Хочу понять: моя ли в том вина,
что в наш полёт бессрочный я не верю,
что «я плюс ты», увы, равно потере,
и ты – свободу черпаешь без меры,
а я – тону, тобой ещё больна…
Почти весна. Остаток февраля
ещё пугает ночью колкой стужей.
Отрада – днём капели звон по лужам,
в них стайки воробьёв ныряют дружно,
бесчинствами прохожих веселя.
Задорный гам. Но позже всё не так:
едва уснул промокший мегаполис,
ветра завыли в шпилях колоколен
и день прошедший, полный тихой боли,
осыпался на снега белый мак.
Гляжу в окно: небес голубизна
сгустилась до оттенка фиолета.
Подёрнут сумрак дымом сигаретным.
Висит луна начищенной монетой –
она полна сегодня и грозна.
Мой город тих в плену игры теней.
Прищурились во тьме дома по-рысьи,
деревья тонко выписаны кистью,
томятся наготой в тоске по листьям
и тянут ветви зябкие ко мне…
Горит фонарь. Сутулый снеговик
кивнул вальяжно, встряхивая шляпу
(он словно весь известкою заляпан),
Пошёл к подъезду, грузно косолапя,
прижав небрежно веник из гвоздик.
Я тру глаза. Уснула? Ну дела!
Такое может разве что присниться!
Сочатся свет и слёзы сквозь ресницы,
а сердце бьётся пойманной синицей.
И… ты в дверях: «Метель, малыш… Ждала?»