как жить, пройдя земной,
не дантов ад,
когда пред взором близкие,
родные-
руки протягивающие, живые
и вроде бы никто
за смерть не виноват...
.................................
ИЗ ИНТЕРНЕТА
.................
Пауль Целан
Paul Celan
День рождения: 23.11.1920 года
Возраст: 49 лет
Место рождения: Черновцы, Румыния
Дата смерти: 20.04.1970 года
Место смерти: Париж, Румыния
Гражданство: Румыния
"Небожитель на грешной земле"
Поздним весенним вечером 1970 года с одного из парижских мостов в Сену бросился человек, и сразу, как камень, скрылся под водою. Случайные прохожие подняли тревогу; примчавшаяся на катере речная полиция начала поиски. Течение Сены довольно быстрое, лишь через несколько часов с помощью аквалангистов и специальных сетей тело нашли. В кармане плаща погибшего обнаружили вид на жительство, и через несколько минут картотека Центрального управления городской полиции Парижа выдала полные сведения: Пауль Лео Анчель, гражданин Австрии, год рождения - 1920, национальность - еврей, профессия - литератор, в Париже постоянно проживал с 1950 г. Свои книги и публикации подписывал псевдонимом Пауль Целан.
Автор: Андрей Кротков
Сайт: Знаменитости
Люди, пришедшие на другой день для опознания, припоминали: погибший не умел плавать, а значит, прыжок с моста был явным самоубийством. Неизлечимая болезнь? Неразделенная любовь? Денежные затруднения?
Впрочем, Париж привык к самоубийствам, тем более поэтов. "Ведь месье Целан - поэт? На каком языке он писал? На немецком? И на французском тоже? Да, есть талантливые люди. А еще на русском и на румынском?! Как жаль, как жаль... Кремация завтра, господа. Увы, двадцатый век и все такое прочее, но с похоронами самоубийц у нас во Франции бывают некоторые сложности, да..."
Областной центр независимой Украины, маленький город Черновцы (до 1944 г. - Черновицы) имеет весьма бурную историю. До 1775 г. он принадлежал Молдавскому княжеству, с 1775 г. - Австрии, с 1918 г. - Румынии. Пауль Целан явился в сей мир в Черновицах немецкоязычным евреем румынского подданства. С 28 июня 1940 г. по 22 июня 1941 г. пребывал в советском гражданстве. Последующие три года выживал в обстановке непрерывного кошмара между жизнью и смертью, потерял всех родных, уцелел благодаря чистой случайности. В начале 1945 г. предпочел не ждать милостей от новой администрации, пересек советскую границу и восстановился в румынском подданстве. Работал в издательстве, переводил на румынский язык русскую прозу, писал собственные стихи. Послевоенная Румыния ничем не отличалась от послевоенной Восточной Европы - разве что традиционный антисемитизм там был чуточку покрепче. Целан совершал тихий дрейф к Западу; когда в Вене в 1948 г. вышла его первая книга стихов "Песок из урн", он приложил усилия и перебрался в Австрию. Однако на части территории Австрии все еще находились советские войска (они ушли оттуда только в 1955 г.), и Целан от греха подальше переместился в Париж. "Пятый пункт", недавно гарантировавший смерть, теперь открывал границы - Европа КАЯЛАСЬ.
Предельно сосредоточенный на литературном труде, Целан принадлежал к тому типу небожителей, поэтов немножко не от мира сего, о которых принято писать в снисходительном тоне. Чудо спасения из самого пекла гитлеровского геноцида отступило на второй план перед грузом памяти о пережитом. Наиболее известное стихотворение Целана - "Фуга смерти" - нельзя читать без содрогания. В своем творчестве Целан прошел удивительный путь от классически ровного стиха до верлибра, в котором не только затемняется смысл разорванных строк, но начинается уже разрушение словесной ткани. Поздние стихи Целана похожи на ребусы, импрессионистичны и труднопостижимы.
Целан свободно владел русским языком, что для уроженца Северной Буковины в общем-то не характерно. Немецкое написание своей фамилии - Antschel - он переделал в псевдоним Zelan, но позднее писал его на французский манер Celan. Поэтическое чутье и литературный вкус у него были безупречны. По доброй воле и собственному выбору Целан пятнадцать лет отдал каторге поэтического перевода. Благодаря ему три русских поэта - Александр Блок, Сергей Есенин, Осип Мандельштам - переведены на немецкий так, что сделать это лучше вряд ли возможно. Дань приютившей его Франции поэт отдал также литературным приношением - полностью перевел на немецкий Поля Валери и Артюра Рембо.
Человек замкнутый и малообщительный, Целан тем не менее вкусил полную меру литературной славы. Париж открыл одинокому иностранцу все двери, в Германии ему была присуждена высшая литературная награда - премия Георга Бюхнера, реальная (Румыния) и потенциальная (Израиль) исторические родины расточали поэту все мыслимые похвалы, о творчестве Целана сочинялись статьи и монографии. Но немногие знали, что происходило за дверью его парижской квартиры.
