1
День качался,
день-кораблик на волнах осанны,
жестяной кораблик промчался
через ночь к рассвету-розану.
Уже поднялись острова тогда,
словно слоновьи туши.
Плыли я и ты, кукла, туда,
куда и все палые листья-года
под ветром к далёкой суше.
Кто сказал – это сказка?
Лес звонкой музыкой полон,
где на коралловых ветках
воспоминанья трезвонят.
Олени о звёздах ведут беседы,
они, как ели, ветвисты.
А задумчивая улитка,
я – размером с листик,
в лице великана ищет улыбку.
2
В один из дней, из безликой груды,
словно нынешний, был он ветром выгнут,
как парус,
шли люди,
а голые руки их пламенели,
как глаза, глядящие в смерть,
шли люди,
которые дыбом встали, как шерсть
на чёрной города шкуре.
Навстречу
выползло брюхо из ваты предместий
и огонь открыло из тысяч рук.
Тогда встали в круг
и за руки взялись как дети.
И когда начали падать,
подобно стволам подожжённым,
кровь потекла лесов, сокрушённых
для топоров отрады.
Глубоко,
в шахтах рук, трудом пробитых как буром,
образ прячу – глаза растерзанных матерей
и колонны теней, от голода синих,
и лица, от еженощного плача хмурые.
С ними
поднимаю камень, похожий на рыцаря в латах,
и бью им в лбы золочёные, месть извлекая,
как смерть извлекают из крика.
Мама, мама – не птицы там серебрятся.
Там фейерверки комет
резвятся
за, от гроз покосившимся, домом,
тянут железные руки,
змеятся.
Мама, мама, меня защитишь ли и как,
если чёрные люди, одетые в ночь,
мимо ладоней, воздетых в молитве,
гонят ржущих громов табуны,
как коней через парк?
П е с е н к а
Ночи душный окоп,
неба белое око,
проволочный лес как нам пройти?
На бледный экран
капля тёплой крови
упала со звёзд,
но их не найти.
В ночь раздвинь кулисы,
плавают в ней крысы,
в тонкий писк одеты, как в струну.
В персонажей сказок,
в боль и кровь развязок
морды целят, норовят куснуть.
Черепа как каски,
шутовские маски
на эстраде почерневших гор.
Лезут белой пеной
черепа на стены.
Очищенья тема
заплывает в вены
и над шеей виснет как топор.
*
Я чудесный ждал зодиак,
но сильнее тебя ждал, Анна,
ждал над чёрной мелодией,
она утром осела ранним
лёгкой росой на крышах.
Слишком смертью крепко пахнуло
от «люблю» - коронного слова.
Стихи как в гробу уснули,
могила готова.
Слишком много этих ночей,
когда сердце как тетива.
Ждал выстрела, ждал сраженья,
пока не бросило в пот
от собственного отраженья,
их в треснувшем зеркале два.
Люблю я не так,
как те, что убийством любят,
как пороха взрыв и мрак,
и в порохе душу губят,
а потом упыри во сне
рождаются без голов
и плач и стоны в огне
и нет, как у леса, слов.
Так в сонные окна он
тянет кроны в крови
и чёрный упырь – твой сон,
хоть как его назови.
Когда солнце падает наземь, а следом
меланхолия тянется нудно,
струятся часы, как пот по щиту золотому,
скрипок бредом
ветра струна дребезжит
беспробудно.
Тогда прижимаю к устам, как лютню,
твой образ бумажный, плоскую льдинку.
Ветер его вырывает как слёзы,
как из книги чужой украдкой
любимейшую картинку.
В ночи эти растут сорняками
катафалки и крылья бури,
ночи эти питает ветер
оторванными руками,
ночи эти падалью дышат,
гниющим нутром облаков,
блуждающий в них себя не услышит
от страха и мрака.
Такие ночи рождают только зверушек:
коней без голов и котов, лакающих пламя,
и плывёт в них земля проклятьем,
как ада знамя.
Как же я пережил эти ночи,
которые пухнут подобно трупам,
с щучьей пастью, открытой немо,
как же родился в их бездне тупо –
гигант и демон?
*
Ибо я демон
экспрессов страшных,
мчащихся в небе
в прошлого чащу.
Ключом владею
от мёртвой сферы,
в которой ждёте
чудес и веры.
Ибо я демон
льдины огромной,
на землю павшей
с тучи бездомной.
Лавины стиснул
колоколами,
что гулом рвутся
с небес над нами.
Ибо я демон
злых океанов,
конквистадоров
снов и туманов.
Моря прошёл я,
взлетаю к звёздам,
как люстры молний,
всем грозам роздан.
В смерчах времён всех,
в их тёмной бездне
родится ширь
и во мне исчезнет.
*
Я, искатель людей правдивых,
я, заклинатель змей, вьющихся в небе,
памятником застыл с мечом подъятым.
Рассеку человека иль мрак проклятый?