы различал он
Сокрытую и ищущую Силу —
Богиню ту, что изгнана с небес
И строит их поддельное подобье, —
Сфинкс, чьи глаза воздеты к Солнцу тайному.
Всегда он близость духа ощущал
Во всех ее обличиях и формах —
Ее природе придавало силу
Пассивное присутствие его;
Одно лишь это в видимом реально,
И даже на земле дух — к жизни ключ,
Но твердые наружности ее
И следа не несут, что в них он спрятан.
Его печать на действиях ее
Неразличима, необнаружима.
Утраченных высот воодушевленье
Исходит от него, его призыв.
Лишь иногда вдруг призрачный намек
Сокрытую реальность может выдать.
И жизнь на Странника взирала там
Из очертаний путаных и смутных,
Картиной, что глазам не удержать,
Картиной, что глаза хранить не могут,
Историей, еще не сочиненной.
Как будто в незаконченном эскизе
Полуутраченном и фрагментарном,
Значенья, смыслы жизни ускользали
От ока, что настичь пыталось их.
Обличье жизни прячет жизни «я» реальное;
Внутри и свыше жизни тайный смысл начертан.
Та мысль, что наделяет смыслом жизнь,
В далекой запредельности живет;
Ее не разглядеть, не распознать
В полуоконченном наброске жизни.
Напрасно мы надеемся прочесть
Ее сбивающие с толку знаки
Иль слово разгадать в шараде этой,
Разыгранной еще наполовину.
Лишь в более великой жизни той
Таинственную мысль найти возможно,
Намек на объясняющее слово,
Что миф земной в понятный сказ толкует.
И нечто, наконец, открылось там,
Что выглядело истине подобно.
В том полуосвещенном воздухе
Таинственности смутной и опасной
То око, что сосредоточено
На темной половине истины,
Смогло среди расплывчатости яркой
Все ж некий образ различить неясный:
Вглядевшись сквозь туман оттенков тонких
И зыбких красок, Странник разглядел
Полуслепого скованного бога,
Что с толку сбит тем миром, где влачится,
Но все же некий свет осознает,
Влекущий и ведущий душу в нем.
Маним мерцаньем странным отдаленным,
Ведом игрой далекого Флейтиста,
Искал он путь средь смеха, зова жизни,
Средь мириад ее шагов, чей хаос
Куда-то указует, — он стремился
К тотальной бесконечности глубокой.
Вокруг был знаков лес ее все гуще:
Он наугад читал бросками Мысли,
Чьи стрелы попадают в цель лишь только
Догадкой или случайностью лучистой,
Ее меняющиеся, цветные
Светильники дорожные идеи,
Ее малопонятные сигналы
Событий быстрых неопределенных,
И иероглифы ее роскошеств-символов,
И ориентиры вех ее значительных
На Времени запутанных путях.
В ее непостижимых лабиринтах
То приближения, то отступленья
Со всех сторон она влечет его,
Потом отталкивает, отвергает,
Но если оказалась слишком близко,
То ускользает из его объятий;
Влеком ее многотональной чудо-песнью
И настроений колдовством манящим,
Ее нечаянным касаньем ввергнут
То в радость, то в кручину безнадежно,
Себя теряет в ней он без остатка,
Но покорить ее не может все же.
В ее очах чарующе прекрасных
Бегущий рай ему улыбку шлет:
О ней одной всечасно грезит он —
О вечном красотой ее владеньи,
О власти над ее манящим телом,
О волшебстве ее грудей блаженства.
В ее вникая свиток озаренный,
В ее столь прихотливый перевод
Первоначальных чистых Божьих текстов,
Прочесть он мыслит Чудное Писанье,
Сакральный ключ к неведомым блаженствам.
Но Слово Жизни скрыто в свитке том,
И Жизни песнь утратила прискорбно
Свою божественную чудо-ноту.
Незримый дух, плененный в доме звука,
Потерян в блеске грезы, лишь внимает
Иллюзии тысячегласой оде.
Тенета тонких чар пленяют сердце
Иль огненная магия бросает
Свой отсвет на ее тона и краски,
И все ж они способны пробудить
Лишь трепет скоротечной благодати;
Бродяжий марш, что отбивает мерно
В движении своем скиталец Время, —
Они зовут к недолгим наслажденьям,
Неудовлетворенным, мимолетным,
Иль погрязают сладко и бездумно
В восторгах, что даруют ум и чувства,
Души лучистый упуская отклик.
