он однажды спросил, опуская глаза в пол, когда я в последний раз перерезал кому-либо глотку. его ресницы отпечатались тенью на скуле, размалеванной вспухшим синяком, сизо-голубым в своей желтушности, я заметил проступающую бурость крови на белоснежной рубашке; исполосованные кисти взметнулись вверх, он провел кончиками обугленных пальцев по усыпанным багряно-красными каплями губам и тонко, словно бритвенным лезвием скользя языком, облизнулся.
определить свойственный мне вектор на самоуничтожение, патефонной пластинкой бежать по кругу, подумал я, рассматривая его лицо через стеклянную перегородку, установленную в зале для свиданий. вряд ли прозрачность могла скрыть от меня его сердце, заходящееся в судороге.
осужден за убийство троих склочных психопатов, признан вменяемым. истерическая ошибка для тех, кто верит в благодушие. стратегически рассчитанный ход в моей личной игре.
прикоснуться ладонью к ледяной прозрачной корке, провести вдоль его отражения, ответить, что я не убийца, и никогда не держал в руках пистолет.
он вздохнул, зажимая пульсирующую артерию запачканной ладонью. хочешь сказать, что меня ты не убивал? я видел, как он томится в ожидании. транслируя в бесконечность свою боль, умолял забрать его.
я зашел в зал суда только тогда, когда десяток кристально честных свидетелей в темно-невнятных мантиях заняли свои места. стук каблуков моих ботинок заставил обернуться судью и адвоката, а он красными, усыпанными сетью лопнувших капилляров глазами разглядывал свои запястья, скованные маняще сверкающими наручниками. дробно передернул плечами. условный знак.
говорилось о бесценности жизни. я появился не вовремя, кажется. давился терпким кофе с горчинкой из ближайшего автомата и мучительно хотел закурить, разминая в кармане пиджака между пальцами сигарету. потрошил ее, расхлестывая табак по ткани. и вспоминал, как извлекал скользкую селезенку из горла своей жены.
меня вызвали на подиум; строгим шагом привлекая к себе внимание, я подошел к микрофону и молчал, пока глаза всех не сконцентрировались на моем виске. опасаются ловить мой взгляд, страшатся быть проклятыми: а он всегда смотрел мне прямо в зрачок.
я рассказал им, что никогда не любил убивать женщин, больше мужчин и обязательно после сорока. как голыми руками умерщвлял самых грозных выскочек, при помощи швейной иглы выковыривал сердце. и как не смог убить того, кого они держат в клетке.
он улыбнулся мне и ловко, будто бы тренировался всю жизнь делать это со связанными руками, расстегнул рубашку. по груди вились шрамы от когтей, похожие на ножевые. запекшиеся окружности составляли целую плеяду кровавых звезд: он служил мне пепельницей.
*
я попросил встать тех, кто хоть когда-нибудь убивал, и почему-то поднялся весь зал.
подойдя к нему, взял его за руку и в помещении навсегда погас свет.
для него.
моя игра только началась.
я люблю долгие прелюдии.