На перроне темном

Зенон Зенонович
Перрон. И темный, весь в ночи,
Одет весь в черное с лицом,
Стоит и мерзнет до кости,
И тягот мысли кирпичи,
И в горле стебнем бьется ком.

И всё бы было ничего,
Звезд окруженье только в сласть,
Смущает рванное пальто,
Цилиндр на лбу не то ведро,
В глазах огня безумна страсть.

До боли в скулах маета,
Хруст пальцев в зжатых кулаках,
В губах блуждает суета,
В дали скучают поезда,
И пот холодный на висках.

Всё тело цепью напряженье,
И лопнуть может сей же час,
Как сталь клинка на загляденье,
Луны глазами отраженье,
Крови наполненный экстаз.

Вокзал пустой в своих проемах,
Асфальт потрескан, как-то стар,
Деревья бдят в своих фасонах,
Шепча ветрам в тягучих стонах,
Скрывая тенью тротуар.

Раздался крик отчайно нежный:
-Алёша, стой, не уходи!
Открылся силуэт прилежный,
Белесых кудрей слом небрежный,
Как с приземлившейся луны.

Всё ближе в большую секунду,
Протяжность рук как ветвь в окно,
Блеснули на груди корунды,
Он ждёт в сердцах еще секунды,
К разлуке путь ведь все ровно.

Но вот тот миг для поцелуя,
Она влюбленная в его глаза,
Прорваться хочет тем тоскуя,
Медовым шепотом лицо целуя,
Без сил к ногам его сползла.

Ведь ждал, любил и содрогался,
Любовь не блажь, не для разлук,
Вечерней болью возвращался,
И льстил себе и надругался,
В надежде, что обман лишь слух.

Поднял дрожащий он комочек,
Взглянул в глаза упрямо ей,
Оставить он не мог цветочек,
Застряло в горле куча точек,
А так хотелось плакать в ней.

Прижал к груди, как всё бушует,
Поднял глаза её к себе,
И произнёс живой, волнуясь,
Что не простит хоть и тоскует,
И не поверит слёз мольбе.

Сказал ещё, что любит сильно,
И помнить будет навсегда,
Как у камина грелись мирно,
Как проникал в неё настырно,
И пил её росу с лица.

Сказал прощай и отвернулся,
Став прежнею в тенях скалою,
Как сильным был но пошатнулся,
Всем телом странно содрогнулся,
И по луне пошел долой.

Упала женщина в колени,
Не в силах имя прокричать,
Вслед только руки полетели,
В мольбе вернись ему велели,
Всё продолжая умолять.

Прильнула как к Алёше грудью,
Любовью всей, что изнутри,
К земле как сверху судьям,
Что вычеркнуть помогут блудни,
Вернув ей чистоту любви.

Смотрел случайно драму эту,
Арбитром быть в том не берусь,
Любовь,- ведь крайний миг поэту,
А жажда жизни для дуэта,
И в сердце поселилась грусть.