Сердечная пульсация слепая,
Что к радости приходит через слезы,
Алчба вовек непокоренных пиков,
Экстаз неутоленного желанья
Прокладывают путь в стремленьи к небу
Последним голоса ее всхожденьям.
Воспоминанья о страданьях прежних
Былой печали сладким следом тают,
И слезы, что текли из глаз ее,
Преображаются в бриллианты боли,
И скорбь ее — в венец волшебный песни.
Ее мгновенья счастья быстротечны:
Они лишь трогают ее поверхность —
И ускользают или умирают:
Утраченных воспоминаний память,
Как эхо, все ж звучит в ее глубинах,
Бессмертное алканье в ней живет,
Души, сокрытой под покровом, зов;
В ее груди рыдает дух, плененный
В стесняющей темнице мира смертных,
Израненный и угнетенный жизнью;
В страданьи, что она в себе лелеет,
Исторгся глубочайший вопль ее.
Отверженный скиталец по маршрутам
Покинутым, несчастным, безнадежным,
Отчаявшийся глас на тропах звука
Взывает к позабытому блаженству.
Гонясь за эхо тщетно, он блуждает
В Желания пещерах, охраняя
В них призраки надежд души усопших,
Вещей умерших оживляет голос,
Влечется к сладостным заблудшим нотам,
Гонясь за наслажденьем в сердце боли.
Но роковая длань вселенских струн
Коснулась, и смятенное звучанье
Сокрыло, вторгшись, музыки внутри
Секретный ключ, что, хоть и не слышна,
Все ж направляет внешние кадансы.
Все ж это радость — жить и созидать,
Любить, трудиться, хоть все терпит крах,
Искать, хоть всё, что мы нашли, обманет
И всё, на что оперлись, подведет;
Но нечто, скрытое в ее глубинах,
Все ж стоило того, чтоб боль терпеть,
И память пылкая, не унимаясь,
С огнем экстаза продолжает поиск.
Всё, даже скорбь, свою имеет радость,
Что под корнями горести таится:
Ничто не тщетно, что Единый сделал:
В сердцах, что потерпели пораженье,
Все ж сила Бога продолжает жить,
И озаряет сквозь темнейший мрак
Наш безнадежный путь звезда победы;
И смерть становится лишь переходом,
Что нас приводит в новые миры.
И этим Жизни музыка могуча,
И потому она звучит как гимн.
Она так щедро наделяет всё
Великолепьем гласа своего;
Небес восторги неизбывные
Ей шепчут нА сердце и улетают,
Земли алканья преходящие
Взывают с уст ее и затихают.
И только Богоданный гимн один
Всё ускользает от ее искусства,
Что из ее обители духовной
Явился с ней, но встал на полпути
И перестал звучать — глагол безмолвный,
Что пробудился в паузе глубокой
Миров, застывших в ожиданьи немо,
Иль ропот, в вечности тиши примолкший:
Но не доносится дыханья свыше
Из горнего счастливого покоя:
Лишь пышной интерлюдии раскаты
Захватывают, поглощают слух —
И сердце внемлет, и душа согласна;
Той эфемерной музыки звучанье
Все повторяется, не умолкая,
И тратит вечность Времени на бренность.
Так тремоло гласов часов несметных
[Или: Так тремоло часов многоголосья.]
Забвением скрывает дивнозвучье
Предполагавшейся высокой темы,
Что самовоплощающийся дух
Пришел сюда сыграть на клавикорде
Бескрайнем мировой Природы-Силы.
И лишь могучий ропот там и тут
Глагола вечного, блаженства Гласа
Иль вышней Красоты прикосновенье,
Преображающее сердце, чувство,
Скитающийся блеск, мистичный клич,
Напоминает здесь про силу, сладость,
Которая уж больше не слышна.
Здесь тот разрыв пролег, разверзлась пропасть,
Здесь сила жизни замирает, гаснет;
Нужда, нехватка эта обедняет
Роскошную искусность чародея:
Лишь из-за этого лишенья горького
Все остальное мнится шатким, скудным.
Очерчен полузреньем недалеким
Ее трудов и действий горизонт:
Ее глубины помнят и теперь
ЧтО совершить она сюда пришла,
Но ум забыл иль в заблужденьи сердце:
В Природы нескончаемых чертах,
В сплетеньи линий затерялся Бог.
