Безобразный соловей
***
Этот красивый человек был прекрасно безобразен. Уродливо скроен и на посмешище сшит. Будь ваш взгляд живым существом, он непременно набил бы себе шишку на лбу, споткнувшись на сморщенном личике о феноменальный клювообразный нос, под которым, как в тени нависающего утёса, был едва приметен плоский мягкий подбородочек. А между — был ещё и впалый рот. Рот — с пухлыми еврейскими губами и широкий, как улыбка клоуна. Да, об ушах. Собственно, ушей-то и не было — была пара локаторных тарелок.
***
Я слушал из моей коллекции великих голосов. На проигрывателе кружилась пластинка с неаполитанскими песнями, пел Карло Бути. Я открыл окно и выпустил «Марекьяре» во двор. Пока я менял пластинку, мелодия влетела обратно чудным образом преображённая, но я не мог узнать инструмент, на котором она звучала. Я перегнулся через подоконник. На траве стоял лысый мальчик и играл мелодию на губах с, поверьте мне, самой изощрённой и невероятной виртуозностью. Это было потрясающе. Мой подбородок отвис, и глаза смущённо бегали вверх и вниз, оглядывая человечка. Мальчик поднял голову. Глаза его, два куска бархатного опала, отсвечивающих искристым юмором, нашли меня, и солнечная улыбка расцвела на физиономии.
— Добрый день. Как поживаете? Что за красота эта мелодия. Я ваш новый сосед. Я имею в виду, я живу в следующем подъезде. Второй этаж. Это невысоко. С моей женой. Мне очень нравится. Я имею в виду музыка. У вас хороший вкус, — сказал мужчина, потому что это был мужчина лет за пятьдесят.
— Вы музыкант? — спросил я.
— О! Я хотел бы. Нет, я не музыкант. Я — почтальон. Я имею в виду доставщик телеграмм. Можете Вы видеть мою руку оттуда? — он показал мне крученую сухую ветку с мёртвыми пальцами: — Это, короткую ногу и пара медалей – всё, что я справился принести с войны. Я не могу разносить почту, так они дали мне эту позицию. Мне не нужно приходить на работу по графику. Когда приходит телеграмма мне звонят. Это хорошая часть. Я имею в виду, они поставили телефон в мою квартиру. Мне платят 60 рублей в месяц. Соседи пользуются этим. Я имею в виду телефон. Вы тоже можете заходить, если хотите. Плохая сторона: они могут позвонить в любое время суток. Я имею в виду почту. Телеграмма-молния должна быть доставлена немедленно. Срочно как только возможно. При любых обстоятельствах. О, это очень важно. Я просто схожу с ума от этого. Я имею в виду музыку.
Я поймал паузу в череде коротких предложений и пригласил моего собеседника зайти.
Он покачал головой:
— Спасибо. Вас зовут Алик? Я правильно услышал? Сейчас не могу. Мы это сделаем в другой раз. Мне нужно спешить на почту. Они только что мне позвонили. Вы, конечно, знаете, что певческий голос — самый деликатный инструмент в мире. До свидания. Что за талант Вы имеете! Я имею в виду голос!
***
Я был рад видеть моего нового соседа в любое время и наслаждался его компанией. Я узнал, что у него не было формального образования, но изучение Торы в детские годы отточило его мозг, и наблюдения его были прозорливы и остроумны. Он воспринимал мир скорее интуитивно, чем на основе логического знания.
Я узнал также, что они с женой переехали в наш дом в через обмен. Прежнюю двухкомнатную квартиру разменяли на две однокомнатные: для женившегося младшего сына и для себя. Старшие дети были семейными давно и жили отдельно. На праздники семья собиралась у родителей. Меня всякий раз изумляло, когда я пытался представить столько людей в одной комнате.
Но ведь то было не в первый раз, как советская действительность озадачивала меня. А вот и другая загадка: как эти двое сумели поставить на ноги четверо детей на самую маленькую в стране зарплату.
