Геолог. Полный вариант

                ... в стране суровой и угрюмой,
                на диком бреге Иртыша
                сидел Ермак, объятый думой. (К.Рылеев)

               

                Том I

                I

Ушёл на запад вертолёт,
растаял в небе шум мотора.
Чуток взгрустнулось, но контора
нас в срок, конечно, заберёт.

Нас трое – я, радист Марат
и техник – «химик»* дядя Миха.
Он – спец по золотому шлиху*.
Ну, вот и весь разведотряд.

Из инструментов – лом, кирка`,
лоток и две больших лопаты,
палатка, рация Марата
и ящик водки – «для рывка!»

Встречал нас престарелый манс.
Он был здесь главный по округе,
и с ним три дочки иль супруги –
не сразу разберёшь подчас.

Дежурное: «Ну, как полёт?»
и стопка странного настоя
(во избежание простоя),
такого, что скривило рот.

Потом – короткий инструктаж
о завтрашнем рассветном старте
и жирный крест на грязной карте.
Собаки, ружья, патронташ.

На ужин был олень и... чай,
мадам-с от водки отказались.
Не повезло, такая жалость!
Не то бы, я бы... невзначай...

А мы – по первой, по второй.
У нас традиция. Сначала
дерябнуть так, чтоб закачало.
А после – только в выходной.

Старик, однако, захрапел
в углу на вылинявшей шкуре.
Он, знать, доверчив по натуре
и лет пятнадцать – не у дел.

Стемнело. Вдруг завыл варган*,
дробя диезы на бемоли.
Я был здесь гость, а в этой роли
мне полагается топчан.

Я не настаивал, но, блин,
та, что была чуток постарше,
сняла рубаху и гамаши
и погасила керосин.

На вид ей – двадцать, двадцать пять.
Поди пойми их, узкоглазых!
Она мне приглянулась сразу.
Пожалуй, нынче не поспать!

Потом шептала мне всю ночь
про грот и Золотую Бабу*
и, что она готова, как бы,
нам отыскать её помочь.

Светало. Скоро на подъём.
Старик, увы, проснулся первым –
мне это щекотало нервы.
А, коль до места не дойдём?

Туман упал на берега,
Вагай* дышал молочным газом,
и Миха полупьяным басом
вдруг затянул про Ермака.

                *

– А знаешь, он ведь поутру
утоп, бедняга, в нашей луже.
Не веришь мне? Спроси у мужа.
Кучум*, скажи, что я не вру!

_________________________________________________________

*«химик» – человек, находящийся на исправительных работах без лишения свободы.
* шлих – остаток частиц минералов большого удельного веса, получающийся при промывании песков и других горных пород. Золотой шлих содержит, естественно, золото.
* варган – язычковый музыкальный инструмент, в виде вибрирующей пластины, издаёт звуки, которые можно назвать шаманскими.
* Золотая баба – согласно Кунгурской летописи, знаменитый хантыйский идол.
* Вагай – приток Иртыша, именно в Вагае, а не в Иртыше утонул Ермак.
* Кучум – «презренный царь Сибири»!(с). По официальной версии Ермак утонул после ночной вылазки войск Кучума!


                II

Пятнадцать вёрст за пять часов,
включая время для обеда,
и «задушевная» беседа –
длинною в два десятка слов.

Кучум прекрасно знал тайгу
и был весьма сосредоточен,
да я и сам не так, чтоб очень,
любил в дороге «гнать пургу»!

Ну, вот последний поворот
и засверкала гладь Вагая –
преддверьем золотого рая
моих исканий и забот.

Старик застыл, прищурив взгляд,
и указал на две халупы –
стоянку предыдущей группы,
пропавшей двадцать лет назад.

Я знал про этот бивуак
из засекреченных архивов,
куда меня полковник Живов
пустил, видать, не просто так.

Там был потрёпанный листок
последнего сеанса связи –
в нём командир отряда Разин
писал про золотой песок.

Их было восемь человек –
вполне солидная команда,
совсем не то, что наша банда –
ковбой, бухарик и чучмек!

Всё это было на заре
довольно позднего застоя,
когда в стране «росли» удои
и, особливо, в октябре.

Искали их почти что год –
менты, охотники, «контора»
и даже два «законных вора»,
короче, человек пятьсот.

Искали все! Но не нашли –
ни в чаще, ни в окрестных реках.
И космоболец Джанибеков
с орбиты наблюдал огни.

Нашли ж три ящика бухла,
мешок окурков от «Казбека»,
помёт лесного человека
и шерсть таёжного козла.

Нашли два трупа егерей,
что сгинули запрошлым летом,
нашли затвор от пистолета
и тюбик мази от клещей.

Нашли плакат Дайаны Росс,
«Легенду М» и фонотеку...
Но, год прошёл, и Джанибеков
давным-давно к земле прирос.

Я это знал, как пятью пять,
из недр «конторского» отчёта,
который скрыли отчего-то.
А вот зачем? Не мог понять!

Кучум чихнул, чем дал сигнал,
что мы давно уже на месте,
а дальше нам совсем не вместе.
Махнул и к лесу пошагал.

                *

«А знаешь, он ведь поутру –
припомнился неровный шёпот, –
утоп...», – а, значит, не закопан.
Мне стало вдруг не по нутру!


                III

Мы стартовали на косе,
где Разин проводил работы
и провозились до субботы,
пугая белок и лосей.

Сказать по правде, я не мог
понять, какого беса ради,
возникла в разинском докладе
строка про золотой песок?

Здесь сроду не было песка
и уж, тем паче, золотого,
но мы пять дней, до выходного,
пахали – точно папа Ка...

А в воскресенье я погнал
в посёлок – обновить запасы,
а, может, вспомнил выкрутасы,
той, что превыше всех похвал?

Отчалил в шесть (чего тянуть!)
и шпарил час без остановки,
но вскоре, сверившись с милёвкой*,
решил немного срезать путь.

Я был всегда с тайгой «на ты».
Плюс карта, компас и двухстволка,
и нюх не хуже чем у волка,
и глаз... и прочие понты.

Я отмахал, прибавив ход,
почти семь вёрст без остановки,
пока на вороте толстовки
не проступил горячий пот.

И вдруг «доехал» – лес не тот!
Я час назад, а может боле,
был должен выбраться на поле,
где нас оставил вертолёт.

А здесь – лишайники кругом,
с тяжёлым запахом отстоя,
и что-то липкое, густое
захлюпало под сапогом.

Здесь не было звериных троп
и чаща гуще, чем обычно,
и птицы пели не по-птичьи,
хрипя обилием синкоп.

Здесь всё, как в мутных зеркалах,
вдруг стало дико незнакомым.
Я даже ждал увидеть гномов
в зелёных острых колпаках.

Мой старый компас просто сдох,
он явно не желал трудиться,
и стрелка, сделав пару фрикций,
застыла задом на восток.

«Ужель, погибну молодым?», –
в мозгу мелькнуло смутной тенью.
Пожалуй, это воскресенье
совсем не будет выходным!

Присев под чахлою сосной,
я вскоре погрузился в спячку.
Мне снились ненки и остячки*,
Ермак в кирасе, но босой.

Мне снились звуки цвета беж
в регистрах верхних обертонов,
где три албасты* отрешённо
в ночи камлали... без одежд!

                *

«А, знаешь, он ведь поутру
утоп», – свербило где-то в ухе,
и три усатые старухи...
сушили саван на ветру.

________________________________________________________

* милёвка – карта крупного масштаба.
* албаста – слово было заимствовано русскими, живущими рядом с тюркскими народами, как алба`ста, лоба`ста, лобо`ста, лопа`ста и отождествлялось с болотницей, водянихой, лешачихой, русалкой, чертовкой. Сюжеты об албасте у русских не развиты, чаще она просто появляется и исчезает у воды.
* остячка – хантыйка Словарь русских синонимов. остячка сущ., кол во синонимов: 1 • хантыйка – Словарь синонимов ASIS. В.Н. Тришин. 201


                IV

Я пробудился в полутьме,
проспав без малого полсуток.
Трещал калган*, свистел желудок,
как рваный крюсель* на корме.

Шептались листья в дебрях крон,
и пахло странно и знакомо.
Вот – лето, пристань, дед Ерёма,
ведро, расплавленный гудрон.

Такое славное амбре!
Вот – я, отец и Витька-Рыжий
смолим вновь купленные лыжи
с утра... в субботу... в декабре.

А вот – строительный отряд:
просевший путь, домкраты, шпалы,
каптёрка табельщицы Аллы,
диван, любовь, двойной наряд*!

Я этот дух, само собой,
на спор зажав прищепкой ноздри,
узнал бы даже на морозе
по трезвяку и под балдой!

Так пахнет дёготь и смола,
соляр, мазут, асфальт и битум;
так пахла даже тётя Рита,
когда укладчицей была.

Так пахнут власть, бухло и снедь;
так пахнут тёлки на показах;
так пахнет рай имущих классов!
Так пахло здесь. Так пахла  н е ф т ь!

Я, осознав сию мыслю`,
включил фонарь и на карачках
минут пятнадцать руки пачкал,
чтоб убедиться, что не сплю.

Всё так! Вот это будет шок!
Отнюдь, не местного масштаба.
На кой мне Золотая Баба,
кирка`, лопаты и лоток?

Зачем копаться на косе,
когда нашлась такая фишка?
Здесь даже б орден не был лишкой,
и фейс на первой полосе.

Пласт не глубокий. Это так!
Ну, коли вытекло наружу.
Да я б за это продал душу!
Хотя, на счет души – не факт.

Пока я скрёб, взошла луна
и озарила бледным светом
мой грязный плащ, мои штиблеты...
и в них – крутого пацана.

Однако, надо бы домой.
Я здесь порядком задержался.
На компас – пофиг! Он сломался.
Но чуйка*, вроде бы, со мной.

Взгянул на небо – вот она.
«Звезда пленительного счастья».
Там – север, тут – другие части,
и ночь – не так, чтоб холодна.

Пошёл на юг, забив на страх,
на бесов и на прочих лелей*,
И вдруг в прогалах жидких елей
увидел пламя от костра.

                *

Там между статуй был манеж.
Внутри лежал Марат... на брюхе.
И три усатые старухи
в ночи камлали... без одежд!

______________________________________________________

* калган – голова.
* крюсель (крюйсель) – прямой парус на бизань-мачте, ставящийся между крюсель-реем и бегин-реем.
* наряд – (здесь) наряд на выполненные работы.
* чуйка – интуиция, знание.
* лель –  лесное божество.


                V

Там было людно. Выл шаман,
одетый только в волчью шкуру,
терзал двухструнную бандуру*
и бил в стоячий барабан.

Другие ­– тесною толпой
тянули руки к небу... вроде,
что означало в переводе:
«Приди, приди, я твой... я твой!»*

Такой знакомый ритуал!
Мой дед – этнолог-самоучка –
так бабку кликал в день получки,
когда поддатый приползал.

Он кончил славно! Как боец!
Раз – после пятого стакана,
загрыз соседского полкана,
и пал, истерзанный вконец.

На шум сбежался целый двор.
Все в страхе пялились, как деда
грузили в белую карету,
два санитара и шофёр.

Весь этот шабаш и бардак
мне вдруг напомнили тот случай.
И стало жутко, до трясучки.
Я понял – что, к чему и как.

Заухал филин вдалеке.
У края капища без шума
возникли фурии Кучума
и сам старик с копьём в руке.

«Моя» держала два ведра,
другая – длинный ковш из меди,
а третья – гору всякой снеди:
хребтов, мозгов... et cetera.

Поодаль – сложенно из дров,
стояло что-то, типа, чума –
кострище имени Кучума,
с дощатой бермой* без бортов.

Марата подняли с земли
и, окатив какой-то дрянью,
под звуки диких завываний
толпою к месту повели.

Беднягу положили ниц,
скрутив верёвкой, на помосте,
а сверху набросали кости,
каких-то рыб, зверей и птиц.

Такой знакомый ритуал!
Мой дед – любитель самоедов,
приняв стопарик за обедом,
мне часто про него втирал.

Но, вот из темноты возник
мой верный «химик» – дядя Миха.
Он вёл себя довольно тихо,
похоже, проглотил язык.

Облитый с головы до пят –
густой, тягучей чёрной жижей,
он был положен чуть пониже
площадки, где лежал Марат.

Я дальше не смотрел. Невмочь!
Но чуял, как под звуки пенья
трещали три часа поленья...
и пахла жжёной плотью ночь.

                *

Один! Без шансов на приют,
без связи, без друзей, без пищи.
К тому ж, меня здесь точно ищут
и рано-поздно ли найдут!

_________________________________

* ЛГ имеет в виду, наверное, домбру...)).
* искажённая строка из «Е.Онегина» (она же – из арии Ленского)).
* берма – горизонтальная площадка на уступе карьера (делается для технологических нужд).


                VI

«Ревела буря, дождь шумел,
во мраке...» грязный и небритый,
я проклинал судьбу... и свитер,
который сдуру не надел.

Здесь ночью в мае – колотун.
Такой, что можно двинуть кони,
но хуже будет, коль догонят.
Тогда порвут за пять секунд.

Палить костёр? Я ж не дундук!
Заметят и учуют запах.
Я сутки отходил на запад,
хотя любой бы шёл на юг.

На юге – там, конечно, рай!
Там вишни, персики и сливы,
а здесь дожди без перерыва,
хотя, дожди – мне только в кайф.

