Я не помню обид,
Хоть прощения нет
Тем, кто вышел на свет
Ради чёрного дела.
Ведь и церковь стоит,
Где молился поэт,
Мой любимый поэт,
Накануне расстрела.
Ведь и память жива,
И не стёрты стихи,
А у старого рва
Больше залпы не грянут.
Но – пустые слова
Так безбожно сухи...
Но – порою трава
Снова мнится багряной...
_______________
* Из цикла "Гумилёв" http://www.stihi.ru/2015/03/17/4509
Фото – долина реки Лубья у станции Бернгардовка под Петербургом,
предполагаемое место расстрела участников Таганцевского заговора
в августе 1921 года. По другой версии – Гумилёва и с ним ещё
свыше шестидесяти человек чекисты убивали на Ржевском полигоне.
Вопреки утверждениям нынешних либералов, заговор был серьёзным,
а Гумилёв был убеждённым и решительным противником большевизма.
Судить о серьёзности заговора можно уже хотя бы по тому факту,
что до сих пор из 153–х томов таганцевского "Дела" для
исследователей открыто только три.
Фрагмент моего интервью с петербургским писателем, историком, автором– исполнителем песен Борисом Александровичем Алмазовым "Мы были ближе к дореволюционной культуре ровно на полвека...":
– Вы считаетесь последователем Льва Николаевича Гумилёва, а с ним лично Вы были знакомы?
– Да, мы были знакомы, я ходил на его лекции. Но тогда я ещё не вполне представлял, какая это величина. Теперь–то все понимают, что он был гениальным ученым. Правда, Российская Академия Наук не дала ему академического звания, так вот за то её Бог и наказал: сейчас такое количество всяких академий появилось, куда чуть ли не бомжи вступают: Петровская академия, Академия связи, и так далее… Но это безобразие, я думаю, кончится. Потому что, академия должна быть одна – Российская Академия Наук, и всё. Вот членом её Лев Николаевич Гумилёв не был… Что для неё бо–о–льшой минус! Ведь даже, если всё, что сказал Гумилёв – чушь и ересь, всё равно – это говорил гений, гениальный во всём, в том числе и в заблуждениях, если это заблуждения. Опровергая даже заведомую ересь, можно науку далеко вперед двинуть. Но на самом деле то, что он сказал, пока опровержений не находит. Он своего просветления достиг таким страданием, каким его достигали только святые. Кроме того, он всегда был верующий, в последние годы жизни исполнял должность церковного старосты в храме иконы Владимирской Божией Матери.
– А к творчеству его отца, какое у Вас отношение?
– Я к Николаю Гумилёву как к человеку очень хорошо отношусь. Поэт он, безусловно, великий, но для русской литературы, по–моему, слишком изысканный. Везде у него чувствуется этакая крахмальная салфетка. Хотя он как чувствовал, так и жил. Ведь чем поэзия отличается от прозы? В прозе больше слов, там легче затаиться, спрятать свои подлинные чувства, а в поэзии – человек выворачивается наизнанку, и именно потому, что иначе он жить не может, – жизнь нараспашку! Ну, что делать, если у него были крахмальные манжеты и туго застегнутый воротничок? Вот он такой… Да и с гибелью его до сих пор много неясностей. Ведь Гумилёв писал про африканского жирафа, а в Африку–то ездил на деньги Военного министерства. И у меня глубочайшее убеждение, что расстреляли его не за то, что он поэт, а за то, что не смогли его перевербовать, поскольку он был ещё и разведчиком, и вероятно, очень хорошим. Тогда, в 20–е годы, шла перевербовка в советские спецслужбы бывших русских разведчиков, и многие не перевербовались. Вот «красный граф» Игнатьев – «Пятьдесят лет в строю, ни разу в бою» – он перевербовался, а Гумилёв – нет, и его убили.
– Лев Николаевич чтил память отца?
– Боготворил его! Лев Николаевич – сын своего отца, а не своей матери. Я вот Ахматову не люблю до сих пор. Она была плохая мать. И вообще женскую поэзию не люблю, – не бабское это дело стихи писать! Но быть похороненным Лев Николаевич хотел рядом с матерью, в Комарово. Так нет же! Волю его не выполнили, похоронили на Никольском кладбище в Александро–Невской Лавре.
____________________________
Полный текст этого интервью можно прочитать в моём "Литературном дневнике"
http://www.stihi.ru/diary/cornett/2014-12-03
Или здесь – http://www.donskoi.org/982
на сайте Донского монастыря.