Вскоре после знакомства с почтальоном я встретил во дворе его жену. По росту они подходили друг другу. Полнота её была приятной, черты смуглого лица мелки и миловидны. Работала она бухгалтером в жилконторе. Происхождения была самого простого, но манерами пыталась показать себя дамой высшего света.
***
Наши случайные встречи с маленьким почтальоном продолжались. Мы никогда не стали что называется друзьями. Я был горд представить ему Хандошкина, гениального русского композитора XVIII века. Временами я спрашивал его о войне. Он отказывался рассказывать. В другом случае я похвалил, как щедро наделила его природа музыкальными способностями. Маленький почтальон был польщён и улыбался блаженствуя. При очередной встрече я дал ему бумажный свёрточек.
— Что это? — спросил маленький почтальон, поднимая брови.
— Это соловей, из дерева. Я увидел это на барахолке и купил сразу. Ручная работа. Здорово сделано, а?! Это вам.
— Почему соловей?
Я похлопал себя ладонью по губам. Он улыбнулся счастливо и в следующее мгновение звонкое щебетание весеннего певца заполнило комнату.
— Неужели у вас нет желания показать свой талант где-нибудь? — спросил я.
— Почему? Я прошёл всю войну и вышел живым, разве мало? Этого подарка достаточно, чтобы любить жизнь, а я влюблён в неё. И я надеюсь... по меньшей мере, я делаю всё возможное, чтобы видеть моих детей счастливыми. Я имею в виду, это моя цель. Об одной вещи я жалею только — ушёл от веры. Я имею в виду от еврейской, веры моих предков. Это даёт мне столько огорчений. Я вижу, как однажды я вернусь в синагогу и приведу с собой мою жену. Я имею в виду, она выросла в семье коммунистов. Ой, что Вы, она и слышать не хочет об этом. Я имею в виду Б-га. Ой-вей.
***
Был первый день зимних каникул. Звонок в дверь. В такой спозаранок?! Я открыл дверь. Маленький почтальон стоял у порога понурив голову.
— Доброе утро, — сказал я. — Вы что, так и будете стоять на пороге?
Он приподнял голову. Я увидел печальное и осунувшееся лицо. Губы дёргались в конвульсии. Я отступил в сторону. Почтальон вошёл, оглянулся на меня испуганно и сжался в кресле.
— Ваши дома? Уже ушли? Тогда поставьте для меня что-нибудь для сердца. О жизни. Я имею в виду… — Он запнулся и ушёл в молчание. Зазвучала 6-я Чайковского, освящая душу философской трагедией завершения жизни. Я присел напротив маленького почтальона поговорить, увидел наполненные слезами глаза и поспешно отвернулся.
— Они ночью мне позвонили. Я имею в виду с конторы. Это взяло у меня час добраться. Мороз страшный, а ветер таки сумасшедший. В четыре утра я вышел с почты. Там была вечность, пока я нашёл дом. Фонарей не видно. Адресат на пятом этаже. Когда я позвонил в дверь, я был кусок льда. Всё, чего я хотел,— стакан горячего чаю. Дверь открыл заспанный великан. Он был в трусах. Сказать, что он был взбешён, — ничего не сказать. Тут же в дверях он открыл и прочитал телеграмму. Потом он прочёл её ещё раз — вслух. Его здоровенный кулак смял бумажку и бросил комок мне в лицо. Он кричал на меня «идиот», что я разбудил его в такую рань этой ерундой: его брат приезжает на следующей неделе.
Этот амбал схватил меня за воротник и через всю площадку швырнул в стенку. Он орал. Он показывал, как он меня задушит одной рукой. Он рычал, что из-за пархатых жидов в России нет жизни приличным людям. Он кричал, что за деньги, которые я украл у честных, тяжело работающих русских людей, еврейский доктор испортил мне руку, чтобы я мог пересидеть войну в Ташкенте.
