Ты ворвалась в мою жизнь буйно и звонко,
Как обычно распахиваются ветром ставни усадебных окон,
Через дверь лекционного зала, скрипнув тонко
Кожаным каблучком, меж скамеек лавируя боком,
Чуть нахмурив высокий лоб, бледнеющий,
Отчего обрамившие его пряди взлетели пламенем,
Пепел углей чьих остался на кудрях тлеющим,
Бросив взгляд на нас, дужкой каждой ресницы искрившийся знанием,
Ты вошла, а рассудок мой, знаешь, как-то особенно резко вышел,
Кончиком каждого пальца твоей руки простучав по панели.
Он не во мне теперь: позади, терпким жаром в затылок дышит,
Кидая с криком на первый план мои второстепенные цели.
Наверное, за внезапные чувства там, на небе, все-таки судят,
Хоть я не из тех, кто по зову души ответственно, светло набожен,
Но есть три причины, которые рвут эту самую души на части и жмут сосуды:
Вошедшая в лекционный зал - женщина. Сорок лет. Замужем.
Знаешь, я как жюри в кресле телепроекта "Голос" -
Повернулась, едва услышав тягучие, низко пропетые фразы.
В них каждая нота - капля твоего мира. Твой космос,
Чьи галактики бликами разбивают вшитые в белый шёлк крупные стразы.
В этом космосе я как смельчак-космонавт Леонов -
Отважилась встреться с невесомостью в шкуре из клапанов и отверстий,
И конечно потом, на земле, я начну писать маслом Пигмалионов
И Галатей твоих серо-зелёных созвездий.
Мне сияньем, в котором почит Земля, станет влага,
Ползущая млечным путём по нетронутым тушью ресницам.
Говорят, чтобы покорить космос, нужна отвага,
Но сможет ли она журавлем вернуть в небо синицу?
Сквозь иллюминаторы твоих зрачков вижу, пускай нечетко,
Как планеты волчком вокруг солнца закатного вертятся.
Ты уходишь... Я верю, пускай что-то в моей груди грубо забило чечётку,
Что мы, как в кино, ещё обязательно встретимся.
Годы пройдут, мой корабль сойдёт с орбиты,
Я сниму панцирь, влезу в платье с батистовым краешком,
И вдруг найду себя частью тех трёх причин,
Казалось, забытых:
Мне в глаза из зеркал смотрит женщина. Сорок лет. Замужем.