Я, если где и наследил,
там нынче только грязь и лужи,
как в хате кореша по службе –
кацо по имени Арчил.

На юге – груши и хурма,
и тёлки с бронзовым загаром,
а здесь, того гляди, задаром
помрёшь, налопавшись дерьма.

Итак – на юг я не пошёл.
Меня на юге точно ждали –
Кучум и три раскосых крали,
но, вряд ли, штоф и сладкий стол.

Мне вдруг привиделись в тоске:
варган, топчан и жаркий шёпот.
Как дед с утра на двор пошлёпал,
как Миха пел о Ермаке.

Как мы добыли грамм... слюды,
промыв две тонны мутной грязи.
Как выл шаман, как бедный Разин
с бригадой превращался в дым.

Как двадцать лет тому назад,
всё было так же, как и нынче,
как сто ментов... плюс венский пинчер,
искали сгинувший отряд.

Теперь всё прояснилось вдруг –
такое откровенье свыше!
Осталась мелочь – просто выжить
и разорвать порочный круг.

Поднялось солнце. Дождь затих.
Мне стало малость веселее.
Во-первых, я нашёл злодеев
и залежь нефти, во-вторых.

Я, наконец, свернул на юг,
врубил форсаж и жал по-полной,
надеясь к вечеру исполнить
мой хитрый добровольный крюк.

И вот возникло вдалеке
так долгожданное селенье:
«Продлавка», «Почта», «Управленье» –
и всё в одном «особняке».

Стемнело. День почти угас.
Но, свет горел лишь в окнах «Почты».
Я дверь толкнул и был проглочен
пучиной чу`дных серых глаз!

                *

– Вы... телеграмму? Да, беру.
Поздравить? Можно на открытке!
Но, нынче, мы уже закрыты.
Придите завтра, по утру.


                VII

Её немного строгий тон
смягчался милою улыбкой.
На вид фальшивой дюже шибко...
И взгляд был очень напряжён.

Оно понятно! Поздний гость
являл довольно странный облик –
был мокр и грязен, словно бобик,
полдня искавший в луже кость.

Я б мог полаять, без балды!
И, если честно, был намерен,
в своей излюбленной манере,
но, просто попросил воды.

К тому же, я совсем не ел
почти неполных трое суток,
и мой скукоженный желудок
то тихо ныл, то громко пел.

Она слегка скривила рот
и, проронив негромко: «Ждите,
вода у нас не в дефиците»,
исчезла через чёрный ход.

Потом, наверное, пришла,
но я не видел – был в отрубе.
Я помню: руки, шею, губы
и за плечами два крыла.

Я слышал голос неземной –
такое ангельское меццо!
И так хотелось отогреться
в её объятиях душой.

Пока звучал орга`н в груди,
мой ангел, стоя на коленях,
мне сделал пару предложений –
одно из них: «Не уходи!»

Ого! Куда же мне идти?
Мне здесь хотелось задержаться.
И, чтоб – костры, шаман и танцы
остались где-то позади.

Затем я был облит водой
и бит по физии ладошкой.
Мне стало веселей немножко,
но я молчал, я был немой.

Я ждал, когда она дойдёт
до фазы ротового вдоха,
что, в целом, было бы не плохо,
но не дождался, идиот!

Умолк мотив и голоса –
настало время возвращаться,
нельзя ж так долго быть паяцем.
И я, вздохнув, открыл глаза.

Потом втирал ей... полчаса –
о том, что путь мой сир и долог,
что я – неопытный геолог,
что заблудился в трёх соснах;

что день – без пищи и воды;
что срочно нужно телеграмму,
чтоб успокоить папу-маму,
и кучу прочей ерунды.

Что мне бы супа и в кровать.
Вдруг, повернувшись к аппарату,
она спросила виновато –
куда, кому и что писать?

Я набросал пятнадцать слов –
мол, жив, здоров – «чего же боле»?
И адрес: «У реки на поле,
в квадрате шесть. Большой улов!»

                *

­– Ушло. Надеюсь, что дойдёт!
А через час «майор по связи»
докладывал, что младший Разин
до срока просит вертолёт.


                VIII

А дальше – всё сплошная «лирь»!
Пришла «вертушка», в ней «контора»
прислала бравого майора
с негласным погонялом Вихрь.

Он был – красавец и герой,
«стратег» секретных операций,
любитель дам и ассигнаций,
короче, парень не простой.

Его боялась вся Тюмень!
И даже сам товарищ «Первый»,
встречая Вихря, кашлял нервно
и напрягался, ясень пень!

Его девиз: «Нашёл – добыл!»
касался женщин и бандитов,
кооператоров-семитов
и прочих ненадёжных рыл.

Я знал его со школьных дней,
он был чуток меня постарше.
Раз, в пятом, втюрился в Наташу,
да так, что просто бредил ей.

Он, помню, ей писал письмо,
а с «днюхой» поздравлял сиренью
и плохо пел про «День рожденья»,
про вертолёт и эскимо.

Все ржали и кричали: «Бис!»,
он даже с кем-то там подрался.
С тех пор его дразнили в классе:
«Волшебник», «Гена», «Гармонист».

Мы с ним дружили до времён
речей и выпускного вальса,
а после школы потерялись.
Ведь я был – я! А он был – он!

«Волшебник» прибыл не один,
с ним были боевые эльфы –
пяток бойцов спецназа «Альфы»
и странный лысый гражданин.

Мужик назвался: «Балашов»
и улыбнулся так ехидно,
как будто без того не видно,
что и Петров бы подошло.

Майор меня обнял слегка,
и, отведя на метров двадцать,
сказал: «Не нужно напрягаться,
но, главный тут не я... пока!»

И, матюгнувшись от души,
окликнул лысого: «Профессор,
прошу сюда... давайте вместе».
А мне: «Вперёд, ковбой, чеши!»

Я всё лепил «по чесноку»,
лишь утаил про день прилёта,
когда в ночи пахал до пота,
авансом разогнав тоску.

Да, в сонме красочных речей,
решил смолчать про  н е ф т ь  Кучума,
сочтя, что было б неразумно,
совсем лишиться козырей.

Услышав, как я срезал путь,
«Профессор» улыбнулся криво,
и произнёс: «Совсем не диво!
Ты пил с утра чего-нибудь?»

И тут я вспомнил, что забыл
(такую не смешную шнягу),
Кучум тогда налил нам флягу ­–
настоя «для поддержки сил».

Я вспомнил бред и голоса,
как заплутал, как спал валетом,
и тут же мысль ­– а каб не это,
давно б гулял на небесах!

                *

­– А, знаешь, ты везучий чел,
ну понимаешь, мог быть третьим.
Стартуем завтра, на рассвете.
Готовься! Ты хоть что-то съел?


                IX

Майор скомандовал отбой,
и всё затихло в чреве «птички»,
лишь я, наверно, с непривычки,
сидел тверёзый и смурной.

– Ну, почему же сон нейдёт?
Сейчас бы выпить и забыться!
Достало всё – и эти лица,
и эта ночь, и вертолёт.

Каких-то три часа назад
я был бродягой и изгоем,
а вот теперь совсем другое...
Я вспомнил всё – и рай, и ад!

Я вспомнил, как замёрз на днях,
как уповал на божью милость,
пока спасенье не явилось
в её растрёпанных кудрях.

Я думал о её глазах,
о нашем странном тет-а-тете,
и так хотелось на рассвете
вернуться к ней на всех парах.

Прошло недолгих три часа,
а я её полжизни знаю –
такая мистика дурная,
что впору «фэнтези» писать.

Она, отправив мой адвиз*,
и, положив купюру в кассу,
сказала: «Нужно закрываться,
меня, наверно, заждались.»

Потом достала плащ и шарф,
и начала звенеть ключами,
в благом намеренье отчалить,
но тут защёлкал телеграф.

Прошло всего-то пять минут,
как мы отбили наше «здрасьте» –
про мой «провал», мои напасти,
про мой потерянный маршрут.

Она читала. Я молчал,
спросив лишь только: «Мне, надеюсь?»
Вдруг у неё отвисла челюсть,
явив пленительный оскал.

Дурацкий текст на пару строк:
«Геологу. Согласно плана,
найдите егеря Степана.
Пароль: «Почём дрова, дедок?»

Сперва, подумав – это бред,
она сказала: «Очень странно,
я внучка егеря Степана,
и здесь другого, вроде, нет!»

Потом мы шли по темноте,
потом, меня представив деду,
она готовила котлеты
одна... на кухне... на плите.

Меня ж старик отвёл в сарай,
достал прибор, раскрыл антенну
и прошептал проникновенно:
«Тюмень на связи, начинай!»

Потом был ужин – суп, салат
и разговор под рюмку водки,
и очень ласковые нотки
в её речах, и нежный взгляд.

Потом курили самосад,
идя на поле, за посёлок,
и жгли костёр из сучьев ёлок,
покуда прибыл аппарат.

                *

«А, знаешь, ты мастак поспать, –
раздался баритон над ухом. –
Так можно всё кино профукать!
Вставай. Летим, едрёна мать!»

________________________________________

*адвиз (авиз) – предварительное уведомление об отправке на чье-то имя векселя, товара, и пр.; повестка, заявка. Толковый словарь Даля. В.И. Даль. 1863 1866.



                X

Летели мы секунд шестьсот,
и всю дорогу промолчали.
Всем было не до «трали-вали»,
и не до утренних красот.

«Профессор» тёр то нос, то глаз,
майор массировал ключицы,
бойцы успели нарядиться
в жилеты с надписью «Спецназ».

Лишь я искал остатки сна,
надеясь с Ней побыть поболе,
чтоб вспомнить явки и пароли,
которых вызнал до хрена.

Я с вечера успел постичь,
что здесь Она полгода ту`жит,
с тех пор, как на почтовой службе
бабулю стукнул паралич.

А так – закончив универ,
была училкою в Тюмени –
втирала юным поколеньям
основы жизненных химер.

Но бабка вскоре померла,
оставив «Почту» без надзора,
и местный босс – Елдан Позоров
уговорил принять дела.

Он обещал: «Недели две...
потом приедет Октябрина –
его по матери кузина».
Но это было в октябре.

А нынче май. Уже грачи
обжили брошенные гнёзда.
Уехать в город? Вроде, поздно...
И дед бухает и ворчит.

Я вспомнил старого хрыча
и не был удивлён нимало.
Тут «птичка» сильно задрожала
и села в поле, у ручья.

Майор скомандовал: «Вперёд!»,
и группа, вывалив наружу,
гремя костями и оружьем,
бегом рванула на восход.

«Профессор» закурил «Opal»,
забавно клацая зубами.
Потом сказал: «Посмотрим сами.
Покажешь, кто там зажигал?»

Я тоже, вытащил «бердан»
и, зарядив стволы картечью,
цевьё устроил на предплечье
на случай встречи «партизан».

Мы не спеша пошли к домам –
чутка знакомым мне маршрутом,
надеясь через три минуты
достигнуть цели – «Аз воздам!»

В селенье было шесть халуп
и никого, пустые стены...
Майор – мыслителем Родена –
в тоске крутил строптивый чуб.

– Их, явно, кто-то упредил!
Ушли вчера, точнее ночью,
пешком, на север, это точно.
Но для погони мало сил.

«Профессор» – аки тот мудрец,
сложив наполеоном руки,
сказал: «Догоним, там старухи.
Свяжите с «Центром», наконец!»
 
                *

Вдруг из кустов возник «кортеж»,
раздались вой и бубна звуки.
Там три усатые старухи
камлали нервно... без одежд!


                XI

Ушли! По-правде говоря,
мне как-то малость поплохело.
Майор отлично ведал дело
и точно ел свой хлеб не зря.

Но эти странные слова –
про то, что их предупредили.
Галиматья в «конторском» стиле?
А, может, правда? Нет, едва!

«Профессор» доложил в Тюмень
и получил приказ работать,
по крайней мере до субботы.
Подмогу вышлют через день.

Старухам выдали плащи,
а после отвели в хибару,
где лысый с ними тарабарил
на смеси жестов и «фарси».

Они по русски – ни бельмес!
А, может, просто завирали?
Твердили хором: «Хали-гали...
Кучум... уйти... ногами... лес».

Решив, что «каши не сварить»,
мы их оставили в покое
и сели обсудить другое:
«Да, кто ж нас сдал, едрить-кудрить?»

Майор писа`лся за отряд!
«Профессор» был весьма нейтрален –
угрюм, спокоен и брутален,
как старый лев в кругу котят.

Он не спеша налил в стакан
грамм пятьдесят из плоской фляги,
хлебнул и выдохнул: «Салаги,
могу поспорить, дед Степан!»

Да быть не может! Вот козёл!
Её «любимый» деда Стёпа?
Я пять минут глазами хлопал,
потом спросил: «А в чём прикол?»

Ответ был выше всех похвал.
Он оборвал мои потуги.
– Здесь лишь три рации в округе,
а я Кучуму не стучал!

Потом мы прогулялись в лес,
дошли до места на елани –
того, где здешний люд шаманил,
вздымая пламя до небес.

Нашли пять идолов, копьё,
три бубна, череп оленёнка.
Профессор всё снимал на плёнку,
бубня про что-то про своё.

Он наконец-то объяснил
нам не понятные аспекты –
что, дескать, изучает секты
в отделе «Культов тёмных сил».

Ну, ни хрена себе отдел!
В «конторе» есть такая служба?
Майор был чуточку сконфужен,
а я так просто офигел.