Суммировать всеведение в знаньи,
Воздвигнуть Всемогущего в деяньи,
Здесь воссоздать Создателя ее —
На то пошло ее тщеславно сердце,
Объять всецелым Богом сцену Космоса.
Пытаясь трансформировать трудом
Далекий неподвижный Абсолют
В Богоявление, что всё исполнит,
В речение Неизреченного,
Она б хотела принести сюда
Великолепье силы Абсолюта
И равновесие переменить
В творения ритмичное волненье,
С покоя небом повенчать блаженства море.
Огонь, чтобы призвать во Время вечность,
Чтоб в радости с душой сравнялось тело,
Она внесла бы землю в поднебесье —
И жизни труд — с Всевышним равной стать
И примирить Предвечного и Бездну.
Ей свойствен прагматизм всевышней Истины —
Безмолвье полнит он богов гласами,
Но в крике Глас единственный затерян.
Ведь виденье Природы, ввысь стремясь,
Восходит за пределы ее действий.
Она богов, живущих в небе, видит,
Но полубог, из зверя восстающий, —
Вот всё, что ей под силу в нашей смертности.
Здесь полубог, полутитан — ее вершина:
Той более великой жизни путь
Колеблется меж небом и землею,
И парадокс мучительный и горький
Преследует ее мечтанья, грезы:
Ее энергия, покровом скрывшись,
Неведающий мир толкает властно
Искать блаженства, что ее же хватка
Столь сильная могуче отметает:
В ее объятиях не может он
К истоку обратиться своему.
Громадна, неохватна мощь ее
И нескончаем гон ее деяний,
Но смысл их заблудился, потерялся.
Хоть в потайной груди несет она
Закон и странствующие витки
[Или: Закон и странствующую кривую.]
Всего, что в этом мире рождено,
Все ж знание ее частичным кажется,
А цель ее — ничтожной, недостаточной;
По почве страстной жажды и томленья
Идут ее роскошные часы.
Ее могущество своей одеждой
Стесняет, угнетает существо,
Ее деянья, как в тюрьме, пленяют
Его бессмертный всепрозревший взор;
Неведенье гнетет и крылья Мысли.
Все мастерство, всю власть могучей жизни
Терзает ограниченности чувство —
Нигде гарантий нет довольства, мира.
Всей глуби, красоте ее работы
Все ж мудрости не достает высокой —
Той мудрости, что дух освобождает.
И прелесть, что манила в жизни лике,
Теперь казалась старой, потускневшей;
Пресытился в своих исканьях Странник
Ее стремительным и странным знаньем;
И к более глубокому блаженству
Влеклась его широкая душа,
Чем радость, что способна дать нам жизнь.
Он выхода искал, высвобожденья
Из черт ее искусных, изобильных,
Но ни ворот из кости роговой,
Ни врат изящных из слоновой кости
[По античным поверьям сны делились на две категории: те, что приходили сквозь ворота из слоновой кости, были выдумкой, а те, что приходили сквозь ворота из рога, говорили правду и предсказывали будущее (см. «Одиссея» и «Энеида») — прим. пер.]
Не находил, ни двери потаенной
Духовного прозренья — он не видел,
Как выйти из того пространства-грезы.
Извечно наше существо должно
Сквозь Время двигаться необоримо;
Не помогает нам и смерть — напрасна
Надежда прекратить иль прекратиться;
И Воля тайная нас принуждает
Терпеть, и выносить, и продолжать.
Лишь в Бесконечном — отдых нашей жизни;
Она не может перестать, прерваться —
Ее конец — лишь во всевышней Жизни.
Смерть — переход, не цель в походе нашем:
Глубинное нас движет побужденье
Издревле, продолжая в нас трудиться:
И наши души будто привязь тайная
Влечет из жизни в жизнь, из мира в мир;
И даже когда тело с нас спадает,
Деянья наши дальше продолжают
Былое нескончаемое странствие
Без перерыва и без промедления.
Вершины не находится безмолвной,
Где обрести покой могло бы Время.
То был великий колдовской поток,
Который не достиг пока что моря.
Сколь далеко ни заходил бы Странник,
Куда б ни повернул, вращалось с ним
И колесо трудов, мчась, обгоняя;
Что б ни свершал он, снова открывалась
Дальнейшая задача, новый труд.
Исканий крик и действий пульс всечасно
В том мире беспокойном нарастали,
И деятельный ропот занятой
Все сердце Времени собою полнил.
Всё затевало, двигалось немолчно.