Как потомок граждан Австрии и жертва Холокоста, Целан автоматически получил австрийское гражданство. Он сознательно покинул зону юрисдикции советских оккупационных властей, так как не переносил царившей там политической неразберихи и слишком хорошо знал об исчезновениях бывших австрийских граждан в подвалах Смерша.
В Париж, интеллектуальную и литературную столицу Европы, он переехал исключительно с творческой целью - в сознании западных людей постоянное проживание за границей не ассоциировалось с понятиями "предательство" и "измена Родине". Во Франции Целан жил на правах постоянно проживающего иностранца, на французское гражданство (которое и в наши дни получить нелегко) не претендовал. Быстро обретенная известность, писательские и переводческие гонорары обеспечивали ему приличный уровень материального благополучия. Иначе говоря, карьера молодого человека из забытого Богом уголка карпатской земли была почти головокружительна: живи и радуйся!
Судьба распорядилась иначе. Потрясения времен войны, апокалиптический ужас виденного и полное человеческое одиночество в мире не отпускали Целана и в конце концов подкосили его. Такое происходило со многими евреями-интеллектуалами, пережившими Холокост, причем уже много лет спустя после войны. Груз пережитого, вроде бы скинутый с плеч, не исчезал - он медленно давил и убивал случайного беглеца из зоны смерти; это был своего рода "отложенный геноцид", запоздалое действие трупного яда эпохи невиданного человекоубийства.
Целан не страдал психическим расстройством, не "исписался" в вульгарном смысле этого слова. Он просто сгорел, источился, не находил более сил для адекватного выражения того, что переполняло его выжженное сердце; поднявшись со дна на вершину, он предпочел не начинать спуск...
В 1975 г. в сборнике "Из современной австрийской поэзии" были опубликованы по-русски 43 стихотворения Пауля Целана. Вроде бы и немало, но это все. Фигуру "эмигранта" сочли слишком одиозной для продолжения знакомства, а в вышедшем в 1987 г. Литературном энциклопедическом словаре Целан был мало того что назван "немецким поэтом", но и опять-таки попрекнут эмиграцией. Видимо, здесь не обошлось без Луи Арагона, от которого в свое время Целан не принял предложение перевести Маяковского за хороший советский инвалютный гонорар.
Последняя, посмертно вышедшая книга стихов Пауля Целана называлась пророчески - "Неизбежность света".
СТИХИ
Пауль Целан
в переводах Вяч.Куприянова
Фуга смерти
Черная млечность рассвета мы пьем ее на закате
мы пьем ее в полдень и утром и пьем ее по ночам
мы пьем и пьем
мы в небе могилу роем там тесно не будет лежать
В доме живет человек он играет со змеями пишет
он в сумерках пишет в Германию золото волос
твоих Маргарита
он пишет и после выходит из дома и звезды сияют
он свистом зовет своих псов
он свистом сзывает евреев чтобы рыли могилу в земле
он велит нам теперь сыграйте для танца
Черная млечность рассвета мы пьем тебя ночью
мы пьем тебя утром и в полдень и пьем на закате тебя
мы пьем и пьем
В доме живет человек он играет со змеями пишет
он в сумерках пишет в Германию золото волос
твоих Маргарита
Пепел волос твоих Суламифь мы в небе могилу роем
там тесно не будет лежать
Он кричит вы там глубже в землю а вы там играйте и пойте
он пистолетом грозит и глаза его голубые
вы там глубже лопаты а вы там дальше играйте для танца
Черная млечность рассвета мы пьем тебя ночью
мы пьем тебя в полдень и утром и пьем на закате тебя
мы пьем и пьем
В доме живет человек золото волос твоих Маргарита
пепел волос твоих Суламифь он играет со змеями
Он кричит слаще пойте про смерть смерть немецкий маэстро
он кричит гуще скрипки вы в небо уйдете как дым
в облаках вы найдете могилу там тесно не будет лежать
Черная млечность рассвета мы пьем тебя ночью
мы пьем тебя в полдень смерть немецкий маэстро
мы пьем тебя на закате и утром мы пьем и пьем
cмерть немецкий маэстро и меток глаз голубой
точна свинцовая пуля и она покончит с тобой
в доме живет человек золото волос твоих Маргарита
он травит собаками нас нам в небе могилу сулит
он играет со змеями грезит смерть немецкий маэстро
золото волос твоих Маргарита
пепел волос твоих Суламифь.
ТИШЕ!
Тише! Я вонзаю шип в твое сердце,
ведь эта роза, ведь роза
в зеркале стынет вместе с тенями, она кровоточит!
Она и тогда кровоточила, когда да и нет мы смешали,
когда мы пили в захлеб,
ведь бокал, со стола соскочив, зазвенел,
возвещая нам ночь, что смеркалась дольше, чем мы.
