1
Подъезд, пролёты лестничные, дверь...
И вот родная коммуналка!
Такого вы не встретите теперь!
Теперь коллективизм – на свалке!
Прихожая заставлена. Увы!
Здесь вешалки, коробки, сундуки,
и шторы чтоб прикрыть всё это
весёлым ситчиком совдепа.
– Ау! Баб-Маша! Я уже пришла!
Мы с Олей Ветровой немножко
посмотрим звёздный атлас. Можно?!
И сяду за уроки, как всегда.
И с Олей нас соседка строго вот
уж озирает с головы до ног.
2
– Да, Варечка! Конечно же возьми.
Вздохнула: – Не забудь умыться!
И на плите мать оставляла щи!
... А то с чего ж потом трудиться?
И что ж тебе задался сей альбом?!
Он ведь тебе до корочек знаком?!
Но для твоей подружки может...
Она опять вздохнула: – ...Сложен.
Ах, небо, космос! Было помню я
мечтали в городах из света
и с добрым тёплым русским хлебом
жить, как одна счастливая семья!
Ах, молодость! Ах, славные деньки!
Ах, как о счастье все мечтали мы!
3
Из комнаты на кухню и опять,
и всё про ДнепроГЭС, про стройку,
про годы молодые – двадцать пять –
ударницу и комсомолку,
которая за Родину свою
без колебаний, без остатка всю
и жизнь отдать была готова –
Мария Павловна Смирнова.
Но, вдруг, заохав, сникла у плиты
и как бы невзначай смахнула
слезинку или что надуло
из форточки в преддверии зимы.
И в комнату быстрей ушла с чайком,
чтобы поплакать в тишине тайком.
4
Я забрала тихонечко альбом,
и удалившись восвояси,
задвинула с подружкой на потом
и звёзды и балет свой кстати.
Девчонок-третьекласниц уж манил
нехитрый супчик прибавленьем сил,
оладьи бабушки-соседки:
«Вот! Кушайте, растите, детки!»
И шумно, по хозяйски с Олей мы
на круглый стол под абажуром
с восторгами и каламбуром
несли из кухни чашки, ложки, щи,
чтоб за едой по-детски ворковать –
как побыстрее пионером стать.
5
И так обед, обычный и простой
уж собран на клеёнке пёстрой:
тарелки с общепитовской строкой,
дюралевые ложки возле.
На блюдце с мелкой россыпью цветов,
голубовато-розовых тонов,
лежал торжественно привычный
добротный русский хлеб «Пшеничный».
И чайник горделиво с кипятком
поодаль на доске заждался.
– Ох! – изогнувшись в позе вальса,
ему б излить свой жар с дымком-парком
в эмалированные кружки,
зелёно-жёлтые подружки.
6
И не забудем, что к чайку у нас
есть угощенье от соседки –
румяные оладьи, высший класс,
с вареньем в вычурной розетке.
В стекляшечке на ножках-завитках
и в безыскусных рыхлых изразцах...
Премилая скажу вам штучка –
в руке, как шишка иль колючка.
И это всё стояло на столе,
благоухая дОбро снедью!
И пусть ударит дружно медью
оркестр стозвонный в самой вышине
нам пафосную оду иль хвалу
советскому обеду и столу!
7
Но вспоминая эти времена,
сейчас не в силах не признаться:
«О, докторская наша колбаса!
Люблю тебя! Куда деваться!»
Но возвратимся к пиршеству назад:
грузинский чай и даже мармелад –
три ломтика лежат на блюдце –
лимонной долькой, что зовутся.
В столешнице нечаянно нашлись,
а нам, подружкам писк и радость:
«Нашлась нечаянная сладость!
Вот это да! Смотри! Вот это жизнь!»
И ну давай, скакать-кружиться
и песни петь, и веселиться!
8
И, боже правый, что тут началось!
Достали старые пуанты,
отрезы маркизета, зонтик-трость,
таблетку мамину и банты.