Когда он захлопнул дверь, я сел на ступеньку и заплакал. Неправда ударила меня в сердце. Я имею в виду вот я здесь. У меня нет сил идти домой. Моя жена больная. Мне нужно место, где успокоиться. Он родился после войны. Я имею в виду великан, а я воевал за его жизнь.
Я пошёл на кухню и принёс два стакана чая с печеньем. Он начал прихлёбывать. Горячий чай оттаял его тело и обиду. Я перевернул пластинку и спросил, часто ли такое случается. Маленький почтальон глубоко вдохнул, закрыл верхнюю губу нижней и долго выдохнул:
— Да. Это случается. Но, вы знаете, это моя вина. Я имею в виду, видите, у меня есть плохая привычка. Я жду. Никогда же не знаешь, что в телеграмме. А ночью особенно. Я имею в виду, есть много одиноких и больных людей. Иногда, после плохой вести, им нужна помощь. Другая вещь, иногда получатели дают на чай сколько-нибудь, если они, конечно, хотят.
***
Отправляя меня весенним утром в школу, мама спросила:
— Что-то не видно маленького почтальона. Ты не знаешь, что с ним?
— Не знаю, мама.
— Тут говорят — у его жены нашли рак.
— Откуда ты знаешь?
— Вчера была в ЖЭКе. Кассирша сказала, что он приходил к начальнику просить дополнительный отпуск для жены. Начальник отказал. Сказал у них отчёт какой-то важный, а она бухгалтер.
— Почему?
— Почему бухгалтер?
— Нет, почему почтальон просил об этом.
— Врачи сказали ему, что жене нужно для поправки здоровья побыть дома. Ей нужна диета и отдых. Маленький почтальон хотел, чтоб она уволилась, а она не хочет, боится испортить пенсию. Бедная, ничего не знает о своей болезни.
***
Болезнь своё взяла. Женщина была вынуждена оставить работу. Теперь она проводила много времени на скамейке у подъезда. Жаловалась на ноги, которые безо всякой причины стали вдруг слабыми. Приятная полнота её щёк ушла, что она приписывала диете и гордилась. Природа перемен ускользала от неё.
***
Я встретил маленького почтальона на улице. Он нёс сетку с продуктами.
— Видите, Алик, я достал немножко свежего творога и настоящей неразбавленной сметаны: девочки в магазине добры ко мне. Они даже дали мне хороший кусочек мяса на котлеты. Посмотрите какой красивый. Я имею в виду мясо. Без костей. Почти. Моей жене нужна свежая, здоровая пища, высококалорийная.
— Я слышал, что ваша жена больна.
— Глупости, — ощетинился он, — у людей длинные языки. Она просто устала, переработалась. Я поставлю её на ноги за неделю.
— Но люди говорят, что доктора…
— Болтовня, мой друг, болтовня. Что врачи знают об этом. Медицина до сих пор не наука. Это искусство, полное догадок и предположений. Один доктор слушает тебя и прикладывает симптомы к болезни А. Другой с тем же называет болезнь Б. Я имею в виду, нужно слушать их советы, конечно; но не надо терять и здравый смысл. Тут вот ещё что… Алик, Ваша мама со связями в торговле, мне сказали. Я имею в виду, не могла бы она достать для меня дефицитных овощей, фруктов? Я переплачу, если надо. Ой, извините. Мне нужно уже бежать к жене. До свидания.
***
Болезнь была упрямой и добирала своё. Женщина слегла. Она не могла ходить желудком. Ей сделали операцию. Теперь фекалии выходили через трубку в боку. Вонь в квартире была нестерпимая. Маленький почтальон разрывался между работой и уходом за больной. Как только он, однорукий, измождённый, исхитрялся поддерживать чистоту в квартире! Он кипятил носильное и постельное бельё, сушил на балконе и прожаривал утюгом. Готовил и кормил жену. Менял перевязки, давал ей лекарство и выполнял остальные назначения врачей. Да что там… какой смысл перечислять те заботы, в которых 24 часа в сутки нуждается тяжело больной. Это был ад, однако…
Через какой-то месяц я услышал под окном знакомую трель.