Был весел только Балашов –
ему, кажись, «до барабана».
А я всё думал про Степана,
в контексте балашовских слов.

Похоже, Ей грозит беда!
Мне снова стало неуютно.
Но, солнце село. В небе мутном
зажглась вечерняя звезда.

                *

– А, знаешь, нам их не найти!
У них дорог, как в лыве* грязи.
Так говорил твой батя... Разин.
Мы с ним дружили с двадцати.
_____________________________________________________

*лыва (лы`ва, ли`ва) – зыбкое, топкое место в болоте; лужа после дождя. (Этимологический словарь русского языка. — М.: Прогресс. М. Р. Фасмер. 1964—1973.)


                XII

«Ревела буря, дождь шумел,
во мраке», накатив стопарик,
я с лысым про отца гутарил,
про жизнь, работу и удел.

Он вспоминал про институт,
про то, как сорок лет отселе,
они на сессиях потели,
про нищий стол, про общий кут.

Про тяжесть летних «строяков»,
про трудность первых экспедиций,
про глупость собственных амбиций
и про «несбычу мечт и снов».

Как ради замыслов благих,
он вдруг решил пойти на службу
и, как потом мундир утюжил,
и тёр полжизни сапоги.

«Профессор» нервно закурил,
он разом стал сентиментален.
Не крут, несчастен и банален,
а на поверку даже мил.

«Твой батя знал в работе толк,
маршрут его был прост и ясен.
Он был романтик – Женя Разин!», –
на том наш разговор умолк.

Майор давненько ускакал,
сказав, что надо бы проверить
посты... на случай, если «звери»
решат устроить карнавал.

Он был чудила из чудил –
солдат из кременя` и стали!
А в небе молнии блистали,
и дождь, как проклятый, лупил.

«Профессор», мысля о своём,
спросил: «Он, что увяз в болоте?»
– Скорей, остался в вертолёте
и там храпит могучим сном.

Я был, увы, не прав «слегка»,
и в этом убедился скоро.
Мрак разорвав, над косогором
две «красных» взмыли в облака.

И в этом был понятный смысл –
у нас надыбалась проблема,
похоже, местная богема
решила выступить на бис!

«Профессор» вынул пистолет
и, передёрнув, улыбнулся:
«Сдаётся, кто-то лопухнулся.
Пошли. Сидеть тут смысла нет!»

Я брёл за ним, как на убой.
В мозгу звучал мотив рефреном:
«Кучум к шатрам, как тать презренный,
прокрался тайною тропой»*.

Похоже, будет, как тогда.
Ермак утоп, и мне – туда же.
А, впрочем, всё уже не важно.
Огонь не лучше, чем вода!

Навстречу шёл майор с бойцом.
Он был до странного растерян:
«Там... возле капища... потери,
ну, трупы наших беглецов!»

Ещё сверкало вдалеке,
когда мы пялились угрюмо
на десять тел людей Кучума
и старика... с копьём в руке.

                *

«А, знаешь, это не впервой!
Они себя кончают ядом», –
раздался голос где-то рядом
зануды с лысой головой.


                XIII

Мы сутки зачищали лес
под трели матерных глаголов –
майор, старухи и геолог,
пяток бойцов... и «лысый бес».

«Профессор», сделав пару проб,
шутил, и был весьма доволен
от белых лиц в гримасах боли
и содержимого утроб.

Анализ подтвердил догад
про отравление цикутой*,
и мне казалось, почему-то,
что Балашов был очень рад.

Он объяснил: «Пойми, мой друг,
ведь этот факт весьма отраден.
Теперь всё будет в шоколаде.
Ну, в плане ушлых журналюг.

Организуем некролог –
мол, в отдалённом поселенье
кухарка стряпала пельмени,
и по ошибке... в котелок...».

Мне было, в общем, до балды,
я так устал и был измотан,
что сам бы пристрелил кого-то
из этой чокнутой орды.

Но был один неясный глюк,
в который я не мог врубиться –
там не было моей «тигрицы»
и двух других её подруг.

Я б мог озвучить этот факт,
и даже шевельнул губою,
но вдруг осёкся сам собою,
взглянув на доблестных вояк.

Пожалуй, лучше промолчать,
а то придётся объясняться
про нашу встречу, наши «танцы»
про ночь, про шёпот... про кровать.

И я, конечно, промолчал,
решив – они не так опасны.
Зачем тревожить понапрасну
наш без того шальной кагал.

Под вечер, наведя декор,
мы запросили директиву.
Мол, всё опрятно и красиво,
готовы заводить мотор.

Я сам не думал улетать,
сказав, что здесь чуток застряну,
точнее загляну к Степану,
с желаньем кой-чего узнать.

А, если честно, то решил,
что наш «Профессор» бредил спьяну,
когда катил на старикана,
мол, тот предатель и дебил.

Мне – по фигам его шиза,
ушанка и пальто на твиде.
Я просто вновь хотел увидеть
Её волшебные глаза!

«Профессор» знал про мой секрет,
похоже, он давно прорюхал,
и вдруг сказал: «Держись, парнюха,
Её там больше просто нет!»

                *

– Вчера в деревне был пожар.
Пылала дедова халупа.
Нашли два обгоревших трупа.
Жаль почтальоншу, очень жаль!

_____________________________

* цикута – это одно из самых ядовитых растений в мире. В России растёт повсеместно. Очень похожа на сныть и петрушку, пахнет петрушкой, вкус сладковатый. (Из Инета)



                XIV

Вот это да! Какой замес!
И он молчал, такая сволочь!
А вскоре подкатила полночь,
и снова хлынуло с небес.

Из «центра» поступил приказ
перенести отлёт на утро,
что было до смешного «мудро»,
как, впрочем, многое у нас.

И вскоре все без задних ног
дремали на своих насестах –
кто тихо, кто сродни оркестру.
И только я заснуть не мог.

Старух никто не охранял.
Решили – лишняя морока.
Пускай побегают до срока,
а после – «дурка», персонал.

Я вышел в сумрак неглиже –
хотел курнуть, но не курилось.
Похоже, что-то надломилось
в моей измотанной душе.

Во тьме стояли три карги,
дымя ядрёным самосадом.
Они меня сверлили взглядом
минуты две, а может три.

Затем одна пошла вперёд –
вихляя, словно трясогузка –
пробормотав на чистом русском:
«Иди за мной! Аюна* ждёт!»

Я брёл за нею в темноте
по направлению к поляне
в дурацком колдовском дурмане,
и мне казалось – сам хотел!

Лить прекратило. При луне
я вдруг увидел в бликах света,
как три шутовки неодетых,
камлают в полной тишине.

Потом я пил крутой настой
и занимался чем-то тоже...
с двумя, которые моложе,
потом не помню, был не свой!

Потом шаманила «моя»
почти до самого рассвета.
Она дала мне все ответы –
о ду`хах дыма и огня!

Я понял – местные божки
противятся (и в чём-то правы!)
приходу нефтяной оравы
на их священные лужки.

Очнулся утром, на заре.
Один! Раздетый и голодный,
здоровый, сильный и свободный,
почти, как Ленин в Октябре!

Спустился к речке, где Ермак
когда-то отдал богу душу.
И понял – клятвы не нарушу:
«Здесь  н е ф т и  нет!» Ну, как-то так!

«Профессор» щурил хитрый глаз,
когда я мокрый воротился:
«Ты там, надеюсь, не топился?
Старухи смылись. Бог воздаст!»
               
Ушёл на запад аппарат.
Он уносил мои печали...
Бойцы смеялись и кричали.
Я ж спал, как двадцать лет назад.

                *

Мне снились звуки цвета беж
в регистрах верхних обертонов.
И три албасты отрешённо
в ночи камлали... без одежд!
_____________________________________________________

* Аюна –  женское имя, означающее «медведица», образовано от тюркского Аю –  «медведь».

февраль – апрель 2017.


                Том II

                I

С тех пор прошёл почти что год,
почти что год трудов досужих –
по сути, никому не нужных
допросов, явок... и хлопот.

Я исписал пятьсот страниц
вполне подробных сочинений –
про треск берёзовых полений,
про вой волков, про крики птиц.

Про мой отчаянный побег,
про дождь и град, про сны и думы,
про «добронравие» Кучума –
короче, про «вчерашний снег»!

Меня никто не обвинял,
скорей, хвалили и жалели,
а кореш – Жора-церетели –
мой бюст из гипса изваял!

Прошёл уже почти что год,
как я голодный и промокший,
светил в тайге небритой рожей
на фоне девственных красот.

С тех пор я стал совсем другим –
больным, разбитым и угрюмым,
всегда бухим, почти безумным,
чуток слепым, чуток глухим.

Я вёл себя, как имбецил –
отшил друзей, отвадил тёлок,
на ДДТ в ДК «Геолог»...
и то, болезный, не сходил.

Мне плохо елось и спалось.
Всё шло совсем не так, как ране.
Я заплутал в густом тумане
и, типа, съехал под откос.

Меня лечили всей толпой
светила местного масштаба –
главврач, главспец и три завлаба
из лучшей местной... областной.

Враз прописали пять микстур,
и три пилюли «для приёму»,
покой и массажистку Тому
для ежедневных процедур.

Но ничего не помогло!
Мне становилось только хуже!
Я перестал ходить на службу
и похудел на шесть кило.

Однажды в марте, сам не свой,
с оркестром одуревших кошек
полночи пел про «свет окошек»
и «у солдата выходной».

Потом, раздевшись догола,
гонял собак по подворотням,
хотя и был не пьяный... вроде,
так – две поллитры из горла`!

Потом приехал лимузин –
весь белый, с красными крестами,
и ведьмы с добрыми глазами
лечили мой проклятый сплин.

Под утро я сменил жильё,
носки... и прочие привычки
на койку в местной спецбольничке
и на казённое бельё.

                *

– А он забавный индивид!
Ведь был геологом, когда-то!
– Уснул? Пошли. Закрой палату,
а то, не ровен час, сбежит!


                II

Я там провёл двенадцать дней –
вполне прикольное местечко!
Кормили классно – рыба, гречка,
кисель... и вдоволь сухарей.

Но, стол меня не огорчал.
Я ел! И был весьма доволен.
В конце концов, я ж не на воле
и не в кафе «У Лукича».

К тому же здесь подобралась
вполне приличная компашка –
медбрат Роман, сестра Наташка,
три психа, я и  рокер Стас.

У них был свой особый взгляд
на жизнь в стена`х и за пределом –
им здесь совсем не надоело,
но смыться каждый был бы рад.

А я всего-то пару дней
к сортиру ползал на карачках.
Потом прошла моя горячка,
я стал значительно бодрей.

Через неделю главный врач –
старик Петров, ровесник века –
во мне увидел человека
и был готов узду распрячь.

Он был нимало удивлён,
когда я попросил остаться,
хотя б денёчков на пятнадцать,
мол, у меня здесь лучше сон.

Соврал! Какие к чёрту сны!
Я спать не мог ни здесь, ни дома.
Причина в том, о чём мне Рома,
поведал в пятый день луны.

Он здесь спокон веков пахал
то фельдшером, то садоводом,
и знал все выходы и входы –
парадный, чёрный... и в подвал.

Однажды, двадцать лет назад,
он был на вахте – бдил в ночное.
Тогда и подкатили двое –
обычный ментовско`й наряд:

– Менты на старых «Жигулях»,
янтарно-голубого цвета,
к нам притащили пациента.
Худого, грязного, в соплях.

Его нашли вблизи реки,
на дубе в городском предместье.
Сидел, как кочет на насесте,
и пел про «славные деньки».

Он был с башкою не в ладах –
не помнил дат, забыл, как звали.
Твердил о жутком ритуале,
о ведьмах, танцах и кострах!

Его никто не смог узнать.
Решили – очень редкий случай.
С тех пор ему не стало лучше.
Он в одиночке... в блоке «Пять».

Роман умолк и как-то стух.
Потом, вздохнув, съязвил устало:
«Ещё он помнит трёх русалок,
тайгу, копьё... и трёх старух!»

                *

– Мне б с ним... Понятно, не за так!
И как его тут величают?
– «Турист»! Да, он не возражает.
При нём был компас и рюкзак.


                III

Лишь только на восьмую ночь,
явившись где-то в полвторого,
Роман шепнул: «Вставай, готово,
Кузьмич согласен нам помочь!»

Мы тихо вышли в коридор
и через чёрный ход наружу,
потом по месиву и лужам
пересекли больничный двор.

А вот и «Пятый»! Дверь, глазок,
на окнах толстые решётки.
Роман достал бутылку водки
и трижды надавил звонок.

Глазок на пять секунд погас,
затем раздался шум засова,
потом приветственное слово:
«Надеюсь, нравится у нас?»

Услышав «нравится» в ответ,
Кузьмич скривился виновато
и нас подвёл к дверям палаты:
«А вот ему, похоже, нет!»

Он, не спеша, открыл бутыль
и хлебанул с горла`... немало –
его, походу, напрягало,
что мы пришли смотреть «утиль».

Затем, включив в палате свет
(включался он из коридора),
Кузьмич остался для надзора –
он жаждал разузнать секрет.

Я как-то дрейфил слегонца
(и сам бы выпил граммов триста),
подозревая, что в «Туристе»
найду пропавшего отца.

Но, слава богу, не сбылось –
бедняга выглядел моложе,
пониже ростом и, похоже,
здоровьем был, отнюдь, не лось!

«Турист» нас встретил неглиже.
Он был не стар, вполне ухожен,
и мне поверить было сложно,
что он здесь двадцать лет уже.