Мы пили жадными ртами:
это было желчью на вкус,
но пенилось, словно вино –
Я шел за лучом твоих глаз,
и язык лепетал нам о сласти…
(Он все также лепечет, лепечет.)
Тише! Шип все глубже вонзается в сердце;
он в тайном сговоре с розой.
ВОДА И ОГОНЬ
Я в башню тебя заточил и слово вымолвил тисам,
брызнуло пламя из них на твое подвенечное платье.
Ночь светла,
ночь светла, зачинщица наших сердец,
ночь светла!
Ее свет заходит за море,
будит луны в заливе и ставит на скатерти пены,
смывая мне с них времена.
Оживи серебро, стань чашей, ковшом, как ракушка!
Скатерть время полощет к часу от часу,
ветер полнит сосуды,
море пищу выносит:
блуждающий глаз, оглушенное ухо,
рыбу, змею.
Скатерть время полощет к ночи от ночи,
надо мной проплывают флаги народов,
люди рядом со мной гребут в гробах к берегам,
и подо мной, как в Иванов день, звездит и небесит!
И я взгляд поднимаю к тебе,
солнцепламенной:
вспомни время, когда вместе с нами ночь всходила на гору,
вспомни время,
вспомни, что я был тот, кто я есть:
мастер застенков и башен,
тисов дыхание, брошенный в море гуляка,
слово, в которое выгоришь ты.
***
Из сердец и мозгов
прорастают былинки ночи,
и слово, серпом изреченное,
склоняет их к жизни.
Как и они, немые,
мы веем навстречу миру:
наши взоры
обмениваются, милости ради,
мы на ощупь идем
по их темным намекам
Безблико
молчат твои очи в мои,
блуждая,
подношу твое сердце к губам,
и ты мое сердце подносишь:
то, что пьем мы сейчас,
утоляет жажду часов;
тем, что есть мы сейчас,
наполняют часы времена.
Пригубим мы их?
Ни звука, ни блика:
нет между нами ответа.
О былинки, колосья,
вы, былинки ночи.
***
Дождь полнит кружку, чтобы нам напиться.
Нам сердце ночи вынянчит траву.
Но время жатвы миновало, жница.
Спи. Я же все увижу наяву.
Как прядь твоя бела, ночная вьюга!
Бело в былом, бело, что впереди.
Мой счет – года, твой счет – часы досуга.
Мы пьем дожди. Дожди мы пьем. Дожди.
ЧТО СЛУЧИЛОСЬ?
Что случилось? Камень под горою.
Что приснилось и тебе и мне?
Слово. Откровенное. Родное.
Выше звезд. С землею наравне.
С чем мы шли против всего глухого?
Шли мы с камнем пропасть заложить.
Сердце к сердцу. Тяжко было слово.
Стать весомей. Легче слыть.
***
Что это и откуда?
Чужой ты стала мне.
Твой пульс звенит повсюду
В колодезной стране,
где тела нет для тени,
и губ для влаги нет,
где свет трепещет в пене,
и пена полнит свет.
И ты уходишь в струи,
проходишь свет насквозь.
Но ты игру такую,
пока не поздно, брось!
ПСАЛОМ
Никому нас не вылепить снова из глины,
никому не воскресить наш прах.
Никому.
Хвала тебе, Никому.
Во благо твое
расцветем.
Тебе
вопреки.
Ничем
были мы, есть и будем,
в расцвете:
ничем –
Никому-розой.
С пестиком,
светлым душой,
с тычинками небеснопустынными
с цветком покрасневшим
от пурпура нами пропетых слов
о шипах, о
о шипах.
iben.
Wir waren nie, so leiben wir bei ihr.
***
***
Из голубей взмывает самый белый!
Я от любви преобразился весь!
В дом древо входит поступью несмелой.
Ты так близка, как будто ты не здесь.
Из рук моих берешь цветок беспечно:
Не красный, не седой, не голубой.
Где не был он, там он пребудет вечно.
Нас нет, и с ним остались мы с тобой.
ВЕЧНОСТЬ
Ржаворожденный нож, древа ночного кора
тихо шепчут тебе время, сердца, имена.
Мы слышали спящее слово, оно
во сне ныряет в листву:
будет осень увещевать,
еще речистей рука, что листает ее,
свеж, как забвения мак, рот, успевший ее целовать.
Мы вблизи, Господь,
мы вблизи, мы явь.
Мы уже одержимы, Господь,
мы друг в друга впились, словно
плоть любого из нас
плоть Твоя, Господь.
Молись, Господь,
взывай к нам,
мы вблизи.
Мы сквозь ветер сошли,
сошли, чтоб склониться
над корытом и кратером.
Мы сошли, чтоб испить, Господь.
Там была кровь, тобой
пролита, Господь.
И она сияла.
И твой облик выплеснула в наши очи, Господь,
рты и очи были пусты и отверсты, Господь.
Мы испили, Господь,
И кровь и твой облик в крови, Господь.
