Когда я был совсем мальцом
и наказаньем прихожан
(сказал бы воздыхатель баб),
я по лесам окрестным крался
и притворялся наглецом,
но за девчонками бежал,
чтоб угождать им словно раб,
от снов и мыслей отбивался.
В глазах горели искры зла,
луна меня преображала,
мне не хватало помела,
а похоть в воздухе дрожала.
Когда немного я подрос
и приходским позором стал
(сказал бы воздыхатель сук),
на пацана уж не похож,
я начал жить наперекос
и душу сам свою украл
для разных пакостных наук
и в полночь как в пивную вхож,
шатался я, где город дно
своё бесстыдно обнажал.
Легло следов моих рядно
там, где чернильный мрак дрожал.
Когда почти я взрослым был,
то почернел, как в церкви крест
(доброжелатель бы сказал),
и бренди всласть употреблял
и разжигал любовный пыл
и девок щупал всех окрест,
как чёрт зелёный указал,
и так всю молодость гулял.
Я знал что время впереди,
когда в холодной липкой тьме
сложу я руки на груди
отдаться угольной тюрьме.
И вот я получеловек,
священник так и говорил
(козёл бы приторный вздохнул),
кот с перекушенным хвостом,
колдун, проклявший мир навек,
в норе который мышью жил
и чёрным шаром душу вздул,
чтоб отпустить её потом.
Так я и сделал, и взлетел
сей шар на чёрный небосвод,
он душу женскую хотел
найти на кладбище погод.
Не человек я больше, нет,
награду получил свою
(мораль бы ищущий вздохнул),
уютно в проклятом дому
и гарпии летят на свет,
но песню ангелы поют.
Вот вам и чёрный мой загул.
Жена-то блеск, да не тому,
и добродетель вся чумой
и скромность, как могилы мрак.
Мне в небо чёрное домой,
а песня ангелов как рак.