Там жить пытались сотнями путей,
Но пробовались все они напрасно:
Однообразие в несметных формах
Всемерно там избавиться старалось
От долгой монотонности своей
И новые всё создавало вещи,
Что вскоре снова старыми казались.
Роскошные убранства глаз прельщали
И ценности, что новизной манили,
Казалось, освежали темы древние,
Ум обманув идеей перемен.
Картина новая, хоть и все та же,
Являлась на вселенском смутном фоне.
Но лишь еще один дом-лабиринт
Созданий, их деяний и событий,
Город торговых дел меж душ в оковах,
Творенья рынок и ее товаров,
Был дан трудящимся уму и сердцу.
Круговорот, что кончится, где начался,
Таким считают вечный марш вперед
Прогресса, что идет неудержимо
Неведомой дорогой совершенства.
И то, что кажется финальной схемой,
Лишь к плану-продолжению приводит.
Но мнится высшим каждый новый шаг —
Евангелие вдохновенья свыше,
Теории финальная вершина —
Себя провозглашая панацеей
От всех недугов, бед и зол Времен,
Иль мысль взнося в зенит ее полета
И об открытии трубя верховном;
И каждая идея скоротечная,
Строенье преходящее и бренное,
Бессмертной объявляет власть свою,
Своих на совершенство притязаний,
Компендиумом Истины последним,
Иль Времени златым итогом высшим.
Но ценности реальной, бесконечной
Все ж не было достигнуто хоть что-то,
И мир, извечно заново творимый,
Но остававшийся несовершенным,
Все время громоздил полупопытки
На новые напрасные попытки
И вечным Целым объявлял фрагмент.
В бесцельном громоздящемся итоге
Вещей свершившихся, осуществленных
Само существованье представало
Необходимости напрасной актом,
Извечных противоположностей борьбою,
В объятиях антагонизма замкнутых,
Спектаклем без развязки, без идеи,
Голодным и бесцельным маршем жизней
Иль, будто мелом на доске Пространства
Нагой и черной вновь и вновь написанной,
Бесплодной суммой душ периодической,
Надеждой, что не сбылась, светом незажегшимся,
Трудом незавершенной Силы, связанной
Деяньями своими в смутной вечности.
И нет конца — иль он еще не виден,
И, даже если терпит пораженье,
Жизнь продолжать должна вести борьбу;
Всегда пред взором у нее венец,
Которого она схватить не может;
И пребывая в падшем состояньи,
Все ж в запредельность взор она стремит.
Трепещет все ж в ее груди и в нашей
Тот блеск былой, которого уж нет,
Иль нас зовет из некой запредельности,
Еще не сбывшейся, не воплощенной,
Величие, к которому пока
Мир спотыкающийся не дошел.
За нашим смертным чувством память скрыта —
В ней всё живет, упорствует мечта
О воздухе обширней и счастливей,
Что веет, дышит вольно вкруг свободных
Сердец любви и радости счастливых,
Забытый нами, но вечноживой,
Во Времени потерянном бессмертный.
Блаженства призрак все ж, не исчезая,
Преследует всегда ее глубины:
Она все ж помнит, хоть далекий ныне,
Свой мир свободы, вольности златой
И радости счастливого желанья
И красоту, и счастие, и силу,
Что прежде вечно ей принадлежали
В ее раю блистающем и сладком,
В ее бессмертного экстаза царстве,
На полпути раскинувшем просторы
Меж Божиим безмолвием и Бездной.
То знанье в нас в частях хранится скрытых;
И, к зову смутной тайны пробуждаясь,
Глубокую незримую Реальность
Встречаем мы, что истинней гораздо,
Чем истины текущей мира лик;
И нас преследует иное «я»,
Которого не вспомнить ныне нам,
Нас движет Дух, которым стать нам должно.
Будто своей души утратив царство,
Мы ищем в прошлом, вновь пытаясь вспомнить,
Рожденья нашего богоэтап
Иной, чем тварь, что здесь несовершенна,
Надеясь в этом или высшем мире
Вернуть от стражи терпеливой Неба
То, что наш ум в забвеньи упускает:
Естественное счастье бытия,
И радость сердца, что на скорбь мы обменяли,
И трепет тела, что сменяли мы на боль,
И то блаженство, тот экстаз бессмертный,
К которому природа смертных рвется,
Как темный мотылек — на Свет лучистый.
И наша жизнь пока — к победе марш,
Которой мы еще вовек не знали.
