На выезде из города невольно
взор движется вдоль длинного забора.
Уже давно меня интриговала
одна деталь блестящая за ним.
Она была у рядовой конторы…
И я в тот день решил остановиться,
вошёл во двор и… батюшки родные!..
там голова стояла Ильича.
Без постамента, словно после казни.
Забор был мокрым, начинался дождик.
Собака для охраны сей конторы
сидела в будке – лаять ей на кой?
когда почти что Доуэль иль Гудвин
вселяет ужас чуть ли не вселенский,
к чему собачий брёх пустопорожний?
Его сменила вдруг шальная мысль:
эх, мне бы бюст… да хоть бы Николая…
ещё до отреченья. У подъезда
его бы водрузил назло соседям –
на площади, товарищи, ни-ни…
Вокруг неё – революционеры,
проникшие во все названья улиц.
Пройдут столетья, я подозреваю –
подумают, что здесь все родились!
И вспомнят слово странное – «субботник»:
чекисты для Десны копали русло
(совсем как укры, вырывшие море),
Ильич таскал не крест, носил он брёвна
сюда сначала, а потом – назад!
А царь мешал, болтался под ногами,
поэтому и бюст его с подъездом –
обычным, рядовым – теперь в соседях.
А где цари другие – вот вопрос?!
Так думать, полагаю, заставляла
меня сырая скверная погода.
Покрытый серебрянкой лысый череп
блестел и виден был издалека.
Ильич, привыкший к площадям и скверам,
слегка зевал и гипсовой бородкой
старался брать, пожалуй, что на запад,
а может, про себя пел ноту «ля».
В то время дождь хлестал забор и лозунг,
который призывал: «… соединяйтесь!»
И я решил быстрей соединиться
с машиною своею в сей же час.
Оставив во дворе собаку в будке
и Ильича (как агнца на закланье),
подумал я: вот реверс вечной славы –
ни кладбища… ни крыши… ни зонта…