Новая подборка в Московском комсомольце

*  *  * 
До рассвета порою не спим,
нашу жизнь доедаем на кухне,
вечерком на балконе стоим,
пока старый фонарь не потухнет.

Позабыты борьба и гульба,
бремя планов и страхов дурацких.
Столько лет не меняет судьба
ни сценария, ни декораций.

Но всё так же играем спектакль
для кого-то в себе дорогого.
Тихо ходики шепчут: тик-так...
Да, вот так, и не надо другого.

До конца свою роль доведя,
улыбаться, шутить, целоваться,
и уйти под шептанье дождя
как под гул благодарных оваций.


*  *  *

Гляжу в окна распахнутое око,
а между рам колотится оса.
И выход близок – форточка под боком,
но недоступны глупой небеса.

Вот так и я с безумием де Сада
бьюсь головой, не ведая пути,
а Бог со стороны глядит с досадой:
ну вот же выход, дурочка, лети!

Большое видится на расстояньи.
Вблизи ты неразумен, как дитя.
Мы тратим жизнь на противостоянье,
а ларчик открывается шутя.


*  *  *

Жизнь без быта, со множеством без –
без удачи, добычи, улова.
Отделяет её от небес
волосок или честное слово.

Было счастьем, звездою, мечтой,
стало участью, жребием, роком.
Млечный путь по дороге ночной –
указатель в пути одиноком.

Но ценить и беречь, словно крохи,
то, что тянет нас вниз, а не ввысь:
и малейший цветок у дороги,
и любую весёлую мысль.

Если холодно в небе бесстрастном
и дорога ослепла от слёз –
не чурайся того, что прекрасно
по-земному, легко, не всерьёз.

Как чудесны простые напевы,
золотистый струящийся мёд...
Пусть Лилит не стесняется Евы,
а Татьяна и Ольгу поймёт.

Если звёздного шифра не видно –
опускайте глаза свои вниз.
Это лёгкий такой, безобидный,
безопасный с собой компромисс.


*  *  *

Не бояться зеркал и своих запоздалых прозрений,
отцеплять от себя якоря и чужие клише.
И уверенно «нет» говорить, не скрывая презренья,
и свободное «да» не таить в отворённой душе.

Пусть струится весна, унося, как щепу, в самотёке.
Пусть холодная осень не сводит безжалостных глаз.
Всюду жизнь, даже в самой тоскливой глухой безнадёге.
Надо лишь не мертветь, пока что-нибудь теплится в нас.

Сохранить то тепло за душой, распихать по карманам,
прислониться к единственным в мире плечам и губам,
и питаться как манной бесхитростным самообманом,
предпочтя его правде, свободе и вольным хлебам.


*  *  *

Любовь – не когда прожигает огнём, –
когда проживают подолгу вдвоём,
когда унимается то, что трясло,
когда понимается всё с полусло...
 
Любовь – когда тапочки, чай и очки,
когда близко-близко родные зрачки.
Когда не срывают одежд, не крадут –
во сне укрывают теплей от простуд.
 
Когда замечаешь: белеет висок,
когда оставляешь получше кусок,
когда не стенанья, не розы к ногам,
а ловишь дыханье в ночи по губам.
 
Любовь – когда нету ни дня, чтобы врозь,
когда прорастаешь друг в друга насквозь,
когда словно слиты в один монолит,
и больно, когда у другого болит.


*  *  *
На чёрный день копила радость,
в надежде, что ещё не он,
что есть ещё чернее гадость,
которая возьмёт в полон,

а этот – временной полоской
уйдёт, дав ночи полчаса,
как пуля, не затронув мозга,
как туча, прячась в небеса.

Ещё не он, ещё не скоро,
и всё на чёрный день коплю
крупинки слов, и крохи спора,
и каплю сладкого «люблю».

Когда же он придёт однажды –
тот свет, накопленный в углу,
сверкнув улыбкою отважной,
испепелит любую мглу.


*  *  *
Помнишь, как мы пошли с тобой в то воскресенье осеннее в Липки?
Старых лип там уж нету почти, ну а новые – низки и хлипки.
Помнишь, ели мороженое, рифму искали к орешкам кешью.
И её подсказало над деревом небо синеющей брешью.

Шли по Взвозу мы к Волге, зашла я в бывший отцовский дворик,
где листва всё пышнее, а запах каштанов горяч и горек.
А у самой беседки застали свадьбы: невесты, платья.
Крики «горько», лобзанья, хмельные объятья, все люди братья.

«Офигительная!» – орал тамада за большие деньги.
«Сногсшибательная!» – вторил ему, надрываясь, подельник.
Лоскутками цветными обвешан был памятник «всем влюблённым»,
что глядели из вороха тряпок озлобленно, оскорблённо.

