Фото называется "Последний полёт Нижинского", автор - фотограф Жан Манзон.
И маленькое предисловие к переводу - оно не имеет прямого отношения к стихотворению, но вместе с тем очень ярко его иллюстрирует. В 1919 г., в Сент-Морице, Нижинский решает выступить для постояльцев одной из местных гостиниц. Он уверен, что его танец будет «венчанием с Богом» - так он говорит жене. Когда собрались зрители, танцор долгое время неподвижно стоял, затем, развернул на полу белую и черную ткань в форме символического креста. Танец его был дикими и иступленным. Зрители были несколько напуганы. Нижинский пояснил, что изобразил войну. Писатель Морис Сандоз, видевший это выступление, написал: «И мы увидели Нижинского, под звуки похоронного марша, с лицом, перекошенным ужасом, идущего по полю битвы, переступая через разлагающийся труп, увертываясь от снаряда, защищая каждую пядь земли, залитой кровью, прилипающей к стопам; атакуя врага; убегая от несущейся повозки; возвращаясь вспять. И вот он ранен и умирает, раздирая руками на груди одежду, превратившуюся в рубище. Нижинский, едва прикрытый лохмотьями своей туники, хрипел и задыхался; гнетущее чувство овладело залом, оно росло, наполняло его, еще немного - и гости закричали бы: «Довольно!» Тело, казалось, изрешеченное пулями, в последний раз дернулось, и на счету у Великой Войны прибавился еще один мертвец». Это был последний танец Нижинского. Вечер Нижинский закончил словами: «Лошадка устала».
Лорна Крозье
НИЖИНСКИЙ
Его почерк скачет с биением сердца,
полируя порывисто лист бумаги,
разум чист и ясен. Он плачет.
Его жена не научится танцу.
Его пугают алые розы, любовь его белоснежна.
Он изобразил Христа безбородым,
безусым. Кто отважится глянуть
на обнажённый лик? Нижинский, глаза его распахнулись.
Человек не есть обезьяна, человек – это Бог,
а Бог – не есть обезьяна. Обеляя сознание,
танцевать на булавках, танцевать
на нервах безумца. «Я выгляжу так же, как Он,
только Его глаза спокойны, а мои широко раскрыты».
Его разум скачет с почерком вместе. В дневнике
пылает алая роза – она поглощает воздух.
Вокруг неё прах и раны. Пальцы его болят,
прикасаясь ко лбу. Лоб обнажён.
Где же пробел между словами,
между вздохом и вздохом? Его сердце
скачет в груди, поднимая его высоко
над деревьями, стопы его пылают,
превращаются в розы и сгорают.
Под ним городок и маленькие дома –
все окна освещены. В одном из них он представил
жену, что листает страницы его дневника. Любовь его
белоснежна и так далека. Он двигается под музыку.
Между всем на таком расстоянии
только лишь снег.
* * *
NIJINSKY
His handwriting jumps with his heart,
chamois leaping the stretch of paper,
the mind’s snowy plain. He is weeping.
His wife won’t learn how to dance.
Red roses frighten him, his love is white.
He has drawn Christ without a beard,
without a moustache. Who dares to look
at the naked face? Nijinsky, his round eyes.
Man is not a monkey, man is God,
God is not a monkey. To make the mind
white, to dance on pins, to dance
on a madman’s nerves. “I look like Him
only He has a calm gaze and my eyes are round”.
His mind jumps with his writing. In his diary
a red rose burns, it eats the air.
Around it ashes and wounds. His fingers ache
when they touch his forehead. It is naked.
Where is the white between words,
between breath and breath? His heart
jumps in his chest, it lifts him high
above the trees, his feet on fire,
they are turning into roses and burning.
Below him the town with its little houses,
all the windows lit. Inside one he imagines
his wife turning the pages of a diary. His love
is white and far away. He moves his feet to music.
Between everything from this distance
there is only snow.