К годовщине Чернобыльской трагедии. Книга памяти

Александр Сгадов
Чернобыль памяти страница 30 
 
«Господи! Не знаю, что просить мне у Тебя. Ты един ведаешь, что мне потребно.
Ты любишь меня паче, нежели я умею любить себя.
Отче! Даждь рабу Твоему, чего сам я просить не умею…»
(ежедневная молитва святителя Филарета Московского)

 
 
В конце декабря 2015 года в городе Сочи скончались от
различных заболеваний и самоубийств 330 чернобыльцев.
Я не оговорился. От самоубийств. В своё время эта цифра по
Краснодарскому краю составляла 17–18 процентов от общего
числа умерших чернобыльцев. И была, по сути, засекречена
от общественности. Не сильно афишируется и нынешнее
состояние площадей загрязненных территорий в стране.
Площадь загрязнения территории после чернобыльского
выброса в России составила 47 170 км2, в Белоруссии —
46 450 км2, на Украине — 37 450 км2.
Но всё по порядку… 26 апреля 1986 года — начало чернобыльской
трагедии, которая продолжается и в настоящее время,
все 30 лет. А финиш не виден.
Закон «О социальной защите граждан, подвергшихся воздействию
радиации» был принят в мае 1991 года. И явился
результатом плодотворной работы законодателя с общественной
организацией Союз «Чернобыль» России, с неравнодушными
чернобыльцами с хорошим юридическим образованием.
В первоначальной редакции закон в полной мере
защищал наши социальные права, даже шире, чем права ветеранов
Великой Отечественной войны. С годами многие
пункты закона были ликвидированы и, как считаю я и большинство
чернобыльцев России, совершенно необдуманно
и незаконно. В соответствии со ст. 55, ч. 2 Конституции РФ,
принятый закон не имеет обратной силы: «В Российской Федерации
не должны издаваться законы, отменяющие или
умаляющие права и свободы человека и гражданина». В свя-
зи с этим долгие годы, особенно с 2000 года, мы искали
правду в судах различных инстанций. Став правозащит-
ником, изучив наш закон и судопроизводство, с непосред-
ственным участием я помог сочинским чернобыльцам
330...

Вступительное
авторское слово
Александр Сгадов «Чернобыль — памяти страница» 5
города в выигрыше более 100 дел, в основном по индек-
сации возмещения вреда здоровью и инфляционным из-
держкам. Впервые в Краснодарском крае выиграл пять
дел для профессиональных офицеров, которые принима-
ли участие в ликвидации катастрофы на ЧАЭС. Минобо-
роны, МВД, КГБ — не знаю отчего, категорически боро-
лись в судах против своих бывших подчинённых. То были
случаи, когда, рассмотрев наши дела в массовом количе-
стве, судья оставлял без рассмотрения дела, предположим,
к МВД России. Вот вам и непредвзятость наших судей…
Общественная организация города Сочи, созданная
в 1990 году, была наиболее активной организацией Крас-
нодарского края. Первый председатель Сочинской орга-
низации Пименов Анатолий Николаевич умер от мела-
номы кожи в 1991 году, четвёртый председатель — Носко
Фёдор Иванович, кавалер ордена Мужества, скончался
от сердечного приступа и развивающегося рака 4 ноября
2015 года.
В настоящее время сочинский Союз «Чернобыль» возглавляет
кавалер ордена Мужества Валерий Викторович Майер,
педагог по образованию, юрист по призванию, предприниматель
в жизни. Его стараниями удается поддерживать городскую
организацию города в достойном состоянии. Правда,
с каждым годом это становится делать всё сложнее. Тридцать
лет стирают не только людей, но и память у некоторых чиновников
страны. И наступает амнезия.
Сегодня мы всё реже напоминаем о себе… Годы берут своё.. .
Но хотелось бы в этой книге громко заявить, что подвиг не забыт,
и мы, чернобыльцы, не напрасно отдали своё драгоценное
здоровье во имя продолжения жизни на этой грешной, но
такой прекрасной Земле.
Хотелось бы закончить вступительное слово к сборнику,
который посвящается вам, чернобыльцы планеты, пожеланиями
долгих лет жизни и здоровья своим четверостишием,
которое горит золотом на памятнике «Рыжий Лист» в Комсомольском
сквере города Сочи:
Мы верили, что Родина за нами,
Гордились блеском золотых погон.
Измерили литыми сапогами
Чернобыльский смертельный полигон…
 