Взмолись, Господь.
Мы вблизи.
КОЩУНСТВЕННЫЕ СЛОВА
Дай мне пены ночи - это я был в ней вспенен.
Дай мне туман – это я был туманом.
Дай мне легкий волос, темный глаз, черное
покрывало:
дай мне третью смерть после второй.
Дай пролиться семи морям в мой бокал:
я буду пить так долго, пока ты веришь, что отравляешь,
так долго пока твоя весна морочит губы влюбленных,
и дольше чем ты меняешь солнца и облака наводишь.
Ты мой сотрапезник, ты пьешь мою жажду,
ты совсем как я, но я вовсе тебе не подобен,
ибо ты уделяешь, а я беру свою долю;
но то что ты подливаешь, я выпиваю:
ведь ничто не может быть горше меня самого,
и все твои семь морей лишь моя седьмая слеза.
ХВАЛА ДАЛЁКОМУ
В роднике твоих глаз
ставят сети ловцы обманных морей.
В роднике твоих глаз
море держит свои обещания.
Сюда я забросил
сердце, побывавшее средь людей,
одежду свою и блеск некой клятвы:
Чернее в черном, я стал обнаженней.
Прежде изменник, я верен теперь.
Я это ты, если я это я.
В роднике твоих глаз
я гребу и грежу о краже.
Сеть ловит другую сеть:
мы расстаемся в объятиях.
В роднике твоих глаз
повешенный душит веревку.
SPRICH AUCH DU
И ТЫ ГОВОРИ
И ты говори,
говори напоследок,
скажи свое слово.
Говори –
Но Нет да сливается с Да.
И придай своей речи смысл:
снабди ее тенью.
И теней пусть хватает,
дай их столько,
сколькими можешь ты наделить
полночь, полдень и полночь.
Оглядись окрест:
как все вокруг оживает –
При смерти! Оживает!
Истинно говорит, кто изрекает тени.
Но вдруг место сжалось, где ты стоишь:
Куда теперь, когда тени опали, куда?
Всходи. Поднимайся на ощупь .
Ты все легче, все тоньше, незримей!
Ты тонок уже: как нить,
по которой вниз ее тянет, звезду:
чтобы плыть внизу, там
где ей виден ее же блеск: в зыби
блуждающих слов.
.....................................
Пауль Целан
Семен Венцимеров
http://www.stihi.ru/2007/06/22-1435
Пауль Целан
Повседневность полна сюрпризов –
У судьбы есть коварный план –
И она мне бросает вызов:
Европейский поэт Целан..
Кто считает его французом,
Кто австрийцем...
-- Да нет, -- румын... --
Кстати, жил он и под Союзом –
Узаконенный гражданин
В совершенстве владел «великим
И могучим...» -- переводил...
Русских звонких поэтов лики
Благодарно в душе носил...
А писал стихи – на немецком.
Что недавно открылось мне –
И стою под прицелом метким:
Вызов брошен – и в стороне
Отмолчаться едва ль удастся:
Ведь немецкий – и мой язык...
Неизбежно в стихи вгрызаться...
Страшновато... Целан – велик.
Всей Европою величаем...
Но попробуй его пойми...
Вызов принят: он черновчанин...
-- Ну, так что же ты, не томи!
-- Погодите, не так все просто,
Намечается тяжкий труд... –
На портрете: лицом подросток –
А подносит зажженный трут,
Что взрывает мои привычки:
Я конкретен в моих стихах.—
Стилистической переклички
Не находится – вот и страх
Перед встречей с душой Целана,
Воплощенной в неясный слог...
Все Целаново так туманно...
-- Ты бы, Пауль, мне сам помог... –
Улыбается с легкой грустью:
-- Разбирайся, земляк, твори! –
-- Попытаюсь... Вначале пусть я
Обозначу шаги твои... –
Он явился на свет в двадцатом --
(Двадцать семь годков до меня).
В окружении небогатом...
Город, тайны свои храня,
Подводил к переулкам-фрескам
И гравюрам...
-- Красиво, ах! --
Говорил с пацаном еврейским
На бесчисленных языках...
Полагаю, учился Анчел
В той же школе, где я потом
В первом классе ученье начал...
Мне неведомо, где был дом,
В коем он, Пауль Лео Анчел,
Малышом пузыри пускал...
Город тайны свои заначил...
А у века – лихой оскал...
Век глядит на мир, не мигая...
Год в Румынии Черновцы...
Чуть поздней родила Михая
Королева... У них отцы,
Гогенцоллерн и Анчел – ясно,
Что не ровня... А сверх того
Поощряет король негласно
Ксенофобию... Для чего?
Вразумительного ответа
Не дождетесь – вселился бес?
Вновь и вновь в бесовство планета
Попадает фатально без
Хоть какого-то просветленья
В черных душах. Урок не впрок...
Предвоенное поколенье:
Королевский инфант, сынок
Гогенцоллерна и Елены
В королевском растет дворце.