Сказать по правде, я не знал –
с чего начать... от напряженья.
Он начал сам: «Ну, здравствуй, Женя!
Я тут тебя давненько ждал!»

Потом заладил повторять,
про то, что все и раньше знали –
завёл рассказ о ритуале,
вставляя через слово «б..дь»!

Он был решителен и строг –
клеймил сестёр, врачей-садистов.
И вдруг закончил норовисто:
«А карту я твою сберёг!

Она в планшете, под сосной,
в трёх километрах от кострища.
Ты без меня её не сыщешь!
Решай! Ты ж парень не тупой!»

Роман не понял ни хрена,
Кузьмич – ещё, пожалуй, меньше.
Лишь понял я... и сумасшедший,
да в небе мутная луна.

Мы возвращались. У крыльца
Роман исполнился сомнений:
– А он тебя окликнул Женей?
– Так звали моего отца!

                *

– Я думал – он чуток страшней!
С чего он чахнет в одиночке?
– Лет пять назад дошёл до точки...
Загрыз сестру и двух врачей!


                IV

Я не был копией отца –
он чуть повыше и крупнее,
хотя мы походили шеей
и выражением лица.

Понятно, что «Турист» тупил,
решив, как это ни печально,
что я и есть его начальник –
товарищ Разин. Ох, дебил!

Когда мне было десять лет,
отцу – почти пяток за тридцать.
Он всё гонял за «синей птицей»,
и был философ и поэт!

Его – промокшие носки,
таёжный гнус и запах леса –
лечили от хандры и стресса,
унылых будней и тоски.

Он дома мог... десяток дней,
от силы месяц, но не боле,
потом вдруг становился болен –
чудил и квасил до чертей.

Я сам был с бытом не в ладах –
прошедший год в хрущёвской двушке
меня привёл под сень психушки
и в круг таких же бедолаг.

Но вот к утру созрел сюжет –
Романа нужно взять в партнёры,
а после дать отсюда дёру,
чтоб отыскать в лесу планшет.

А кабы он не отказал,
придумать сказку «поумнее» –
про схрон монет царя Кощея,
и клад царицы Цэдэнбал.

Мол, их... в лохматые года
нашёл Ермак и перепрятал,
а карту поручил «ребятам»
зарыть в пещере у пруда.

Её то и нашёл отец!
В чём лично я «не сомневался»:
– Но, без «Туриста» нет и шанса!
И он поверил! Во, пипец!

Три дня мы дотирали план
под звуки мартовской капели –
короче, ждём конца апреля
и полним снедью мой чулан.

Наутро я пропел: «Здоров!»,
и долго жал Петрову руку,
хвалил российскую науку
и опыт местных докторов!

За этот месяц я достал:
бензин, патроны, много водки,
и починил мотор от лодки,
потратив весь свой капитал.

Вот, наконец-то, Первомай
наполнил улицы народом,
и задымили пароходы –
настал момент сказать «Good by!».

Уходим ночью, по Туре,
почти до самого Тобола,
а там пешком – маршрут «недолог».
Дай бог, вернёмся в сентябре!

                *

– Ну, как Кузьмич? – Сейчас в «ужор»!
Но завтра утром будет кислым.
За то, что упустил «Туриста»,
пожалуй, светит приговор!


                V

Мы сутки плыли на восток.
«Турист» был в меру адекватен.
Он получил картуз на вате
и пару стёганых порток.

Рюкзак, штормовку, сапоги,
садок и спиннинг в три колена,
что означало, несомненно –
рыбак! И мы с ним... рыбаки!

Он то смеялся, то молчал,
то пел, а то ругался матом,
себя считая виноватым,
в том, что когда-то налажал.

И был счастливей всех, на вид –
шутил без злобы и печали...
Но, ночью мы его связали,
на случай, если задурит.

Роман не пел, но говорил –
про жизнь, про клад, бухло и порно.
Чем убедил меня бесспорно,
что он и сам чуток дебил!

Я доверял ему... пока!
А что ещё мне оставалось?
Но всё же напрягался малость,
в ответ включая дурака.

К исходу дня мы добрали`сь
до мной намеченного места
и, спрятав лодку, взяли к лесу.
Пока всё было – зашибись!

Потом почти тринадцать дён
махали в темпе – вёрст по двадцать,
чтоб наконец запарковаться
вблизи знакомых мне сторон.
 
Все круто выдохлись в пути,
припасы были на исходе,
но мы не голодали, вроде,
и потому смогли дойти.

Продукты – это не вопрос!
Я год назад успел припрятать
тушёнку и «бычков в томате»,
крупу и ящик папирос.

Вот старый лагерь у реки!
Стоит, по-прежнему, на месте.
Мы накатили грамм по двести
и сняли мокрые носки.

Мой схрон был цел и невредим!
Я в этом убедился скоро,
хотя менты и прокуроры
десяток раз прошли над ним.

Они забрали: два ружья,
патроны, рацию и шмотки,
и выпили запасы водки.
Кто б сомневался! Нет, не я!

Наш сруб размером три на пять,
конечно, не отель «Таёжный»!
Но, ночевать здесь было можно –
всяк лучше, чем в палатке спать.

А ночью правил Водолей!
И завывало не по-детски.
Мы, протопив, смогли раздеться
впервые за пятнадцать дней.

                *

– А тут приличный уголок!
И батя твой... мужик, что надо!
Он здесь командовал парадом?
Турист, а ты чего умолк?



                VI

«Турист» и вправду приуныл,
похоже, он немного мохал*
и выглядел довольно плохо,
хоть вровень с нами накатил.

Он подложил в чугунку дров
и вдруг промолвил через силу:
«Кажись, меня зовут Василий!
Да, точно, Вася Комаров!»

Потом его, как прорвало` –
он час лепил без остановки
про восьмилетку в Комаровке
и про соседнее село.

Как, отслужив на северах,
вернулся вновь к родным пенатам,
освоил заступ и лопату,
пахал старателем в горах.

И, наконец, с моим отцом
пришёл сюда в составе группы:
«Там, на задке другого сруба,
я что-то вырезал ножом!»

Мы всё проверили с утра –
строка была, и текст был ясен.
Она гласила: «Здесь был Вася!»
и троекратное «Ура!»

Ну вот! Всего-то и делов!
Я б мог работать психиатром –
врачом, ну, на крайняк, медбратом.
И что б сказал старик Петров?

Василий вспомнил... но не всё –
и тут ещё нужна работа –
он тормозил на поворотах
про их таёжное житьё.

Однако, время выступать.
Мы ж здесь – не мух ноздрями хлопать!
Вечор бухнули, смыли копоть.
К тому ж погода – благодать!

Мы вышли в семь, без рюкзаков,
надеясь воротиться к ночи,
и, хоть я помнил путь короче,
решил – в обход, без дураков.

От возбужденья била дрожь.
И мысли путались немного,
но я легко нашёл дорогу –
похоже, сёку не пропьёшь!

А солнце подняло`сь в зенит
и сверху жарило нещадно.
Всё было «тихо, мирно, складно»,
как мой нарколог говорит!

Не доходя шагов пятьсот
до приснопамятной поляны,
я вдруг подумал про Романа:
«Он нас, пожалуй, тут убьёт!»

Роман – мужик под сто кило,
лет сорока... огромной силы,
с лицом конкретного дебила
и взглядом – мутное стекло!

Мне показалось – он «догнал»,
что здесь всё слегонца нечисто,
когда опять спросил «Туриста»:
«Надеюсь, ты нам не наврал?»

                *

Василий промолчал в ответ
и улыбнулся непорочно.
Но, я то знал... давно и точно,
что карты и в помине нет!
_________________________________

* мохать – бояться (разг.)


                VII

Но, карта всё-таки была –
я ошибался, слава богу!
«Турист» легко нашёл дорогу
по трём засечкам на стволах.

Планшет не сгнил и не иссох –
он был завёрнут в кус брезента
и перекручен изолентой –
пяток витков наискосок.

Василий нервенно курил,
сопел и дулся непрестанно,
стараясь показать Роману,
что тот зануда и дебил!

Я тоже «дёргался» слегка –
теперь мой выход на арену,
и я довольно вдохновенно
опять завёл про Ермака.

Коль карта есть, то всё сойдёт –
сундук Кащея, меч Геракла.
В конце концов, я ж не оракул,
чтоб знать расклады наперёд!

А, может, там припрятан шлем,
копьё и сабля Чингисхана,
иль сорок бочек чистогана,
иль сто алмазных диадем?

Мне, в целом, было по фигам –
я здесь совсем не из-за карты!
А просто с осени... до марта
я видел глюки по ночам.

Мне снился тот же самый сон
раз пять за месяц, может чаще,
как будто я в таёжной чаще
гоню из шишек самогон.

Со мной жена, точнее, три,
и все красивы и раскосы,
друг дружке расплетают косы
в закатных отблесках зари.

Потом вдруг вcпышка и провал.
И тихий шёпот по хантыйски,
почти на ухо... близко, близко:
«Ты помнишь, ты мне клятву дал?»

Я местных языков не знал –
так, пару ласковых на манси,
но, в этой сонной ипостаси,
всё, почему-то, понимал.

Раз через десять я привык,
считая – это всё от стресса.
Но повторяемость процесса,
тем более – чужой язык...

Короче, что ни говори –
гипноз, иль колдовское зелье –
я в этом не видал веселья
и потому сюда свалил!

Я б молча вспоминал ещё,
держа в руках желанный свёрток,
но тут Роман, окликнув чёрта,
меня слегка толкнул в плечо.

Ему, конкретно, не ждалось.
Он был к легендам равнодушен,
а, может, поспешал на ужин –
у нас там «сёмга и лосось»!

                *

Я нежно развернул планшет.
Он не был пуст – там под резинкой
лежала карта... с фотоснимком.
На снимке – я! Мне десять лет!


                VIII

Я не был полным дураком,
чтоб верить в карту атамана
(о чём давно втирал Роману),
и в клад, зарытый Ермаком.

А карта, что хранил планшет,
была печатная двухвёрстка
секретных типографских гостов
застойно-незабвенных лет.

Такую выдаёт в поход
начальник «Первого отдела»
из папки номерного дела,
сказав: «Порвалась, но сойдёт!»

На ней, похоже неспроста,
помимо пары жирных пятен –
от сала и трески в томате –
я обнаружил три креста.

Один – у бе`рега реки,
в районе нашего бунгало,
где птичка мне накуковала –
пожить всем бедам вопреки.

Второй – в селенье местных див,
где я когда-то отличился,
и чем нисколько не кичи`лся,
хотя был горд... и даже жив!

Вот с третьим был, увы, облом!
Он был повыше и правее,
отсюда двадцать вёрст на север –
в краю чуть более глухом.

Я мнил найти хотя б намёк
об этом непонятном месте
и осмотрел планшет раз десять –
с изнанки, вдоль и поперёк.

Подсказок не было, пока –
игра не стоила усилий!
Потом мы три часа трусили
в «расположение полка».

Роман был круто вдохновлён –
он вдруг почуял вкус наживы
и вёл себя довольно живо
в преддверье радостных времён.

Василий выбился из сил,
пытаясь, чуть не до инфаркта,
припомнить – что, вручая карту,
ему мой батя говорил.

Он бил себя рукою в грудь
и утверждал, что вспомнит... позже.
А я был весел, но встревожен.
Нам завтра снова в дальний путь!

Запасов взяли на три дня.
Чего зазря таскать поклажу.
Я с картой всё за час облажу,
ну, может, за` два, на крайняк!

В дороге не было проблем.
Но, были смутные сомненья –
по поводу моих стремлений
в контексте прошлогодних тем.

Я всё же чувствовал вину,
за то, что завирал «коллегам» –
про цели нашего «пробега»
в глухую дикую страну.

                *

– Пришли! До крестика – верста!
За косогор заглянем утром.
– Лады! Ужели всё так круто?
– Не факт! Но, лучше без костра!


                IX

Палатку ставили во тьме,
тушёнку ели не согретой,
сто грамм «догнали» сигаретой.
И всё, стараясь не шуметь!

Василий был на редкость тих.
Он перестал болтать, без дела,
и петь – «вот пуля пролетела...»,
иль – «жизнь в трущобах городских»!

Мы с ним возились, как с «родным»,
по крайней мере, две недели –
кормили, грели и жалели,
короче, сделали своим!

Он спал не связанным давно
(в том не было большого смысла),
и из «Туриста» стал туристом,
идущим с нами «нога в но...»!

Роман мгновенно захрапел –
ему здоровье позволяло,
Василий – тоже, мал-помалу.
А я остался не у дел!

Мне было как-то не до сна.
Ни после водки, ни с устатку.
Я молча вылез из палатки.
Светила полная луна.

Всё было тихо. Лес дремал.
На ухо славно пел комарик.
В такую ночь грешно кимарить.
И я побрёл. За перевал.

Я был там через «...цать» минут –
совсем не сонный и тверёзый.
Шептались сосны и берёзы,
и кто-то ухал там и тут.

За косогором лес редел,
переходя в елань-плешину
размером сто на сто аршинов.
И то, наверно, не предел!

Там был посёлок – срубов шесть,
загон и капище поодаль –
кострище, пять божков, колода
и длинный наклонённый шест.

На нём висели черепа`
животных местного развода –
тотемы «дури для народа»;
обломок бубна в полсерпа;

три тушки в перьях – знать, свежак;
цветное прядево, кисеты,
хвосты, могои*, амулеты
и старый выцветший рюкзак.