И дух театра, праздника, и смех
уже вскружил и руки вверх,
и ножки перебором скачут,
и лица – то светлы, то плачут.
Но вот, прыжок – и лёгкий стан
одной, другой летят, как птицы
и что-то сказочное в лицах
тех, что, смеясь, свалились на диван...
Стук в дверь: – Варвара! А уроки?!
Уж скоро мать придёт с работы.
9
И солнце покатилось на закат...
Народ с заводов, фабрик дружно,
чтя заведённый временем уклад,
в гастрономические службы
спешит, чтобы на ужин приобресть
съедобный фабрикат, не бог что весть,
но всё-таки: минтай, колбаску,
кефирчик, булку, сушек связку.
На крайний случай, можно заглянуть
в пельменную, буфет иль кухню,
что, как грибы росли и пухли,
и ужин вам в пергамент завернут
добротный, сытный, можно и с собой,
но главное – на кошелёк простой.
10
Вот и у нас в квартире суета –
скрипят и хлопают все двери.
И коммуналка – дружная семья –
готовит ужины, обеды.
Студент Валерка греет камбалУ,
поставив сковородку на плиту.
Валетом уложил рыбёхи,
и всюду запахи и вздохи
витают по квартире и на всём
печать от камбальной пропитки.
И к запаху, что очень липкий,
тёть-Зина выльет утром на пальто,
на кашемир «густая бирюза»,
духов флакончик «Красная Москва».
11
А посредине кухни, ох, опять
Степаныч с «вечным огородом»
устроился под лампочкой сто ватт
сапожничать. Уже погода
то изморозью звякнет по стеклу,
то с севера бореем по утру
начнёт стращать, а дальше-больше –
нам говорят, что уж пороша
не то через неделю или три...
И наш, Степаныч весь в заботе.
Друзья, соседи и с работы
и валенки несут, и сапоги,
подшить, наклеить, просто починить...
Вот, только баба Маша всё ворчит.
12
Я убирала книжки со стола –
и школьный скарб почти уложен,
когда из кухни мама принесла
нам каши рисовой на ужин
в дюралевой кастрюльке. Вот она!
Простая и любимая еда!
Во всяком случае и ныне
не обманусь я у витрины,
где жаркогрудо вывески кричат,
как вкУсны шаурма и бургер,
и суши, а со скидкой будет
для вас еда уже почти за так!
Я знаю – русской каши, русских щей
нет ни полезней в мире ни вкусней!
13
Ах, мама-мама, это только ты
готовишь всё так вкусно-вкусно!
И пусть по чьим-то меркам так просты,
не вычурны и безыскусны
все блюда, что готовишь для меня,
для папы, что в отъезде как два дня.
Из рук твоих всегда выходят
с добром и благом даже бутерброды...
Погас закат и хлопотливый день
последние сыграл аккорды
и сон величественно-гордый
уже дышал, как сказочная тень.
И явь, и сон, мешая густо краски,
передо мной рождали чудо-сказку.
14
Вот розовые всадники летят,
волнуясь свето-тенью бликов
тюльпанов, на портьерах что горят
от фар авто, летящих мимо.
И в колыханьи ветра, как в огне,
в извивах проплывают по стене.
Но миг – и взвились выше! Выше!
Вот это да! Но что я вижу?!
Там, впереди на гордом скакуне
средь храбрых всадников-собратьев,
летящих в сторону Зарядья,
я восседаю гордо на коне,
на розовом бесстрашном скакуне,
о подвиге мечтая на земле!
15
Я поднимаю саблю или флаг
и громким голосом: «В атаку!
Вперёд, друзья! Пусть грозен враг,
но в нас горит огонь отваги!»
И эскадрон летит под облака,
где туча так черна и так страшна,
но нам неведом страх и сабли
разят пучину зла и капли,
кровавым потом наземь упадут,
на рыхлый гумус палисада,
на камень у чужой ограды
и дивными цветами прорастут,
похожими немного на герберы,
но с именем заветным – «пионеры».
(Продолжение следует)