Европейских монархов гены
Сконцентрированы в мальце.
У еврейского коммерсанта –
Пауль Лео – смешной малыш...
Что еврейство – детерминанта
Всей судьбы, вспоминают лишь
Папа с мамой... Смышленый мальчик
В полиэтносе Черновцов
Перебрасывает, как мячик,
С языка на язык словцо,
Взяв в румынском его – в немецкий,
С украинского – снова в дойч...
Словоформы мальчишек метки...
Так, играя, судьбу найдешь...
Не заметил и сам, как вскоре
Все наречия понимал...
Он учился в народной школе,
Шестилетним в нее попал.
Через год -- с поворотом новым
И Михая судьба пошла:
Несмышленым был коронован –
Непонятные нам дела...
Пауль Лео писал диктанты,
Числа складывал и делил,
Лингвистические таланты
Убедительно проявил.
А Михай королевством правил,
Что похоже на анекдот...
Люд румынский монарха славил:
Не мешает, так пусть живет...
Что за разница: туарег ли
На престоле? Пускай малец...
А в тридцатом Михая свергли
Да не кто-нибудь, а отец.
Тоже не было заварушки.
Люду дело ли до мальца?
Пусть играет теперь в игрушки –
Есть пригляд короля-отца...
Не румыну быть роялистом,
Он простак, но хитрец порой...
А тем временем – гимназистом
Подрастает второй герой.
Полагаю, учился Анчел
В том же здании не шутя,
Где и я путь в ученье начал,
Четверть века за ним спустя,
А предшествовал – Эминеску,
Что уже, все, что мог, свершил...
Жизнь смастрячит такую пьеску!...
А тем временем сокрушил
Гитлеризм весь уклад в Европе –
Наказанием за грехи –
Мерзость адова в юдофобе...
Пауль Лео любил стихи.
Тонкий Райнер Мария Рильке,
Гуго Гофмансталь, либреттист...
Он в исканиях на развилке –
То марксист, а то – анархист...
Чувств весенних в душе кипенье
Озадачило паренька
Лет в четырнадцать... Вдохновенье
Озарило – пришла строка...
Черновцы ему стали тесны –
Мчит во Францию, в город Тур –
Студиозус весьма успешный:
Сердце, печень, эффект микстур
Постигал... А душа – в угаре:.
Старый город его пленил
На чудесной реке Луаре...
Тур до сей поры сохранил
Дивный облик средневековый
В черепице и кладке стен.
И романский собор суровый
Страшной древности – Сен-Гасьен...
Карнавалы и фейерверки,
Фестивальные вечера,
Озарив судьбу, не померкли...
Ах, какая была пора!
Пауль горд: во врачебной школе
За познания – первый приз...
Между тем оставлять в покое
Не желает мир гитлеризм...
Топчет вермахт страну Вийона,
Иудеи в ней не жильцы...
Пауль Лео вполне резонно
Возвращается в Черновцы.
Вновь развилка полна метаний,
Снова с выбором тет-а-тет...
-- Я, -- решает, -- гуманитарий,
Поступает на факультет
Филологии... Выбор верный:
Хорошо идут языки.
Он опять же студент примерный...
А в июне вошли полки
Краснозвездные в Черновицы –
Год тревожный сороковой...
Вот бы здесь и остановиться...
Только гуще над головой
Тучи ненависти немецкой –
И в Румынии той порой
Путч. Роль фюрера – Антонеску
Принял. Как же? Там есть король!
Отрекается от престола –
И сбегает. Опять Михай
Коронуется... Только соло
Не дают ему:
-- Подыграй
Мне! – командует Антонеску.
Королю – девятнадцать лет.
Он по сути в застенке. Мерзко
Унижаем... А наш поэт –
Он теперь – гражданин советский –
Русский выучил – и уже
Переводчиком служит... Резкий,
Новый вывих на рубеже
Постижения сути мира...
А потом наступил кошмар.
Грудь предчувствие истомило,
Ужас сердце его сжимал.
Воронье над застывшим Прутом.
Горем взорвана тишина....
В сорок первом, июньским утром
В Черновцы ворвалась война.
Немцы, подлые их лакеи
Из румынов, вступили в град.
Жертвы главные кто? Евреи!
Их под ноготь свести хотят.
Тридцать месяцев злого ада.
Старших Анчелов увезли
В лагерь смерти – от мора, глада,
Пыток -- выжить в нем не могли...
Вождь Румынии – Антонеску.
А Михай – иждевенец, ноль.
Но корявой судьбе в отместку
Он фасонит, играет роль.
Мамалыжников вдохновляет –
(Умирать они не хотят) –
В Приднестровье их навещает,
Мариуполе... Воз наград
Раздает... Те в кармане фигу
Держат: пусть погибает фриц.
Дай им с брынзою мамалыгу...
Был потом Сталинградский блиц.
Миша понял, что дело глухо.
