Накатила весна по 100 грамм на оттаявшей лавке,
И от жаркого солнца дворовый котяра уснул.
Отдавили все ноги в преддверии пасхальной давки,
Я от шумный толпы в темный скверик быстрее свернул.
Там в глубокой тиши многолетних, раскатистых сосен,
Затерялась скамейка в тени так, что страшно присесть.
Она помнит еще мою самую первую осень,
Она знала рождение жизни и видела смерть.
Там на стертых до блеска досках оставались узоры,
М+В, и признания в крепкой, до гроба, любви.
И, возможно, чуть ниже, какие готов свернуть горы,
Алый след от пролитой когда то при клятве крови.
И еще ощущалось тепло от двух тел, что мечтали,
Под сосной, в этой сказочно гулкой, манящей тиши.
Они кровью пытались скрепить, то, что сами не знали,
Запятнав этим самым святую безгрешность души.
Годы шли, а скамья все хранила в себе чьи то тайны,
И от новых узоров все меньше романтики в ней.
Вот и люди уже избегать, проходя, ее стали,
И от этого старой скамейке лишь только больней...