Я это разглядел легко
при ярком свете полнолунья.
Ещё заметил шапку кунью,
гамаши, пимы и... «трико».

Я понял всё про третий крест!
А в «Центре» про село «ни рылом»,
иначе б тут такое было!
А так, на картах – лес и лес.

Посёлок спал. Ни огонька.
А, может, просто был безлюдным?
Но, я почувствовал подспудно,
что нужно делать драпака!

                *

Почуял – да! Но не успел!
Вдруг псы залаяли хрипато
и на крыльцо ближайшей хаты
с винтовкой вышел голый чел.
_________________________________________

* мого`й – подвеска на шаманский костюм в виде змеи.


                X

Бежать? Пожалуй, не пройдёт!
Я знал, как местные стреляют,
к тому ж собаки сбились в стаю.
И я пошёл. Пошёл вперёд.

Стоявший был довольно юн!
Не хант, не манс, скорее, помесь,
он поднял ствол, видать, готовясь,
слабать сюиту. Иль ноктюрн?

Собаки лаяли взапой,
но не бросались, слава богу!
Хозяин их окликнул строго
и пару раз махнул рукой.

Минуту он, едрёна вошь,
смотрел, не вымолвив ни слова.
А где же окрик часового?
Ну, типа, «Стой! Куда идёшь?»

Потом из дома, неглиже,
неспешно выползла старуха
и, пошептавшись с парнем, сухо
сказала: «Подожди, уже!»

Посёлок вяло оживал.
Собралось человек пятнадцать.
Стояли кру`гом, как на танцах,
держа метровый интервал.

Коптя, горели факела`,
и стало малость посветлее,
а у меня намокла шея
и струйка по виску текла.

Я сразу всех не разглядел.
Потом «дошло» – мужчин не густо:
два старика, пропахших дустом,
и мой, с винтовкою, пострел!

Абзац! Зато, прекрасный пол
был образцом мажорной гаммы –
пяток старух, три средних «дамы»,
а остальные – комсомол!

Мне стало малость веселей.
Хотя бы не прибьют на месте –
помучаюсь часочков десять,
а, может, даже пару дней!

В мозгу, неведомо с чего,
роились смутные флюиды
из Фенемора и Майн Рида –
лихой ковбой и крошка скво.

Я был ей «Верною рукой»,
она мне – «Быстроногой ланью»,
и мы, как «ёжики в тумане»,
нашли друг дружку под луной!

Я мог бы, проявляя прыть,
сказать, что, мол, явился с миром,
хочу базарить с командиром
и трубку мира раскурить!

Но я молчал. Я был немой.
Толпа вокруг молчала тоже,
и лишь старик с паскудной рожей
крутил увесистой клюкой.

Народ стоял не просто так.
Я понял – ожидали босса,
а он, походу, не причёсан...
Иль надевает лучший фрак?

                *

Знобило! Вдруг завыл варган* –
вгоняя в дрожь седых и юных.
И в круг вошла она, Аюна*:
«Ты задержался, капитан!»

 
                XI

Сказать, что я был удивлён?
Пожалуй – нет! Я был на взводе
и ждал чего-то в этом роде
с тех пор, как видел странный сон.

Скорее, я её искал!
Зачем? Не знаю, право слово –
наивно, дико и бредово
искать в чащобе идеал!

Но, это лирика! Теперь
не время вспоминать былое,
тем более играть в ковбоя,
когда вокруг такая херь.

Я не ершился – ни к чему!
Ответил просто: «Был далёко!»,
без недомолвок и намёков
решив – так будет «по уму».

Потом меня вели гурьбой
к той самой требищной поляне
под стоны тайных заклинаний
и звуки бубна под луной.

Потом был странный ритуал,
вполне весёлый и сердитый:
я ел из общего корыта
и что-то из бадьи хлебал;

курил ядрёный самосад
и танцевал со всеми вместе
под звуки монотонной песни –
нагой... пятнадцать раз подряд;

молил и чествовал богов –
довольно кисло и натужно
(она шепнула, что так нужно,
и я сказал: «Всегда готов!»)

И, наконец, лишившись сил,
уснул на жертвенной колоде,
хотя и был не пьяный, вроде –
так... от напряга закосил!

Проснулся днём на лежаке,
стоявшем посреди хибары,
и полчаса считал кошмары,
ещё витавшие в башке!

Припомнил «диско» и «канкан»,
что лихо исполнял намедни;
припомнил охи, вздохи, бредни,
обеты, клятвы... и варган;

припомнил, как просил богов –
отдать «тюменскому пижону»
прекрасную Аюну в жёны –
мол, уморился без оков!

Припомнил трепетное «Да!»,
в её негромком переводе;
припомнил, как на небосводе
зажглась рассветная звезда.

И перед тем, как впасть в отруб,
совсем короткую репризу:
«Тебя тут ждут ещё сюрпризы,
но это позже... поутру!»

                *

Я вышел, не застлав кровать.
Пора б увидеться с дружками
и перед местными божками
чуток за них похлопотать.


                XII

«Ревела буря, дождь шумел...»  –
природа выкинула фортель,
и будь я в Сочи... на курорте,
то, верно б, в номере сидел!

А так – весёлый и шальной –
месил грязищу сапожищем
и размышлял о прошлой жизни –
тоска, скучища и отстой!

На полпути меня догнал
тот малый, что с крыльца избушки
вчера держал «врага» на мушке,
покуда скучился кагал.

Он был одет в рыбацкий плащ
довольно странного покроя –
такие со времён застоя
висят в подсобках старых дач.

Мне было, в целом, до балды –
на кой он шлёпает по лужам.
Бухой? Обкурен? Иль контужен?
Поди, пойми их, молодых!

При нём был старый карабин –
пятизарядка «Лось» с прицелом.
Видать, Аюна захотела,
чтоб я тут шастал не один!

Он явно мне не доверял
и шёл на пару метров сзади
с лицом курсанта на параде
в честь годовщины Октября!

Я на него махнул рукой –
пускай идёт... на всякий случай!
А вдруг Роман поднимет бучу?
Ведь Рома может, он такой!

А дождь слегка умерил прыть,
ещё сверкало, но без грома.
Всё нынче стало по-другому –
я вновь здоров, едрить-кудрить!

Теперь осталось лишь одно –
сменить пластинку для Романа
и сплавить этого болвана,
в Тюмень, где бабы и вино!

Василий мог бы тут пожить,
и подлечиться на природе.
Я был уверен – он не против!
Лафа! О чём и говорить!

Вот, наконец, знакомый вид –
низинка, дерево, палатка.
Всё было «тихо, мирно, гладко»,
как мой невролог говорит.

Дождь, окончательно устав,
ещё цедил довольно грустно,
но у палатки было пусто.
Смотались? Спят? Иль я не прав?

Я прокричал: «Вставай, подъём!»,
и долго дёргал за шнуровку,
завязанную очень ловко
снаружи мастерским узлом.

Открыл! Там было всё в крови
и мёртвый Рома – не попёрло!
Он получил раз пять по горлу
своей же финкой... Се ля ви!

                *

«Турист» ушёл, забрав рюкзак,
тушёнку, ружья и патроны,
и мой картуз заговорённый,
планшет и карту. Во, «чудак»!


                XIII

Сказать, что был переполох –
конечно, нет! Тайга – не ясли!
Порой бывает и опасней
на скрёстках жизненных дорог.

Романа принесли в село
и закопали в тот же вечер,
сказав положенные речи
на тему – «было и прошло»!

Аюна в шкуре и рогах
сама сыграла роль шамана.
Мне было трогательно-странно
смотреть на жезл в её руках.

Чтоб не усиливать накал,
я рассказал ей, без допросов –
довольно путано и косо –
про то, как круто налажал.

Лепил от первого лица –
про то, как мне давно не спится,
про мой запой, про психбольницу,
про Васю, про планшет отца.

Она сначала напряглась,
потом немного растерялась
и даже прослезилась малость,
но, вдруг ушла, сказав: «Сейчас!»

Я ждал у сруба, на пеньке,
и думал, где искать «Туриста»,
и, что он, идиот, замыслил –
один... без опыта... в тайге!

Однако, что ни говори,
но пост поставить точно стоит,
и это самое простое,
хотя б до утренней зари!

Она вернулась не одна –
с ней были три нестарых тётки
(лет сорока, почти погодки),
одетых в тёмные тона.

Одна в руках держала плащ,
тот самый, что носил парнишка,
другая – записную книжку,
а третья – старенький пугач.

Я вмиг узнал ружьё отца –
двухстволку ИЖ-ского пошиба,
там на прикладе, у изгиба
я в детстве выжег два словца.

Они там были! Мать моя!
Я начал «доезжать» помалу,
потом Аюна подсказала –
здесь у отца была семья!

А это три его жены!
А сам он ­– год, как в мире духов –
медведь вспорол когтями брюхо,
как раз в начале той весны!

Эх, эта прошлая весна!
Похоже, я тут не случайно –
ватага стала бесхозяйной.
И я с тех пор лишился сна!

Я взял ружьё и «записняк»,
а плащ решил оставить брату –
он мне чуток великоватый.
И попросил скрутить «косяк».

                *

– Надеюсь, ты мне... не сестра?
– Дурак! Не можешь догадаться!
Он здесь прожил всего лет двадцать,
а мне – все двадцать пять, с утра!


                XIV

Когда стемнело, весь народ
собрался на известном месте,
согласно пункта номер десять
«Устава колдовских хлопот».

Все были в чёрном, как один!
В руках дары любого сорта:
рога, копыта, два офорта
на тему елей и осин;

ремни, кисеты и флажки,
тулуп, какие-то игрушки,
колечки, три старинных кружки
и на подносе потрошки.

Потом камлали час подряд
под звуки бубна и вокала
пока Аюна на сказала:
«Довольно! Боги защитят!»

Наутро: я, Большой Андрон
(так звали сводного брата`на),
старик Килим и тётка Агна
махнули прочесать район.

Вчерашний дождь слизал следы –
всё было мокро и размыто,
но дед был лучшим следопытом
спецназа «Золотой Орды»!

Он зрил, чего не видел я –
щербинки, сломанные ветки,
размазанные птичьи метки
и листьев рваные края.

Мы шли по следу три часа,
да больше было и не нужно.
А вот и труп в кровавой луже,
зубами светит в небеса.

Он застрелился из ружья.
Пусть будет так! Ему виднее!
Вполне банальная идея
покинуть зону бытия.

Забрали вещи и ножи,
мою и Ромину двухстволки.
А тело – пусть глодают волки.
«Жестокий век...», собачья жизнь!

Вернулись к ночи, пили чай,
Андрон признал меня... сугубо –
прощаясь на пороге сруба
он вдруг сказал: «Не уезжай!»

Затихло всё, посёлок спал,
свеча тихонечко чадила
я наконец раскрыл уныло
отцовский «бортовой журнал».

И обалдел! Наискосок –
знакомый почерк на форзаце:
«Когда задумаешь остаться,
загни про золотой песок!»*

«Профессор»! Старый батин друг!
Я ж видел часть его доклада –
«Исчезла группа... место, дата...
послали, ищем... всё вокруг».

Потом была рука отца –
короткий текст, четыре строчки
(старик мой был неразговорчив),
затем лишь даты... до конца:

«Ушёл на запад вертолёт,
растаял в небе шум мотора.
Чуток взгрустнулось, но контора
нас в срок, конечно, заберёт!»
 
                *

– Ты не уедешь?
– Не боись!
Она качала в люльке сына –
малютку, младшего Евтина* –
мой главный маленький сюрприз!
___________________________________________________

* радиограмма с текстом про «золотой песок» была последним сообщением группы Разина перед исчезновением (первый том «Геолога»).
* Евтин – хантыйское Евгений.
 
июнь-август 2017.


                Том III

                I

С тех пор прошёл почти что год,
почти что год таёжных бдений –
среди медведей и оленей,
и заклинаний на восход!

Я здесь пришёлся ко двору.
Во-первых тем, что не был ло`хом,
и банковал весьма неплохо –
в кончинку, ведьму и в буру*.

Умел недурственно стрелять,
чем был полезен на охоте.
И всё такое в этом роде,
любому местному подстать.

Был докой вершей и сетей,
и на крючок ловил нехило.
К тому же, мне всегда фартило
по части щук и карасей.

Владел прилично топором,
пилой и прочим инструментом,
пахал сообразно моменту –
то скорняком, то столяром.

Прошёл уже почти что год,
как я покинул пыльный город,
сбежав от нудных разговоров
и мелкотравчатых забот.

Покинул боевых подруг,
друзей, что были не друзьями,
соседку Шуру... с пирогами
и кучей всяческих заслуг.

Она была разведена,
и не растраченные силы
мне по наивности дарила,
дурацких помыслов полна.

Я, помню, был с ней очень мил,
но не поддался искушенью –
сменять свободу на печенье.
А нынче напрочь всё забыл!

Забыл нелепые мечты –
о лаврах, подвигах, о славе,
забыл о журналистке Клаве –
девице редкой доброты.

Мы с ней встречались пару раз
на тему: «Вести издалёка»,
где я вещал, как одиноко
в тайге геологу подчас;

как нелегко в чужом краю,
когда штормит двенадцать суток –
компот из пошлых прибауток
и врак из старых интервью.

Всё это было так давно,
ещё до прошлой эскапады,
а нынче я – артист эстрады,
актёр таёжного кино.