Хоть пацан еще – не дурак.
В общем, дал Антонеску в ухо –
И в кутузку.
-- Теперь наш враг, --
Объявил самодержец хитрый,
Понимая: весьм печет, --
Нет, не Сталин уже, а Гитлер! –
Сталин это ему зачтет.
А до этого Пауль Лео
Был отправлен в румынский ад.
Там он выжил. А что болело
В сердце горестном невпопад
К светлой радости избавленья,
Что горело в душе и жгло,
До высоких стихов дозрело,
Голос пламенный обрело...
Он из лагеря убегает –
Чудо Божье, небесный дар...
Но война его настигает:
Красной армии санитар,
Не остался он вне сражений,
Испытаний, прямой борьбы...
Сердце, полное потрясений,
Приготовлено для судьбы...
В Черновцах, в университете
Погружается в языки...
То, что криком кричит в поэте
От строки летит до строки.
И в попытках души упорных
Одолеть неуклюжесть слов
Собирается первый сборник
Довоенных еще стихов.
Размножается на машинке
В подношение лишь друзьям.
Свет любви его и смешинки –
Невозвратные – знает сам...
А тем временем в Бухаресте
Антонеску приговорен...
А король Михай – честь по чести
Королевствует – счастлив он.
Вот что значит -- пацан не промах –
Ловко к Сталину повернул.
На дворцовых его приемах –
Русский говор, разгульный гул...
Отмечается День Победы.
В униформе король-юнец,
При регалиях, эполеты –
Видный парень... Красив, стервец...
И актерствует вдохновенно,
За союзников держит тост...
Он вторичен... Там мать, Елена,
Заправляет...
– За дружбу, прозт!...
А один одессит подпивший
Спьяну выдал лихой прикол:
Привязался нахально к Мише,
Принял бедного в комсомол.
Ну, за выходку поплатился –
Зло карались тогда грехи...
А поэт в Черновцах учился –
И другие писал стихи.
В них одна только боль потери ---
Доминантой его судьбы
С изумлением: люди – звери?
Он вне партий и вне борьбы.
Он в отцовской живет квартире –
Боль от этого горше, злей...
А в закладке – листка четыре...
-- С опечатками? Перебей! –
Новый сборник машинописный
Маргул Шпербер берет читать,
Мэтр суровый, бескомпромиссный...
Приговора так тяжко ждать...
Пауль ждет приговора робко,
Два поэта грустят в тиши...
Но промолвил Альфред негромко:
-- Что ж теперь -- продолжай, пиши... –
Шла еще война по Европе...
Где-то злой и голодный фриц
Не сдавался в своем окопе –
И подстреленный, падал ниц
Наступавший Иван с Урала...
Но на запад мощней волна
Краснозвездная наплывала,
Отступала назад война...
Черновцы опять – под Союзом –
От фашизма спасенный люд
Ощущает тяжелым грузом
Сталинизм, что не меньше лют...
Пауль Лео решил:
-- На запад! –
И пока еще сыр да бор
В Бухарест учудил дочапать,
Где опять королевский двор
Притворяется полновластным,.
Где Михай, как союзник наш,
К орденам представляем разным –
Политический ход, зондаж.
Высший орденский знак «Победы»
Тоже кукольному вручен
Королю, чьи проблемы, беды –
Впереди... Языкам учен
Пауль Лео серьезно разным --
Он в издательство поступил
И румынским своим прекрасным
Русских классиков доносил
До читателей... В Бухаресте
Процветал антисемитизм.
Мало радости в этом месте.
В планах Пауля – драпать из
Монархической цитадели
В вожделенный свободный мир.
Тут читатели углядели
На страницах журнала... Мнил:
Анчел пусть остается в прошлом –
И в журнале «Агора» дан
Триптих – (признан весьма хорошим) –
И подписан уже «Целан».
Начиналась судьба другая.
Чем означен пришедший год?
Сталинисты спихнут Михая,
Я пополню собой народ.
И пока в моей лысой «репе»
Ни мыслишки... Ору, бузя...
А Целан пребывает в дрейфе:
Сталинизм – не его стезя.
Сын австрийцев и Катастрофы
Жертва – принят в австрийцы. Факт
Судьбоносный: поэт Европы –
В Вене. Это еще антракт,
Лишь разбег перед главным делом.
Одинокий – и всем чужой,
С незабывшим побои телом,
Обожженной навек душой,
(Не почувствовать второпях нам
Эту боль) – обретает стиль
И друзей: Ингеборге Бахман,
Эдгар Женеу и Базиль,
Что -- фамилия, имя – Отто.
Он – издатель журнала «План».
Вот друзья, проявив заботу,
Поспособствовали... Целан
Первый сборничек подготовил.
Боль поэта – его котурн.
Кто-то, видимо, позлословил:
В тонкой книжке «Песок из урн» --
Сорок восемь стихотворений,
Восемнадцать, ломавших смысл,
Опечаточек... Нет сомнений:
Привкус авторский слишком кисл.