Словно знали, что их прозвали в народе: «двум педерастам».
Да вот так этот мир и построен, где всё на контрастах.
Шли и шли мы по Набережной под пьяные свадьбины вопли.
Начал дождик накрапывать и мы ненадолго промокли.

Пустовали кафе и лежали бомжи, как на лаврах, на лавках.
О театр абсурда, весь мир подшофе, нестареющий Кафка!
Нас укрыли зонты от дождя, а быть может от божьего рока.
Ах, веди нас, дорога, веди, доведи до родного порога!

Поскорей бы согреться, и чаю поставить, и хлеба, и сала...
Моё глупое сердце, ответь, для чего и кому я всё это писала?
Просто – всем невдомёк – наша жизнь – мотылёк, ветерка дуновенье.
Просто – этот денёк захотелось спасти, уберечь от забвенья...


*  *  *
Мир создан из простых частиц,
из капель и пыльцы,
корней деревьев, перьев птиц...
И надо лишь концы

связать в один простой узор,
где будем ты и я,
земной ковёр, небесный взор, –
разгадка бытия.

Мир создан из простых вещей,
из дома и реки,
из детских книг и постных щей,
тепла родной щеки.

Лови свой миг, пока не сник,
беги, пока не лень.
И по рецепту Книги книг
пеки свой каждый день.


*  *  *
Поскрипывает мебель по ночам.
Судьбы постскриптум...
Как будто ангел где-то у плеча
настроит скрипку...

Как будто лодка с вёслами сквозь сон
по водной зыби...
Тьма горяча, смешай коктейль времён
и тихо выпей.

И выплыви к далёким берегам
из плена тлена...
Сам Сатана не брат нам будет там,
Стикс по колено.

Скрипач на крыше заставляет быть,
взяв нотой выше.
Ведь что такое в сущности любить?
Лишь способ выжить.


*  *  * 
Жизнь моя дремлет и сладкие сны
ей навевают остатки весны.
Пусть мне уже не послушен реал,
но как воздушен ночной сериал...

Вот загорается в небе звезда,
приоткрывается дверь в навсегда...
Кружатся лица, как листья в лесу.
Сколько любви я с собой унесу...

Нежности кружево, сны наяву...
Что б вы так жили, как я не живу.


*  *  *
 А счастье – это как журавль,
 что скрылся вдаль за облаками,
 как поднебесный дирижабль,
 как то, чего нельзя руками.

 Проснуться, утро торопя,
 спешить в леса, сады и парки,
 чтоб скрыться от самой себя,
 спастись от вездесущей Парки.

 Окно и двери распахну,
 накину старенькое пончо.
 Когда же, боже, жить начну?
 Наверное, когда закончу.


*  *  *
Кукушка-выскочка в часах
не обещает жизни долгой.
Оно понятно, не в лесах.
Кукукнет пару раз – и в щёлку.

Почти живое существо.
Вещунья, пифия, сивилла...
Я не боялась ничего,
не верила и не просила.

Но вот тебя прошу сейчас,
боюсь и верю в это чудо –
о накукуй мне лишний час,
моя домашняя пичуга!

О наколдуй мне лишний день
и юных нас, от счастья пьяных,
и всех любимых мной людей,
что скрылись в норках деревянных.

Не прячься, стой, не уходи.
Но мне за нею не угнаться...
О, знать бы, что там впереди,
когда сердца пробьют двенадцать.


*  *  * 
Я у Творца просила без конца
хоть отблеска любимого лица,
край облака подняв как одеяло.
Летит листва сквозь миллионы лет,
и каждый лист – как пропуск, как билет
туда, где жизнь любовью оделяла.

Но небеса, налитые свинцом,
нам адреса любимых мертвецов
не выдают сквозь сумрачную млечность.
С теченьем дней я делаюсь одней,
и с каждым днём мне ближе и родней
твоя недосягаемая вечность.

Я вижу руку с родинками звёзд,
я в бездну перекидываю мост,
и образ твой оплакан и обласкан.
Что не убило – не убьёт уже,
хоть постоянно видится душе
блаженный сон смертельного соблазна.

Минует всё, в далёкое маня.
Всё соткано из праха и огня,
всё будущей подёрнуто золою.
Грядущее, в сегодня обратясь,
назавтра с ним утрачивает связь,
и живо только милое былое.

Течёт сквозь пальцы времени вода.
В огромное, как небо, никогда
я боль свою как птицу отпустила.
Любовь земная, старый мой дружок,
в груди горячий розовый кружок,
сдвигает с места солнце и светила.