От автора А.Сгадова
С Галиной Алексеевной Броун мы впервые познакомились
при нашем медицинском обследовании в 1989 году. С это-
го времени наше Общество ликвидаторов катастрофы на
ЧАЭС города Сочи не знало более преданного, доброжелатель-
ного и верного врача на все случаи жизни. В кратком анализе
причин смерти наших товарищей Галина Алексеевна впер-
вые в Краснодарском крае обосновывает причинную связь
ранних уходов чернобыльцев города Сочи. Мы благодарны
судьбе, что почти тридцать лет рядом с нами этот заме-
чательный человек — наша Галина, Галина Алексеевна Броун.
Здоровья Вам, наша драгоценная Галина Алексеевна, и долгих
лет жизни!
З0-летние итоги сплошного наблюдения
массива ликвидаторов аварии на ЧАЭС
Сплошное наблюдение за массивом ликвидаторов аварии
на ЧАЭС позволяет сделать выводы, опровергающие устоявшееся
мнение о том, что льготы ликвидаторам были даны избыточные,
что они болеют от неправильного образа жизни.
Всего в компьютере сведения о 1273 лицах. Из них ликвидаторов
1105. Выбыло по разным жизненным причинам (в связи
с переездами в другие города) — 63 человека.
Включено в анализ 1042 человека. На момент анализа умерло
312 человек.
Проанализировано 312 смертей. Общий процент умерших
на данный момент составляет 29,9%. Продолжительность жизни
всех умерших — 52 года ровно.
Продолжительность жизни умерших в 1988 г. и последующих
годах призыва составила 46,15 лет (в основном это находившиеся
на ликвидации срочнослужащие). Из призванных в
1988 г. 149 человек умерло 39, что составило 26,2% от всех ликвидаторов.
Из них от злокачественных новообразований —
8 ликвидаторов, что составило 20,5%.
Из призванных в 1986–1987 гг. умерло 273 больных, средний
возраст умерших составил 52,8 года. От злокачественных
новообразований умерло 52 ликвидатора, что составило
19,4%. У 6 больных отмечалось сразу по 2 злокачественных
новообразования, 8 страдавших злокачественными новообразованиями
умерли от других причин. В настоящее время
живые — 32 больных раком. От травм всего умерло 38 больных,
из них суицид — в 6 случаях (причина — семейные несчастья:
 смерть 4-летнего сына от гриппа, другие семейные неурядицы).
Процент смерти от травм — 14 человек.
Распространённое мнение о том, что основная причина
смерти ликвидаторов аварии на ЧАЭС связана со злоупотреблением
спиртными напитками при сплошном наблюдении,
не подтверждается.
От отравления этиловым алкоголем достоверно умер всего
1 больной, от заболеваний, причиной которых служит в том
числе и алкоголь, умерло 12 больных, что составило 3,85%.
Беглый анализ массива ликвидаторов аварии на ЧАЭС показывает,
что большинство умерших ликвидаторов не дожили
до возраста средней продолжительности жизни по РФ. Серьёзность
причин смерти подтверждает, что дозы, полученные во
время участия в ликвидации последствий аварии на ЧАЭС, повлияли
на продолжительность жизни и её качество. Неуважительное
отношение к пострадавшим не имеет под собой доказательной
основы.
Участники ликвидации катастрофы на ЧАЭС находились и
находятся в особой группе риска по здоровью и нуждаются в
постоянном медицинском контроле и ряде профилактических
мероприятий, которые могут поддержать состояние здоровья
на необходимом уровне. Это прежде всего санаторно-курортное
лечение и диагностический контроль. Как врач и женщина,
я также хотела бы сказать об особой атмосфере взаимопомощи,
которую может создать в доме своему мужу верная и
любимая жена. Я пока не анализировала фактор крепкой семьи
и продления жизни участников ликвидации катастрофы,
но наблюдения говорят о том, что в крепкой семье мужчина
проживает намного дольше. Хотелось бы пожелать семьям
участников ликвидации катастрофы любить и поддерживать
друг друга до конца дней своих. Только все вместе мы сможем
продлить замечательные годы нашей жизни. Будьте здоровы,
дорогие ликвидаторы! Любите свои семьи и не спешите уходить
от нас! Мы вас любим и дорожим вашим подвигом и вашими
жизнями!
Броун Галина Алексеевна,
кандидат медицинских наук,
заслуженный врач Кубани,
главный специалист по диспансеризации лиц,
перенесших лучевое воздействие
(диспансерный центр «Чернобылец»)
 