Все пятьсот экземпляров автор
Уничтожил. Весьма жесток
Оскорбительный внешний фактор,
Поучительнейший урок.
По гражданству Целан – австриец.
Но в стране той еще войска
Краснозвездные – и вцепились
В бывших наших – орлы ЧК –
Исчезают бесследно люди –
Не отыщешь потом следа...
Он не станет молить о чуде,
А покинет страну... Куда
Одинокий умчится странник,
Полиглот и космополит?
В мир своих озарений ранних
С верой: Франция исцелит...
Только болью полны зеницы...
«Пятый пункт», что беду сулил
Прежде, нынче открыл границы –
Крокодиловы слезы лил
Над евреями – европеец...
Пауль – учится. Он лингвист
По призванью – и, ясен перец,
И в Сорбонне похвальный лист
Выдают за преуспеванье
В изучении языков...
Это – фоном, а прилежанье –
В доработке своих стихов,
В переводах – феноменально...
Студиозусу – Голль Иван,
Стихотворец-собрат, реально
Поспособствовал – и Целан
Проживает в дому Ивана,
Квартирантствует... Та пора
Характерна, (что в целом – странно),
Тем, что выдала на-гора
Сонм немецких больших поэтов,
В коем Бахман и Нелли Закс,
Иоханнес Бобровски... Где-то
В высших сферах решили, как
С гитлеризмом покончить в душах...
Вдохновение повело
Германистов в поэты лучших.
Впечатляющие зело
Порождают живые строки.
Боль утрат вдохновляет их,
Смертью заданные уроки
Воплощаются в резкий стих.
В списке лучших один из первых –
Черновицкий поэт Целан.
Оголенные болью нервы,
Боли в памяти – океан.
Он несет свою память людям,
Учит школьников языкам...
В этой сфере искать не будем,
Обратимся к его стихам.
«Мак и память» -- дебютный сборник.
Элегических горьких строк,
По талантливости – бесспорных...
В нем поэт и к себе жесток
И к читателю: обнаженно
И безжалостно растравил
Раны памяти... И бессонно
Европейский читатель лил
Слезы стыдные над стихами...
В нем поэт обвиняет мир
За убийство еврейской мамы...
А Михай продает сапфир.
Мир не знает крупней сапфира.
Куплен бабушкой у Картье...
Что ж, Михаю нужна квартира,
Где теперь вершит бытие?
Не поэт, не токарь, не пахарь...
Но с собой кое-что увез.
Он в Швейцарии... Жизнь – не сахар.
-- Продаете сапфир? – Вопрос
Задает ему ушлый Гарри,
Гарри Винстон, известный жох.
Сам-то он никогда в прогаре
Не останется – ловко мог
И купить и продать с наваром.
-- Продаю, -- отвечал Михай. –
А могли бы отнять и даром
Сталинисты – тогда махай
Безнадежно на жизнь руками
И на полку зубок клади...
Как он вывез тот ценный камень?
Не признается нам, поди...
Ну, а орден Победы тоже
На наличные обменял?
Если правда – мороз по коже.
Орден – платиновый сиял
Бриллиантами... Прежде гордым
Победителем представал
С той звездою... Но продал орден...
Хоть Михай это отрицал...
Недоверие отключайте
Выживание – Миши цель...
А поэт обретает счастье –
В жизнь Целана вошла Жизель
Лестраяж – и улыбка чаще
На печальном живет лице...
Разве он не достоин счастья...
Он в мечтаниях о мальце...
Не от мира сего поэты.
В стихотворце и мудреце
Беспредельности все приметы,
Отсвет вечности на лице...
В миг творения все вмещает
Для поэта его строка...
А поэт боль в строке сгущает.
Плебс находит в нем чудака...
Сохранив его в адском вихре,
Чудо Сущий ему явил,
В память тех, что на свет не вышли,
Он, поэт, сам себя казнил
Боль за адски испепеленных
Тяжким грузом в его душе --
«Фуга смерти» о миллионах –
Разрывающая клише
Черной ненависти и злобы,
Той, что радость навек смела...
Озарением всей Европы
Поэтическая взошла:
Вдруг звезда его против воли...
Вовсе к звездности не стремясь,
Жесткий катарсис общей боли,
С душ ранимых счищая грязь,
Ускользая от слова к чувству,
На себя взял поэт Целан...
Места нет ремеслу, искусству –
Это выше – души экран.
От чеканных стихотворений
Он уходит – за шагом шаг
В мир верлибровых озарений,
От конкретики роз и шпаг –
В тьму души, где и смысл и слово
Разрываются на клочки,
Как гримасы глухонемого
В строчках символы и значки...
Десять лет он в обьятьях боли,
Повоенные десять лет.
Он в своей неизменной роли
Изливает всю боль поэт
В новый сборничек – «От порога
До порога»... Его судьбы
Вся извилистая дорога –
В нем, все горести и гробы...
