Б.О.
…он, запершись в своем картонном метраже,
где стены врут, что делят целое на части –
сквозь меру, чуткость их, на крайнем этаже –
внимал дождю, и неестественному счастью, –
в его прочтении, – промокших юных – двух,
чей голубиный шорох, шепот подчердачный
щипал, дразнил запрограммированный слух…
Седой щетиной, что бумагою наждачной,
осклабясь, тер дверной облезлый дерматин,
Крестом Андреевским к сухой доске прибитый;
и ощущалась пыль повсюду – меж гардин,
и между потным злым квохтаньем: “…да, иди ты!...”
Закончил дождь свою священную игру
на водостоках, и на кровельном металле…
Ему (внимавшему любовь) – не по нутру
вдруг тишина и невостребованность стали;
и, скрючась в немощи, в заученном аду,
нет – не молил – истошно требовал прощенья, –
за телефонный шелест, чисел череду –
квартир, имен, фамилий, знаков сопряженья…