Я здесь, признаться, одичал,
хотя и был весьма обласкан.
– А может это всё напрасно?
И я совсем не то искал?

Аюна* потеряла сон,
борясь с моим внезапным сплином –
поила чем-то, тёрла спину,
к богам ходила на поклон.

                *

Но, ничего не помогло –
ни заклинания, ни танцы.
– Жалеешь, что решил остаться?
– Да, нет! Но, надо бы в село.
_______________________________

* карточные игры.
*Аюна – героиня первого тома «Геолога».


                II

Зачем мне надобно в село,
я, если честно, сам не ведал.
Достали местные обеды?
Махра? Кустарное бухло?

Превозношение богов?
Дары, молитвы, амулеты?
Еженедельные балеты
при свете жертвенных костров?

Достал неприхотливый быт
и полигамные забавы?
Я в них сыскал «минуту славы»
и был до срока знаменит.

Но, «всё пройдёт...» – девиз не нов!
Теперь, конечно, было странно
играть, как прежде роль султана
в «шелках» супружеских долгов.

Прошло былое колдовство,
а скука, выбравшись наружу,
мне ежечасно грызла душу
и убивала естество.

Я здесь порядком задолжал
Аюне и её сестричкам,
что стало крайне неприлично,
ну, если не сказать – скандал.

И потому, являя прыть,
в апреле вставил «ногу в стремя»,
решив откланяться на время –
короче, до поры свалить.

Остался маленький нюанс,
и он меня весьма тревожил –
мальчишка с симпатичной рожей
и азиатской формой глаз.

Мой славный отпрыск, мой Евтин* –
мной первый признанный наследник,
хотя в миру ходили сплетни –
что, есть ещё...  и не один.

Мне раньше было до балды!
Я не был никогда аскетом.
И, много странствуя по свету,
прилично заметал следы.

Бесспорно, я был игроком –
в любви, в работе и по-жизни,
и без душевной укоризны
брёл по беспутью, прямиком.

Но тут совсем косой расклад.
(Бывает всяко в этом мире!)
Я «взял на мизере... четыре» –
смешно, но пару раз подряд.

И, чтоб не тронуться в уме
от этих пошлых сантиментов,
решил вернуться непременно
недели эдак через две.

Официально – мой отход
имел понятные причины,
а список выглядел рутинно:
патроны, соль... журналы мод,

иголки, пилы, топоры,
кресало, спички, керосинка,
капкан, пять пачек аспирина,
блок «Kentа» и мешок махры.

                *

Наутро припустился дождь.
Но мешкать не имело смысла.
Аюна улыбнулась кисло:
– Прощай! Ты больше не придёшь!
_____________________________________________________

*Евтин – хантыйское имя Евгений. Сын Геолога (см. Том 2, Часть 14).



                III

Я вышел рано, «налегке» –
рюкзак, ружьё, жратвы на сутки:
салат, бекон, конфи из утки,
бутылка клюквы в «коньяке»,

полпуда порсы* из ершей...
А для торговых отношений –
медвежья желчь, рога оленей,
меха куниц и соболей.

Я навестил свой старый схрон.
Здесь всё осталось, как и было –
табак, мука, три пачки мыла
и в банках рыбный закусон.

Зашёл в кучумово село
с довольно непонятной целью,
провёл дежурное моленье
(молить богов не западло!).

Решив остаться до утра,
здесь выбрал лучшие «палаты»,
где тёр с «Профессором»* когда-то
про службу, жизнь... et cetera.

Там было пусто. Вот сюрприз!
А на полу, по центру хаты,
лежали: рация Марата
и лист со словом «Отзовись».

Я матюгнулся от души!
И снял с плеча ружьё, на всякий...
Нет, я отнюдь не жаждал драки,
но и сдаваться не спешил.

Минуты через две «догнал» –
с тех пор, как отшумела осень,
никто здесь пол не пылесосил
и паутину не снимал.

Я молча накатил стакан.
Потом кимарил до рассвета,
стараясь вычислить при этом:
«Ну, на хрена козе баян?»

Понятно, что «Профессор» знал,
куда я мог свалить до срока.
– На кой им лишняя морока?
А мне – на кой им слать сигнал?

Наутро, просчитав расклад,
с учётом перегруза в весе,
оставил рацию на месте.
Возьму! Когда пойду назад.

Потом шагал, по мере сил,
с учётом груза, даже бодро.
Догода* подарил мне вёдро,
чтоб я грязищу не месил.

В посёлок прибыл ввечеру –
усталый, но весьма довольный.
Узрел на старой мукомольне
бессмертный лозунг «Мир и труд!»

Овин, с фасадом на восход,
стоял уныло, в том же месте,
где я когда-то с Нею вместе
встречал полночный вертолёт.

Ох, эти серые глаза –
они мне снятся и поныне,
и губы с горечью полыни,
и в ушках серьги – бирюза.

                *

Я вспомнил каждую деталь
тех дней, когда «Профессор» грубо
съязвил: «Пожар... нашли два трупа.
Жаль почтальоншу*, очень жаль!»
______________________________________________________

*по`рса – рыбная мука, приготовляемая из юколы, у рыболовческих народов Сибири. (Инет)
*Дого`да  – в славянской мифологии бог теплого мягкого ветра и ясной погоды; представлялся крылатым юношей с веткой цветущего шиповника в руке. (М.Б. Ладыгин, О.М. Ладыгина Краткий мифологический словарь.)


                IV

Стемнело. Приближалась ночь.
А я не выбрал, где приткнуться.
Взошла луна – щербатым блюдцем,
натужно силясь мне помочь.

Посёлок спал без задних ног,
молчали шавки... почему-то.
Я брёл знакомым мне маршрутом,
туда, где раньше жил дедок.

Не знаю, что меня влекло,
возможно, смутная надежда –
что дом на месте, как и прежде,
а байка про пожар – фуфло!

Я был там через пять минут.
А после... час сидел тоскливо
на лавке возле старой сливы.
Здесь точно больше не живут!

Сарай, однако, не сгорел.
Отличный выбор для ночлега!
Солома, старая телега...
Ну, чем бродяге не «Нotel».

Я спал тревожно. Пару раз
ходил на двор смолить цигарку.
Мне было холодно и жарко,
саднило грудь, слезило глаз,

тянуло с левой стороны
и отдавало под лопатку,
короче, было очень гадко –
ни дать, ни взять – синдром луны.

Но наконец я впал в отруб,
почти в предутреннем муаре...
Мне снились – жуткий запах гари,
огонь, толпа, звучанье труб;

мне снились ведьмы на кострах
и экзекуторы в лосинах,
вампиры, колья из осины,
красотки с глиной в волосах,

погост, оградка-самодел,
венок из жести «От колхоза...»
и дед Степан, с прогнившим носом,
просил стопарь на опохмел.

Проснуслся поздно. Весь в поту –
в сарае, видно, было душно...
Рюкзак запрятал под дерюжкой,
его здесь точно не найдут.

На завтрак хряпнул сотку грамм,
я все же был «аристократом»,
и вышел в свет, слегка поддатым –
«ловить улыбки милых дам».*

Погода – тишь, да благодать!
На небе ни единой тучки.
И я пошёл искать толкучку,
где мог бы кой-чего продать.

Но что-то ёкнуло в груди,
а, может, показалось просто –
сперва решил свернуть к погосту,
мне, в целом, было по пути.

Могила деда заросла –
за ней никто не мониторил...
В часовне спал бухой Григорий –
наследный гробокоп села.

Он мне спросонья разъяснил,
что дед Степан с дояркой Маней
уснули голыми по-пьяни...
И дед бычок не загасил.

                *

– А внучка? Что с девицы взять!
В Тюмень смоталась... через месяц.
Теперь на почте баба Леся...
Ей скоро восемьдесят пять.
______________________________________

*строчка из песни 5-го гусарского Александрийского полка.


                V

Я здесь застрял на пару дней,
стараясь не светиться сильно.
Загнал товар, постригся «стильно»,
дал званый ужин для «друзей».

Григорий, иже с ним Федот,
Назар и две колхозных крали
на шару весело бухали –
«за мой успех» и «мой доход»!

Я им представился Фомой –
сержантом сводного отряда
элитной егерской бригады,
совхоза «Красный Зверобой».

Поил я их не просто так,
а с целью выведать потоньше –
тюменский адрес почтальонши,
за ней, мол, числится косяк.

Майор Козлов, мой обер-босс –
начальник взвода «крупной дичи»,
её давно бесплодно ищет...
А я – его глаза и нос»!

Они вкушали эту хрень
с довольным видом сопричастья...
И заложили бабку Настю,
мол, та писала Ей... в Тюмень.

Но, баба Настя померла,
не далее, как в прошлый вторник.
Остался сын – колхозный шорник,
почётный алконавт села.

Он, типа, редкостный говнюк,
но, за бутылок десять пива,
продаст все бабкины архивы,
включая пяльцы и утюг.

Хоть пива не было, Федот –
довольно малахольный малый –
мне показал его бунгало,
сказав, что водка подойдёт.

Короче, всё у нас срослось!
На третий день, по «гулкой рани»,
я к трассе пёхом тарабанил,
а это – с гаком десять вёрст.

Я нёс в кармане два письма,
в простых конвертах, неказистых:
Дом десять, улица Чекистов.
– Весьма, товарищи, весьма...

Погода снова подвела.
И, хоть я был к дождю нейтрален,
шагал, мечтая о финале –
купель, кровать... и все дела!

Потом, в «КамАЗе», дальнобой,
меня пригрев почти на сутки,
травил смешные прибаутки
про прелесть жизни кочевой.

Кормил, поил,  не брал ясак
(хотя я был готов делиться),
учил, «лечил» и матерился –
мол, кто – за куш, а он – за так!

И, наконец, привез в Тюмень,
куда и сам тащил поклажу –
пятнадцать тонн мохеро-пряжи
китайской фирмы «По и Бень».

                *

– Давай, Геолог, хвост трубой!
И главное – не ссы... без дела!
Мы попрощались возле стеллы.
Ему – направо, мне – домой.


                VI

Прошёл уже почти что год...
А всё осталось, как и было –
до боли серо и уныло –
склады, бараки, спиртзавод,

депо пожарного полка,
санчасть, трупарня, вытрезвитель,
пивной ларёк, ДК «Строитель»,
забор с эмблемой «Спартака».

Водой залитый котлован
«ударной» стройки «Дома быта»...
И тот же чан, и тот же битум,
и тот же сирый автокран.

Меня встречал дворовый пёс –
седой, улыбчивый, незлобный...
А вот и дверь моей хрущобы,
похоже, чёрт меня донёс!

Ключи хранил хромой Харлам –
сосед по лестничной площадке.
Он жил один, бухал нещадно
и выл на звёзды по ночам.

Он в двадцать два прошёл Афган,
вернее, малость не допёхал.
Но, по стравненью с другом Лёхой,
был точно жив... и вечно пьян.

Я с ним за Лёху накатил,
потом за Саньку и Андрюху,
и за костлявую старуху...
Потом ушёл. А он завыл.

Потом я долго отмокал
во чреве ванного корыта
и пел, кося под «одесситов»:
«Я здесь... какой базар-вокзал».*

Потом почти полсуток дрых,
грешно сказать, но, как убитый.
Мне снились – горы, танк разбитый
и Лёха, раненный под дых;

работал Санин пулемёт,
Андрюха подносил гранаты,
и десять «духов» бородатых
ползли расщелиной, в обход...

Проснулся поздно. Весь в поту –
в квартире, видно, было душно...
И стал обдумывать натужно –
что «петь», когда Её найду?

К обеду, прямо неглиже,
узнал, что завтра День Победы –
в дверях стоял Харлам одетый,
опохмелившийся уже.

Он шёл на праздничный банкет,
чем был немало озабочен,
и выглядел нарядно очень –
костыль, тельняшка и берет.

«Концерт начнётся ровно в час, –
читал он медленно и квёло, –
в стенах 6-ой районной школы...
Вот, речь по случаю припас!»

Потом помялся и спросил –
не мог бы я пойти с ним вместе,
чтоб рассказать его невесте,
про то, «как он душманов бил»!

                *

– Идём, но я ж ни в зуб ногой!
Ты где служил? Под Кандагаром?
А кто она? Ужель Тамара?
– Нет! Так... училка... из шестой!
______________________________________________

* изменённая строка песни Аркадия Северного.

                VII

Я в школе не был с давних пор –
ни в этой, ни в другой похожей.
Зачем смущать небритой рожей
наивной юности задор?

Мне звуки горна – не в дугу!
А пионерские салюты
всегда вгоняли почему-то
в необъяснимую тоску.

Но, вдруг, припомнился наш бэнд –
орган, ударник, три гитары...
И я на пару с Ринго Старром
скулю: «I wanna be your man».

Короче, я решил сходить,
чтоб тут до срока не прокиснуть
и привести в порядок мысли –
всяк лучше, чем клопа давить!

Идти нам было пять минут,
но с костылём немного боле.
В пути мы повторили роли –
он – миномётчик, я – «верблюд»*.

Когда вошли, на сцене хор
уже закончил про «печурку»,
и толстый пятиклассник Юрка
басил про «пламенный мотор».

Потом опрятный ветеран
вещал о роли комиссаров,
и две нимфетки под гитару
ловили «ветры дальних стран».

Ещё был пафосный сюжет:
на тему «Мы и наши деды»,
и школьный ВИА «Самоцветы»,
и завуч – физик «Амперметр».