Мы, бытия волна, что алчет счастья,
Мы, гладный хаос сил неутоленных,
Далекие и длинные ряды
Надежд, стремящихся вперед куда-то,
Моля, боготворя, глаза вздымаем
В пустую Синь, что мы назвали небом,
Высматривая там златую Длань,
Которая вовек нам не являлась,
Пришествие спасительное свыше,
Которого здесь все творенье ждет,
Прекрасное обличье Вечности,
Что на дорогах Времени возникнет.
И все ж себе твердим мы, разжигая веру:
«Однажды он мольбам ответит нашим
И к нам придет, и жизнь преобразит,
И проречет глагол волшебный Мира,
И вещному дарует совершенство.
Однажды низойдет он в жизнь, на землю,
Явившись вдруг из тайных вечных врат
На помощь в мир молящий и неся
Нам истину, что даст свободу духу,
И радость, что окрестит наши души,
И силу — длань простертую Любви.
Однажды сбросит он покров ужасный,
Что красоты его окутал лик,
И покорит усладой сердце мира,
Вострепетавшее от упоенья,
И, обнажившись, явится пред нами
Блаженства, света телом, что скрывал он».
А ныне рвемся мы к безвестной цели:
И нет конца исканьям и рожденьям,
И нет конца смертям и возвращеньям;
Жизнь, победив, стремится к большим целям,
Жизнь, проиграв, должна родиться вновь —
Пока она не обретет себя,
Она не может прекратить движенье.
Всё, для чего явились жизнь и смерть,
Должно найти свое осуществленье.
Но и тогда возможно ли почить?!
Иль там покой и действие едины,
В груди глубокой Божьего блаженства.
В тех высях, где неведенью нет места,
Деяния текут неудержимо,
Волнами упоенья и покоя,
Движеньями-стремнинами в Безмерном;
Там отдых — творческая сила Божья,
Рожденье там — телодвиженье Вечности.
Преображенья солнце все ж возблещет,
И Тьма в себе раскроет света суть;
Самозабвенный этот парадокс
Мистерией предстанет самосветлой,
И какофония — волшебным ладом;
И Бог родится здесь в обличье зримом;
И мы увидим всеединство духа
И подлинный бессмертный жизни лик.
Пока ж ее удел — труд неизбывный:
В периодической событий дроби
Рождение и смерть существ — лишь точки
В отсчете непрестанных итераций;
И каждую страницу завершенную
И каждый том в борьбы ее истории
Всё тот же знак вопроса заключает.
Хромое «Да» всё также ковыляет
Сквозь эры в нескончаемом походе,
Сопровождаемое вечным «Нет».
Все кажется напрасным, бесполезным,
Но длится бесконечная игра.
Вращается бесстрастно Колесо
В кружении своем непрекратимом,
Бесплодна жизнь, нет избавленья в смерти.
И существо живет, в себе же пленник,
И тщетное свое хранит бессмертье;
Ведь прекратиться не дано ему —
Его единственного избавленья.
Богов ошибка этот мир создала.
Иль Вечный безучастно зрит на Время.
Конец Песни 6
Перевод с английского: Ритам (Дмитрий Мельгунов)
Перевод Песни выполнен во второй половине марта 2017 г.
Завершен 31.03.2017
ОМ
***
Я выложил весь свой перевод эпоса Шри Ауробиндо «Савитри» и других его поэтических и прозаических произведений в открытый свободный доступ для всех вас. Пользуйтесь на здоровье и духовный расцвет! :)
Если вы хотите поблагодарить меня какой-либо суммой или поддержать дальнейшую работу по переводу на русский язык новых поэтических и прозаических произведений Шри Ауробиндо,
номер моей карты Сбербанка: 5469 5500 2444 1443
мой Яндекс.Кошелек: 410015517086415
https://money.yandex.ru/to/410015517086415
Мой емейл для связи: savitri (сбк) inbox (тчк) ru
Света, Радости, Гармонии!
***
Другие Песни и фрагменты эпоса «Савитри», а также другие поэтические произведения Шри Ауробиндо в моем переводе читайте у меня на сайте:
www.savitri.su
Там же можно приобрести мои уже изданные в печатной форме переводы поэзии и прозы Шри Ауробиндо.
Мой фотопоэтический сайт:
www.ritam-art.com
Полный текст эпоса на английском, а также другие труды Шри Ауробиндо в подлиннике можно загрузить на сайте Ашрама Шри Ауробиндо:
www.sriaurobindoashram.org