Я делаю это, воинственно исчезая,
когда минут каменные выи
в сезон любви чернеют от пыли
и гордость свою в фонтаны вонзают,
в рукотворные океаны эти,
раскинувшие объятья-сети.
Так овощ земля питает.
То же и дом мой, он исчезает
в обрывках дыханья, морях, фонтанах,
он опиум мыслей, вороний язык,
он риф над приливом, открытая рана,
он предков моих задушенный крик,
он гордость ребёнка, молчащего в боли,
магнит ветра, слепо летящего к воле,
он хлеб с молоком или снов материк.
Она демонстрирует мне невинность,
в её гордом отсутствии шёлк голубей.
В скалах девственность ракушками лоснилась,
жемчуг в них притаился семи морей.
Сияние там из пещер, где сирены гнездятся,
и ложе китов и соблазны, соблазны,
и львы золотые в кустах, их сирены боятся,
не отличить там песок от крошки алмазной.
А вот и её противоречивость:
тварь с могильной ногой и рукой убийцы,
умеет летать, в колоннах гнездится,
голодный огонь бережёт и леденеет гривой
и в то же время теряет в молчаньи ярость.
Кто исцелил холмами мои равнины?
От лета в её владеньях осталась малость
и полдни в цепях и запах сырой древесины.
Оружие я создаю из костей скелета
и по песку раскалённому в город мёртвых
шагаю в объятьях слабеющего лета
и солнце ласкает меня до подошв истёртых.
Раковина гудит и веки падают долу
и разрушение ждёт, где птицы последние крошки
подбирают с костей, площадей, прямо с полу.
Крошись, темница ошибок, капай горячим воском,
сточных морей плоскодонка, плыви в царство теней,
гордость моих пирамид, возведённых мозгом,
где ветер гудит в ранах исчезновений.
Где голова героя с нацарапанной спит легендой
и прозектор любви солнечные перчатки
надевает неторопливо, чтоб в купели медной
нанизать на алмазы сердец початки.
«Его матери матка языком грязь лизала», -
плакала гологрудая с наклеенными губами
в этой светлой земле где лежал я как жало,
ящерица стреляющая словами
с чёрным ядом в дротике-языке,
но с белым дыханьем как леса завязь
и мёртвых сотни в каждой руке,
так они оживали, а смерть осталась.
Слепые, вдыхали ветер видений,
эскадроны их топтали мне руки,
цвели как деревья в вихре мгновений,
пели как птицы в пылающей муке,
отчаянно, звонко и призрак цветущий
и бред, оживающий в песне воскресшей,
и облако гордости, всем нам присущей,
мир братских кошмаров и тешил и вешал.
И вот в облаков широкой груди
поместились моря и страны
и любовь моя там тоже, поди,
и лицо её, словно кровь из раны.
Ветерок деревья как волосы шевелит
и снежная кровь обратилась в лёд.
И она там, она на ветру дрожит,
и возник с ней я, где отсутствий гнёт.