Мы час слонялись по углам,
вдали от сцены, в тёмном зале,
и будто бы чего-то ждали,
точнее, ждал один, Харлам.

Он был насуплен и суров,
и передумал быть героем,
похоже, вспомнил про былое:
и про друзей, и про врагов.

Потом сипел, понизив тон,
что, мол, «невеста» – не невеста,
а так – по линии собеса,
ему назначенный патрон.

Он приставал к ней пару раз...
на тему нового протеза,
потом влюбился до зарезу:
– Отшила! Ни за что не даст!

И указал чуток левей,
где я увидел, без лорнета –
в кружке старух из педсовета,
Её – объект моих страстей!

Я был настолько увлечён,
что не узрил, как кореш вышел
и, говорят, залез на крышу...
– Пятнадцать метров... на бетон!

Потом был кипеш и базар.
Все расходились чёрным ходом,
менты водили хороводы
и дворник драил тротуар...

                *

– Привет! А я тебя ждала,
по крайней мере, год... Иль больше?
Во мне от прежней почтальонши –
зола... Остывшая зола!
_________________________________________________

* здесь – боец, несущий вьюк ствола или опорной плиты миномёта.


                VIII

«Ревела буря, дождь шумел...»
В уютной маленькой фатере
я восполнял её потери –
слияньем губ, сплетеньем тел.

Нам было просто и легко!
Без фальши выспренних признаний,
без пионерских обещаний,
без роз, гуляний и стишков.

Она давно жила одна,
с тех пор, как прикатила в город,
хотя могла б «на раз», без спора,
словить крутого пацана.

И даже был один такой.
Он приглянулся ей сначала.
Потом она «его узнала» –
кобель, зануда и отстой!

У них был маленький роман,
точней, рассказ на полстраницы.
Но чуваку с тех пор не спится...
– Он служит. Вроде капитан.

Мне в целом было всё равно,
ведь я и сам отнюдь не сахар –
авантюрист, алкаш и трахарь,
короче, полное говно!

Но, я об этом промолчал –
огромный опыт конспираций.
К тому же нужно исправляться
и бить пороки наповал.

На третьи сутки, в семь утра
(ей – на работу, мне – до хаты),
она сказала виновато:
«Тебя искали... Опера`!»

Мол, трали-вали, бла-бла-бла:
«Не помню точно, в прошлом мае, –
её спрашала тётка злая, –
кожа`нка, ксива, два ствола».

– Там был ещё... Но, тот молчал,
такой дедуля неказистый,
с лицом полковника-садиста
из сериала «Барбитал».

Он ей оставил номерок
на случай, если я прибуду.
И обещал проблем с два пуда.
– Совок и в Африке совок!

Потом из кипы корешков,
подшитых в папку «Коммуналка»,
достала старую шпаргалку:
«Хирург, профессор Балашов».*

Опять «Профессор», мать ети!
Он мне, пожалуй, будет сниться.
Я взял тетрадную страницу...
– До встречи. Мне пора идти.

«Домой я больше не ездец!
Скорей всего, меня там спалят», –
так Штирлиц мыслил о провале,
найдя в кармане огурец.

Остался старый школьный друг –
майор, герой конторских буден...
Уж он меня сдавать не будет.
Хотя, не факт! «А что, а вдруг?»*

                *

– Здорово, Разин! Что за хрень?
Тебя тут ищет пол-Тюмени!
Мы пили шнапс в кафе «Олени».
И он – олень, и я – олень!
____________________________________________

* Балашов, он же «Профессор»; майор – герои Первого тома «Геолога».
* известный мем из рекламы «Сеалекса».


                IX

Я бросил кости у Ильи
(в миру так кликали майора),
в подсобке явочной конторы
с названьем «Шины и рули».

Здесь был убогий шоу-рум
и склад, забитый неликвидом,
сортир, кассирша Степанида
и продавец – таджик Максум.

Майор им что-то пошептал
и наградил суровым взлядом.
– Тут все надёжные ребята,
не дрейфь, я лично проверял!

Он дал мне левый аусвайс
на имя Иогана Баха,
ключи и номерную бляху
охранной фирмы «Фантомас»,

дубинку, чёрный лапсердак,
ботинки, синюю рубаху,
очки и стильную папаху –
мол, ты здесь «не для просто так!»

Оставил виски и лавэ,
сказав, что кой-чего разведав,
вернётся завтра до обеда...
Потом завёл свой BMW.

Я сладко подремал чуток,
уменьшив норму недосыпа...
Потом, с тоски немного выпив,
свалил проведать городок.

И, сидя в парке, у пруда,
натужно размышлял о прошлом –
о всём ужасном и хорошем
за эти странные года.

Пытался мысленно искать –
в чреде случившихся событий
обрывок путеводной нити...
За что ж мне эта благодать?

Вокруг текла простая жизнь –
довольно серая по будням:
летали птицы, шлялись люди...
и грязный Шарик что-то грыз.

Пожалуй, надо позвонить.
И с Балашовым покалякать.
Он хоть зануда и вояка,
но всё же – батин друг, етить!

Илья б, конечно, остерёг,
по крайней мере, не одобрил...
Но у меня смешное хобби –
идти по жизни поперёк.

И потому, забив на всё,
в облезлой будке автомата,
я бросил в чрево аппарата
свою беспечность, ё-моё!

«Профессор» был совсем не глуп –
он всё усёк и раскумекал:
– Давай, махнём... по чебуреку
в шашлычной Гиви, на углу?

Мне было, в общем, до балды –
не весь же век по тундре бегать:
– Лады, но лучше у Казбека –
там, помню, классные манты!

                *

– Ты, парень, не гони коней,
я объясню... не всё так скоро...
И стерегись Ильи, майора,
он не на нашей стороне!


                X

Мы проболтали час-другой –
«уговорили» два графина,
три блюда, пачку «никотина»,
и пару плюшек с курагой.

«Профессор» выглядел «не айс»!
Он, видно, был серьёзно болен,
ходил в замызганном камзоле
и странно щурил левый глаз.

Но пил почти как молодой,
дымил покруче Кракатау,
трепал, что знает ноу-хау –
как править миром... и женой.

Ругал реформы и Сбербанк,
вещал, что «всем за всё воздастся»,
и зло наехал на Чубайса,
мол, тот ворюга и чурбан.

Потом внезапно загрустил,
пустил слезу и подытожил:
– Конторщику скулить негоже!
Так твой батяня говорил.

Короче, брат, мотай на ус.
Всё в этом мире не случайно!
Я много лет лелею тайну,
но нынче – время... Поделюсь!

Он махом засадил стакан
и строго попросил гарсона
поставить «чёнить из Кобзона»,
ну, на крайняк, из «Ottawan».

Потом минуты две молчал,
похоже, собирая силы,
икнул и взялся за кормило:
– Начну, пожалуй... от «Начал»!

Нас было двое – он и я.
Геолог и слуга Отчизны!
Дружили... вместе шли по жизни,
ловили в небе журавля.

Я был крутой! И он крутой!
Я был удачлив, он – не очень.
Я был невинный, он – порочный.
Я брал напором, он – душой.

Я пил, как все – в субботу днём,
а он бухал, не просыхая.
Довёл себя почти до края...
И вот задумал ход конём.

В тот год, за прежние висты,
с моей уверенной подачи,
он был в последний раз назначен
искать какие-то пласты.

С ним вместе – восемь человек –
худая сборная бригада:
три бывших зека, три солдата
и егерь – местный «чебурек».

Мы накатили за поход,
на поле, возле вертолёта.
И мне почудилось, с чего-то,
что он обратно не придёт.

Я подарил ему carnet*,
в котором написал две строчки.
– Прочти, когда дойдёшь до точки,
быть может, дам тебе совет!

И вот ещё, ты должен знать,
не дай-то бог, закрутит сильно –
в команде есть пацан, Василий.
Ему ты можешь доверять...

                *

«Профессор» глянул на «брегет»:
– До завтра. Славно посидели!
Врачи дают мне две недели,
от силы, три. Потом – привет!
______________________________

* carnet – фр., записная книжка, блокнот.


                XI

Он расплатился и ушёл,
назначив «здесь же, до обеда»,
мол, не про всё ещё пропето,
а нынче нужно на укол.

Я полчаса ловил волну,
как дряхлый клипер перед стартом,
и вспоминал планшет и карту,
тайгу, Аюну... и луну,

отцовский выцветший блокнот –
тот самый, с дружеским посылом,
и труп Василия остылый...
С тех пор прошёл всего лишь год!

Понятно – Балашов не враг!
Иначе б сдал на первой встрече,
а он меня, болезный, лечит –
«про ветры яростных атак».

С Ильёй он точно на ножах –
не поделил, видать, чего-то,
а мне включает идиота,
чтоб нас рассорить в пух и прах!

Рабочий день трубил отбой,
прошпекты полнились народом.
Я шёл по улице Свободы,
живой, свободный и хмельной.

И точно знал, куда иду!
Конечно, к Ней, без протокола,
Она же ждёт меня у школы,
на лавке в яблочном саду.

Она и вправду там была...
А рядом, будете смеяться,
Илья, одетый, как на танцы –
пинджак, штиблеты, два ствола.

Мадам – надменно холодна,
мусье, напротив, бьёт копытом –
сюжет банальный и избитый:
«Но я другому отдана...»

Я подошёл, сказал: «Bon fun!»*
и улыбнулся крайне мило.
– Знакомься! Помнишь, говорила?
Илья Онегин, капитан!

Майор напрягся, как в строю,
и покраснел довольно густо,
вздохнул и подал руку грустно:
– Илья. При штабе состою.

Потом шутливо козырнул,
хотя и был без головного...
– Пора! Дежурство в полседьмого,
а то накажут за прогул!

Он развернулся и ушёл.
А мы немного задержались.
И долго-долго целовались –
«и буду век ему...». Прикол!

Потом неслись почти бегом
к её «углу», тут недалече,
и отжигали целый вечер
в порыве страстном и благом.

Смотрели древний сериал,
про возвращение шпиона,
где то ли Ножкин, то ли Жжёнов,
«в стогу с певуньей ночевал».*

Потом уснули на часок,
друг дружку ощущая кожей...
Нас разбудил звонок в прихожей –
зело настойчивый звонок.

                *

– Товарищ Разин? Отвечать!
Вы арестованы по делу:
«Побег из спец-трындец-отдела
больного номер тридцать пять!»
_______________________________________
 
* Bon fun! – хороша шуточка (вольный перевод!)).
* строка песни из к/ф «Судьба резидента».


                XII

«Ревела буря, дождь шумел...»
На нарах, в обшем-то, до фени.
Всего четвёртый день в Тюмени...
И это ж надо! Загремел!

А всё любовь, едрёна мать!
Почти как в мыльном сериале –
«мы к вам пришли, а вы не ждали...».
Теперь извольте отвечать!

И я отвечу... хоть на бис!
Меня смешно пугать клопами,
бурдой и потными носками.
Да я на них собаку сгрыз!

А слил меня старик Кузьмич –
медбрат психушки, алкоголик,
тот самый, что икал до колик,
когда учуял магарыч.

Но, что он мог им рассказать?
Всего-то – как апрельской ночью,
я вместе с Ромой, между прочим,
пришел в палату тридцать пять.

Романа вряд ли кто найдёт –
к тому, как он давно в могиле.
За это даже ели-пили...
С тех пор прошёл почти что год.

И, хоть я был два дня не мыт
(но бодр и весел, как ни странно),
решил, что «строгий и гуманный»
поймёт, оценит и простит.

На третьи сутки в мой чертог
(я прохлаждался в одиночке)
пришёл «Профессор», грустный очень:
– Нам дали поболтать часок!

Он мне не смог помочь пока
(но обещал понапрягаться),
мол, генерал Бухлов-Баранцев
уехал в главк... до четверга.

И, так как он «евоный друг»,
вопрос решится сам собою...
Потом продолжил про былое:
«А ты, как и отец – бирюк*».

Он закурил родной «Opal»
и улыбнулся как-то глупо:
«Я знаю, как исчезла группа* –
твой батя весточку прислал.

Я ведал сворой оперов,
мы их искали честь по чести,
и вскоре в городском предместье
был обнаружен Комаров.

Бедняга тронулся умом,
как говорят, слетел с катушек!
Его лечил главврач психушки,
мой кум Петров. Ты с ним знаком.

Василий нёс про всё подряд,
травил, безумный, небылицы...
Но в куртке я нашёл страницы
письма... зашитые в подклад».

Он вынул несколько листов
(из мне знакомого блокнота),
и улыбнулся отчего-то:
«Прочти и съешь! Ну, будь здоров!»

Поднялся, громко стукнул в дверь,
потом обнял меня за плечи:
«Я знаю, классное местечко
В субботу свидимся, поверь!»

                *

Он сделал всё, как обещал!
Ошибся только местом встречи.
Всё было – класс! Венки и речи,
салют, коллеги... генерал!
___________________________________________

* бирюк – волк одиночка (обл.), перен. угрюмый, нелюдимый человек. Толковый словарь Ушакова. Д.Н.
* бригада Разина, бесследно исчезнувшая в тайге (Геолог, Том 1).


                XIII

Лишь только прогремел засов,
и замер звук шагов конвоя,
я приступил: «Теперь нас двое –
я и Василий Комаров».

Писал, бесспорно, мой отец –
я опознал корявый почерк
по паре рожиц между строчек
и вязи фирменных колец.

