болезненный взгляд его охватывает плоскость сомкнутых губ,
отраженных в прозрачном стекле, сквозь которое блещет луч,
принадлежащих дремлющей деве лет двадцати двух,
не принадлежащих, в сути своей, никогда никому.
ни зима ни весна, — говорит ей, — погода
без признаков жизнедеятельности.
она открывает глаза, видит — он
устал что-то делать
с этой вечной Сенной, где кнут рассекает плоть женщин,
вновь и вновь обрекает себя раскаявшийся Родион,
с этой вечной Москвой, где люди — и бесы — всё те же,
с бесконечным прообразом лет в разрезе веков.
он устал отдавать
боль — верящим только в боль,
страсть — верящим только в страсть,
пустоту — не верящим ни во что,
он устал доказывать, отвечать на молитвы, лгать.
это ты, — отвечает, — ни зима ни весна,
без признаков жизнедеятельности.
посмотри на себя:
отсутствующие зрачки, дрожащие руки,
словно просроченный ценник.
серьёзно,
и тебя они называют Богом?
он только щурится,
стряхивает за окно пепел,
и заходится кашлем.
он устал любить
женщин, любящих только себя,
мужчин, любящих только себя,
детей, любящих только себя,
себя, не любящего никого.
словно клеймо,
словно очередной крест распятья,
отторжение поглощает каждую клетку,
каждый новый день существования
этого странного мира.
смирны,
ладана мне и смирны! –
кричит
и заходится смехом.
он просто устал
каждый день делать вид,
что есть смысл
на этой планете.
я смотрю на него и вижу –
мы с ним так чертовски похожи.
две стороны одной монеты,
бог и дьявол
в зрачках двадцатидвухлетней.
она просто устала.
болезненный взгляд её охватывает плоскость собственных губ,
отраженных в прозрачном стекле, сквозь которое блещет луч,
в авто, мчащемся по трассе м-6 на скорости до двухсот, вдруг
разбившемся на рассвете этих странных весенних стуж.
монета снова упала не той стороной.
/ лисбет.