-- Где же ты, беспечальный берег,
Берег радости, озорства?
Сын родился... Возможно Эрик
Исцелит отца?... Голова
У поэта-лингвиста пухнет.
В ней – Есенин и Мандельштам.
Пламя творчества не потухнет.
Он решает, что должен сам
Русских звонких поэтов тропы
По-немецки пересказать,
Сделав близкими для Европы...
Это подвиг. Нельзя назвать
Сотворенное им иначе.
Он пятнадцать лет подарил
Этой каторге, чтобы наши
Дум властители хлорофилл
Осияли в душе немецкой:
Блок, Есенин и Мандельштам.
Знатоки оценили меткий,
Точный, будто Есенин сам,
Будто Блок с Манднльштамом сами
По немецки свои стихи
Шепчут чистыми голосами –
И не вычеркнуть из строки
Перевода и буквы даже.
-- Это лучше перевести
Невозможно! – в ажиотаже
Знатоки... Ах, не льсти, не льсти,
Критик, скорбной душе поэта.
Он не внемлет давно молве...
-- Как могло совершиться это? –
Боль вопроса в его главе
Относительно Холокоста.
Как случилось, что стал народ
Людоедским? Ответь! Непросто?
Вразумительного не дает
Ни философ ни Бог ответа...
У поэта душа в крови.
Бог не хочет щадить поэта.
Не дано ему о любви
Сладкозвучные петь катрены...
Время порвано на клочки –
И тесны сердцу ребер стены,
Букв заостренные крючки
Неспособны высказать точно,
То, чему и назватья нет.
Рассыпаемое построчно
Связь теряет со смыслом... Бред?
Что-то вроде того... Словесно
Адекватно не передать
И ни солоно и ни пресно...
Не дано уже разгадать
То, что льется в строку верлибром...
Он не понят, но всех влечет,
Как апостол, увенчан нимбом.
Расточают ему почет
И Германия, и Израиль,
И Румыния, и Париж...
Правда, мы в Черновцах не знаем...
А замолвишь словцо – сгоришь.
Эмигрант – стало быть – изменник..
Как, кому изменил поэт?
Предпочли бы, чтоб жил как пленник.
Коль для всех здесь свободы нет,
Пусть бы он пребывал в застенках...
Перевел Валери с Рембо
Целиком – и щедра в оценках
Еврокритика... Ей слабо
Подступиться теперь к титану
Евромысли... Он признан, зван,
Обеспечен – считай, что манну
Шлет всевышний ему... Титан
Необщителен, замкнут, мрачен...
Вроде в жизни достиг всего.
И прославлен и обсудачен...
Ну, и что с того? Что с того?
Все и звания и награды,
Гонорары больной душе
Не несут никакой отрады...
Может, просто тогда – шерше?...
Не находится подтвержденья...
Может, в жизни потерян курс
И оставило вдохновенье?...
Просто выработан ресурс...
Просто он, европейский гений,
Не нашел для души добра.
Авокалипсис потрясений
Сжег поэту судьбу дотла.
Нет ни радостей ни мечтаний –
Беспросветная горечь, мгла
После странствий и испытаний
Вдруг войны его догнала
Приторможенным Холокостом,
Как и многих с такой судьбой,
Что затеряны по погостам –
Боль казнила их, злая боль...
Год был, помните? – юбилейный.
И в любой газете тогда
Обязательно – Ленин, Ленин...
Юбилейных дел чехарда
К кульминации шла в апреле...
Всей Европою в эти дни
Гному в кепке осанну пели,
Будто спятили все они?
Помешательство нестерпимо.
Мир выталкивает его.
Он уже вне живых незримо,
Не находится ничего,
Что б его на Земле держало,
Все безжалостней и острей,
Сокрушительней боли жало,
Невозможно и дальше с ней...
Жить? А незачем да и нечем.
Только боль, а душа пуста...
Был погожий апрельский вечер –
Некто в Сену – бултых! – с моста –
И не выплыл... Уход поэта –
Новость смачная для толпы...
Содрогнулась на миг планеты?
Вовсе нет, ведь они тупы.
Мирозданию, что за дело:
Пусть поэта сжигает боль.
Ну, и что, что звезда сгорела
И погасла? Гореть их роль...
В том году «Неизбежность света»
Вышел сборник Целана... В нем
Дух живого еще поэта...
Почитаем... А что поймем?
Вот портрет его: яснолобый,
Доброта и печаль в глазах...
А рука перед грудью, чтобы
Не ударили... Давний страх
Избиваемого остался,
Проявился спустя года...
Над румыном, что измывался,
Отсияла его звезда...
А в Румынии – я читаю, --
Антонеску опять герой.
И хотят возвратить Михаю
Старый замок над той горой,
Под которою сигуранцей
Был пытаем поэт-еврей...
Вот и все, что хотелось вкратце
Написать о нем без затей