Он в меру кратко рассказал –
как обустраивали лагерь,
рубили сучья и коряги...
Никто «в бою» не сачковал.

Хотя народ был непростой,
и бате приходилось туго –
Хорьков сидел за групповуху,
а Шнырь и Серый за разбой.

Солдаты – те ещё орлы!
Бойцы секретного стройбата,
где, кроме лома и лопаты,
каптёрщик числил три метлы.

Отец им спуску не давал,
стремясь блюсти дурацкий график,
и посылал вайдосы на фиг,
мол, тут не детский карнавал.

Они пахали десять дней –
без пирогов, без выпивона
и без любимого шансона...
про стаю вольных сизарей.

А в первый штатный выходной
попёрлись в местное селенье...
В нём как-то был Микул Оленьев –
их гид-хантыец, пристяжной.

Он заливал: «Ходьбы – пустяк,
каких-то двадцать вёрст на север»,
мол, там живёт кузины деверь,
ему – двоюродный свояк.

С собой несли запас бухла –
с расчётом по пятьсот на рыло,
мешок муки, полпуда мыла,
платок и скатерть для стола.

Встречал их престарелый манс,
он был там главный по округе,
а с ним три дочки, иль супруги,
не сразу разберёшь подчас.

Он принял «славные» дары
и пригласил на званый ужин,
хотя и был чуток сконфужен
от вида доблестной орды.

В ночи гудели у костра –
под звуки бубна и варгана,
и Шнырь исполнил про «жигана» –
весьма душевно... на ура!

Потом случился «перебор»
и всё пошло не так, как нужно –
полезли девок щупать дружно
и бить сиятельный фарфор.

Отец пытался их унять,
не смог... Потом совсем недобро –
он получил ножом под рёбра.
Зело... почти по рукоять!
 
                *

В четверг мне выдали шнурки,
ремень и прочие вещички...
И подвезли в тюремной бричке.
– Смешно! Но всё же по-людски!


                XIV

Ревела буря, дождь... лупил,
я продолжал читать уныло:
«... не умер, круто подфартило!
Хвала богам, достало сил!»

Он провалялся десять дней
под нежно-пристальным надзором
девицы с именем Федора,
и крепко привязался к ней.

В посёлке был и Комаров –
печальный малахольный Вася.
В тот вечер он сперва не квасил...
Ему – не в кассу. Нездоров.

Он прослужил на северах
свой первый год законной «срочки»,
в секретном бункере, на «точке»...
в каких-то долбаных частях.

Попал там в «маленький» скандал –
отведав боцманову брагу,
едва не порешил салагу,
с которым вместе и бухал.

Сидел неделю на «губе».
Но дело быстренько замяли –
чутка вломили и списали
в стройбат... к «зверькам» и голытьбе.

Он там, однако, не пахал.
А почему и сам не ведал –
почти по-царски спал-обедал
и пил... какой-то «глюконал».

С тех пор он был «зашит», кажись,
и верил – «больше не накатит»,
но всё бывает так некстати...
«Жестокий век...», собачья жизнь!

Короче, Вася накатил!
Для куражу... и за компашку,
потом за мамку и Наташку,
потом за фронт, потом за тыл...

Когда случился раскардаш,
он был уже «взведён», в натуре,
а батю уважал до дури,
к тому ж имел и «карт», и «бланш»!

«Ты должен защищать объект!», –
ему об этом непрестанно
твердил какой-то дядя странный,
вручая в тире пистолет...

Он с Васей много говорил
и часто измерял давленье
в огромном белом помещенье...
А сам, козёл, «Opal» курил!

Василий, хряпнув за почин,
зашёл в ближайшую халупу
и отыскал в баулах группы
многозарядный карабин.

«А дальше, мама не горюй,
стрелял он, как ни странно, круто, –
отцу про то, на третье утро,
поведал вождь, старик Кукуй. –

Теперь убивец на «губе»,
прикован в дубу чёрной цепью...
Себя он кличет Диким Вепрем,
ну явно парень не в себе!»

                *

– А трупы мы вчера сожгли –
все шесть... Камлали... Честь по чести!
Я даже выпил граммов двести.
Вы там с запасом принесли!


                XV
 
Вот это да! Какой замес!
«Профессор» был отнюдь не душкой,
отец в тайге нашёл подружку,
«Турист» – зомбак-головорез.

Я вспомнил наш шальной поход –
ночной побег, маршрут, палатку.
«Всё было тихо, мирно, гладко...»
С тех пор прошёл всего лишь год.

А нынче прояснилось вмиг
(Такое откровенье свыше!),
что я, ей-ей, задаром выжил.
Свезло! Да, впрочем, я привык.

Письмо я всё-таки не съел.
Есть маза – может пригодиться.
Довольно нужная вещица
на случай всяко-разных дел.

Там был ещё один сюжет
про то, как Васю врачевали –
поили чем-то, натирали,
водили к духам... на фуршет!

Бедняга напрочь позабыл
про весь кошмар той жуткой ночи.
Был удручён и озабочен...
А через десять дней свалил.

«Он здесь бы всё равно не смог!»
Никто бойцу не прекословил.
Отец вручил ему пуловер
и куртку. В ней зашил письмо...

«Ревела буря, дождь шумел...»
Я до субботы киснул дома.
Гонял по стенам насекомых...
любимым сборником новелл.

Мне с детства близок Эдгар По,
с его наивным романтизмом
и простоватым мистицизмом –
«колодец, маятник»*... сельпо!

Сегодня б подошёл «Бон-Бон»*:
бутыль дешёвого портвейна
и поздний гость в пальто пикейном,
весь в чёрном, страшен и смешон.

Но дьявол так и не пришёл,
хотя я ждал, как тот... несчастный.
Пожалуй, всё не так ужасно.
Ведь есть Она! И в том прикол!

Я Ей нарочно не звонил,
хотел побыть чуток в сиротстве –
каприз на грани идиотства.
Да, я и есть, считай, дебил!

В субботу с раннего утра,
я был на кладбище, с народом.
Там были люди... и уроды:
оркестр, погоны, мошкара,

набриолиненный Илья,
десятка два амбалов в штатском,
старик Петров в пенсне дурацком
и с ним «научная семья».

Там был почётный караул,
пяток медалек на подушках
и три опрятные старушки:
Надежда, Вера... и Айгуль.

                *

– Ушёл товарищ! Очень жаль...
Сгорел... На благо... Для народа...
Она стояла чуть поодаль –
вся в чёрном, шляпка и вуаль.
_____________________________________________

*«Колодец и маятник», «Бон-Бон» – новеллы Эдгара По.


                XVI

К Ней первым подошёл Илья,
с улыбкой ласкового зверя,
похоже, кореш был намерен
по новой «оседлать коня».

Минуты две он говорил,
довольно резко и напряжно,
о чём-то «несомненно важном»...
(Видать, не я один дебил!)

Но был, конечно, обречён!
Я в нём не видел конкурента.
А в плане места и момента –
ващ-щ-ще... Какой-то моветон!

Она взглянула мне в лицо
и, улыбнувшись как-то сухо,
ладошку приложила к уху –
звони, мол, «господин Тупцов».

(Ну, да! Немного затупил!
Я ж после «кичи» был не в форме –
три дня провёл на комбикорме.
Мне можно! Я же – «из чудил»!)

Потом кивнула: «Будь здоров!», –
и смылась, не узрев финала...
– А что Она тут потеряла?
И чем Ей близок Балашов?

Я только-только осознал,
что Ей здесь быть – совсем не к месту,
как хмырь, стоявший по-соседству,
шепнул: «Вас просит генерал!»

Потом мы ехали «домой»
в Бухловском чёрном лимузине,
на бронированной резине,
и пили Chivas... чумовой!

Он мне травил про то да сё,
хвалил за смелость и за службу,
лепил, что, дескать, ценит дружбу,
и что меня давно просёк.

Что любит силу... и народ,
что уважал отца безмерно,
что дерьмократы правят скверно,
а Балашов был патриот.

Потом немного погрустнел
и резко перешёл к больному:
«Давай, ковбой, по-деловому.
Тут всё не так, как ты хотел!

«Лицом к лицу...» – хрен разберёшь!
Тебе подробно объясняю:
девчонка малость непростая.
Она мне дочь, едрёна вошь!

Причём, «законная» о ней –
ни в зуб ногой, ни сном, ни духом...
Я раньше был по жизни ухарь,
почти, как ты! Чуток слабей!

Я б не перечил, чёрт возьми!
Она тебя, похоже, любит...
Где-где? Написано на дубе!
Ты ж не тупой. Включи мозги.

Но, есть ещё один вопрос.
И он, едрить, зело суровый:
она лечилась... у Петрова –
какой-то грёбаный психоз.

                *

– Фигня! Я тоже десять дней
клевал там, на диете, просо!
– Не ганашись! Не всё так просто!
Она там грохнула врачей.


                XVII

Баранцев приоткрыл стекло,
что отделяло от шофёра,
и приказал водиле: «Жора,
гони в Цимлянское село!»

Там генерал имел котедж –
«берлогу старого медведя»,
размером – «хрен на чём объедешь»,
и «тачек» – с «маленький» кортеж!

Он пригласил меня «в бильярд»!
Мы там продолжили общенье...
И ели финское печенье,
и пили пиво «Cow Yard».*

Всё, что Баранцев рассказал,
напоминало небылицы –
мол, кто-то приставал в больнице
и, типа, руки распускал...

У Ней был «срыв», а может, «сбой»...
Но всё списали на «Туриста».
– Петров там грамотно зачистил.
А мог ответить головой!

Её лечили... Но, увы!
Ни то, ни сё не помогало!
Он даже привозил гадалок
и экзорциста из Тувы.

Потом явился Балашов
и предложил рискнуть... Рискнули!
Гипноз и жуткие пилюли
рецепта брежневских годов.

«Профессор» сам их создавал
для нужд советской контрразведки!
Зело секретные таблетки
с прикольным брэндом «Глюконал».

Он не довёл их слегонца –
лабораторию списали.
В тот год, когда в таёжных далях
пропала партия отца.

Но, Балашов имел секрет,
знал элементы и расклады...
Короче, вышло, всё как надо,
и все «срослось», базара нет!

Я это слушал и молчал,
не зная, что ему ответить.
Я видел всё на этом свете...
и мне плевать на «Глюконал».

Мы расставались на крыльце,
меня ждала его машина...
– Решай, Геолог, ты мужчина!
Но смерть кошеева в яйце!

Потом налил на посошок
и улыбнулся неказисто:
– А ты куда девал «Туриста»?
Погиб? Бывает! Хорошо!

Он про письмо отца не знал.
Ему «Профессор» не поведал.
Похоже, надо за обедом
его умять... под глюконал!

– Да, есть ещё один задел!
Она лет пять была на «коде».
Я даже помнил... Песня, вроде:
«Ревела буря, дождь шумел...»

А пару лет тому отсель,
в посёлке, у Степана, ночью
ты, видно, спел случайно строчку.
Не факт, но дед к утру сгорел!

                *

– А новый «код», едрёна мать,
наш Балашов унёс в могилу.
Ну что, ковбой, не подкатило?
Езжай. А мне пора поспать!
__________________________________________

* Cow Yard – англ., скотный двор (вольный перевод).


                Эпилог

«А новый «код»... наш Балашов...» –
звучит вполне оптимистично.
Да этих слов и песен тыщи!
А вдруг? Кирдык! И будь здоров!

Надеюсь, что на этот раз
«Профессор» был не так банален.
В его немалом арсенале
имелась пара редких фраз!

Тут классно б подошёл фарси,
иль заклинание на идиш...
Ну, так, чтоб хрен когда услышишь
в Тюмени... Боже упаси!

Хотя, пожалуй, не пройдёт –
Она ж должна врубаться в тему...
Короче, даже не дилемма,
а полный финиш и улёт!

С тех пор прошёл немалый срок.
Возможно, век, а, может, боле...
Она – училка в той же школе,
я – в меру толст и краснощёк.

У нас родился славный сын!
Я с ним смолю баркас весною.
И редко ворошу былое...
Вполне приличный гражданин!

Илью перевели в Москву.
Он там полковник. Служит славно!
Баранцев овдовел недавно
и нянчит внука... По уму!

Петров отъехал в мир иной!
И там врачует сумасшедших
(до Рая так и не добредших),
Священным словом... Боже, мой!

Архив «Профессора» пропал,
в «конторе» практикуют Вуду,
а про Аюну, врать не буду...
В тайге я больше не бывал!

Однажды, много лет спустя,
я был на городском погосте.
Зашёл и к Балашову в гости
ну, типа, на «поклон костям».

Там встретил трёх чудны`х бабуль.
Они трудились на могиле –
гребли, копали, тёрли, мыли...
Надежда, Вера... и Айгуль!

Меня признали... Не вопрос!
Я ж тоже их когда-то видел
на погребальной «панихиде» –
в платках, с букетками мимоз!

Айгуль взяла «ручную кладь»
и, улыбнувшись виновато,
мне протянула лист измятый:
«Он попросил тебе отдать!»

Там были: дата, месяц, год –
знакомый Балашовский почерк –
и пара мне известных строчек
под крупны заголовком «Код»:
 
                *

Я их забыть никак не мог.
Они мне часто ночью снятся:
«Когда задумаешь остаться,
загни про золотой песок!»*
_____________________________________________________

* фраза написанная «Профессором» в блокноте, подаренном отцу Геолога, перед последним походом. (Том 2. Часть 14.)


июнь – август 2018.