— Эй, мой добрый человек, как дела?
— Алик, Вы помните, что я говорил Вам о докторах? Так я таки был прав. Ей лучше. Моя дорогая, как я люблю её. Она попросила кушать, и ей не нужны болеутоляющие больше. Она пошла на поправку. О Г-споди, завтра я иду с утра в синагогу благодарить Всемогущего. Вы не пойдёте со мной?
***
Этой ночью женщина умерла.
***
Похоронная процессия медленно шла за гробом, поставленным на открытый кузов грузовика. Родственники, друзья, соседи несли венки и цветы. Маленький почтальон был в первом ряду. Он не плакал. Лицо его было серым и иссохшие губы крепко сжаты. Он едва был в силах передвигать ноги, и дети под руки вели его вдоль дороги.
***
После похорон маленький почтальон сдал совсем. Жизнь без жены не имела для него смысла. Дети навещали отца, пытаясь поддержать его существование в достойном виде. Усилия не срабатывали. Маленький почтальон напоминал хлипкую тень прежнего себя. Видя его бредущим бесцельно через двор, женщины плакали.
***
В то отчаянное утро, когда я был на пути в школу, женский визг поднял дом на ноги:
— Люди, помогите. На помощь.
Не знаю почему, я немедленно подумал о маленьком почтальоне и побежал к его квартире. На площадке уже толкались соседи, но не осмеливались входить вовнутрь, хотя дверь в квартиру была приотворена.
— Я иду вниз на работу, — плакала женщина (по-видимому та, которая кричала), — смотрю, дверь открыта. Я сразу почувствовала недоброе. Я вошла, и тут… О бедный, бедный… Прости, Г-сподь, душу его грешную.
Я протиснулся между собравшихся и прошёл в комнату. Она была пуста. Пусты были кухня и ванная. Голова моя закружилась. Я осмотрелся спокойнее, даже заглянул под кровать. Надеясь, что женщина что-то напутала в замешательстве, я снова вошёл в кухню. Тень слева спугнула меня. Я повернул голову. Под потолком шла газовая труба, к ней была привязана бельевая верёвка, а на ней — у самой стены — висел скрюченный, весь высохший и уже почерневший гороховый стручок.
Я попытался снять тело, но у меня не хватало сил. Вошёл милиционер. Он взял кухонный нож и обрезал верёвку. Мы вдвоём отнесли маленького почтальона на кровать.
— Я скоро вернусь, — сказал милиционер, — посиди здесь, не разрешай никому ничего трогать.
Я кивнул, слёзы катились по моему лицу, но я не вытирал их. Я беспомощно огляделся куда бы сесть и увидел на столе записку: “Милые дети, у меня мамина болезнь. Доктора лгут мне, но я не могу обманывать себя. Мои любимые дети и внуки, у меня нет смелости сражаться с ещё одной бедой. Простите меня. А Г-сподь пусть простит мою душу и поддержит вас, мои дорогие. Ваш папа и дедушка.”
***
Уголок записки был прижат к столу деревянным соловьём.
***
Цидук гаДин
В праведности Ты, Господь, умерщвляешь и воскрешаешь, в руке Твоей хранилище всех душ, неблагопристойно Тебе стереть память о нас. Да будут глаза Твои открыты нам в милосердии, ибо Тебе, Владыка, принадлежат милосердие и прощение.
Человек — год он проживет или тысячу лет — какая польза ему в этом? Он будет, как будто бы и не был. Благословен истинный Судья, который умерщвляет и воскрешает.
Велик Ты в совете и величествен в делах, глаза Твои открыты на все пути сынов человеческих, чтобы воздать человеку по путям его и по плодам дел его.
Чтобы возвестить, что прям Господь, Твердыня моя, и нет в Нем неправды. Господь дал и Господь взял, да будет Имя Господа благословенно!
***