«Чернобыль — книга памяти» написана кровью. И это не
преувеличение — слишком велик масштаб трагедии и поистине
величествен подвиг ликвидаторов.
26 апреля 2016 года — знаменательный день для миллионов
людей. 30 лет назад пламя Чернобыля выжгло еще одну веху в
истории человечества: до и после катастрофы. Мирный атом
оказался совсем не ручным и послушным, и природа в очередной
раз показала, как беззащитен и немощен перед ней венец
творения — человек. Да, плоть слаба, но сильные духом непобедимы.
Стеной против огнедышащего дракона встали офицеры-
пожарные и молодые солдатики, ученые и сотрудники
станции, врачи и авиаторы…
Читателю я бы советовала прежде вглядеться в лица на старых
фотографиях и задуматься над фактами: по официальным
данным, сочинским горвоенкоматом были призваны и направлены
в зону аварии около 1000 человек. В том числе женщины.
Самому молодому сочинскому чернобыльцу-добровольцу, сгоревшему
в 1990 году, было 24 года. Средний возраст служивших
в полках — 35–40 лет. Первые похороны в Сочи состоялись через
год после чернобыльской трагедии, в 1987 году. По данным
Союза «Чернобыль» на декабрь 2015 года, среди живых нет уже
330 человек. Если мы осознаем, что чернобыльцы уходят неостановимо,
тогда в каждой строчке стихов Александра Сгадова,
участника ликвидации последствий аварии на Чернобыльской
АЭС, внимательный читатель, несомненно, увидит те самые
капли крови, которыми они написаны.
Книга наполнена образами нашего мира с его радостями и
горестями, живого и переменчивого. Но есть в поэзии Александра
Сгадова и сокровенный смысл, символ которого — птица,
уходящая ввысь, символ надежды на жизнь вечную. Нет выше
подвига, чем самопожертвование, ибо «нет больше той любви,
как если кто положит душу свою за други своя» (Евангелие от
Иоанна, 15:13). Не предавшие, не отступившие, не пощадившие
себя — все живы! В нашей памяти. В наших сердцах.
Наталия Рогожина,
кандидат филологических наук,
доцент Санкт-Петербургского
государственного университета
ПРЕДИСЛОВИЕ
Александр Сгадов «Чернобыль — памяти страница» 30

Дядя Ваня…

Пустыня улиц, девственный рассвет…
Лишь одинокий дворник дядя Ваня,
Мой музыкальный слух метлою раня,
Метёт листву, наверно, сотню лет.
А рядом пёс зарылся в жёлтый лист —
В кленовый холст осеннего этюда.
Под равномерный и короткий свист
В листве кимарит рыжий пес-приблуда.
Лишь чёрный нос с метёлкою хвоста
Не по-военному торчат из свалки
На всякий случай, если вдруг нахалки
Подлизы-кошки подойдут спроста.
Тогда он лает хрипло и не в такт,
Простудным басом воздух сотрясая,
Цыганский взгляд на дворника бросая,
Пробившего в листве солидный тракт.
Ворчит старик: ему мешает пёс...
Что толку лаять — это бесполезно…
Уж лучше подметать дорожку честно,
Чем делать вид, что ты идёшь вразнос.
Листва горой. Скамейка, хлеб, вода.
Немного надо одиноким в жизни,
Отдавшим всё своей скупой Отчизне,
Но бывшими ненужными всегда!
Седой старик, скамейка, хлеб, вода…
Да город Припять, спрятанный от взглядов…
Часть 1.

«Мы верили, что
Родина за нами»

Слишком много ребят отлюбили...
Сочинским ликвидаторам катастрофы посвящается
Ну а мы были в шахматах пешки
И солдатами в странной войне.
Призывали нас каждого в спешке,
Отправляли с тобой по весне.
Катастрофа Чернобыля — тайна,
О защите мы знали едва.
Боевые полки не случайны —
Про ребят шла лихая молва.
Кто боялся подать даже руку,
Кто тайком нас на марше крестил.
Я запомнил с любимой разлуку
И друзей, что потом хоронил.
Помню хрип обожженной гортани,
Этот страх от нежданной беды.
Вы, конечно, душой были с нами,
Ну а мы были с горем на «ты».
Можно только на подвиг равняться.
Кто вернулся, он сделал свой ход.
Нам не нужно уже притворяться,
Что не страшен был в зоне сам чёрт.
Вы в законе рублём откупились,
Милосердие в сердце — едва,
С катастрофой души примирились,
И для вас наша боль — лишь слова.
Нашу жизнь по-особому мерим,
Эта мера — потеря друзей.
С каждой смертью мы в худшее верим
И боимся больничных врачей.
Слишком много ребят отлюбили,
Очень рано ушли навсегда.
Как святые, с надеждой прожили,
Что в их дом не нагрянет беда.
Ах, как жить им хотелось, наверно,
Как мечтали от боли сбежать.
И ругали судьбу свою скверно,
Поминали и Бога, и мать.
Мы не знаем сегодня с тобою,
Кто за ними уйдёт в небеса.
Только аист над чистой землёю
Прокричал, что настала весна.
А весна постучала в окошко,
Разметала тревожную грусть:
«Поживём в этом мире немножко,
Ну, если и больше — так пусть!»

Рыжий лист
Песня-гимн памятнику чернобыльцам города Сочи *

Рыжий лист — монумент тем солдатам,
Кто апрели другим отстоял.
Рыжий лист — обелиск тем ребятам,
Кто легендой Чернобыля стал.
Рыжий лист — из чернобыльской дали
Занесли нам ветра перемен.
Рыжий лист — вместо звона медалей
И за подвиг солдатский в обмен.
Шли, как в бой, добровольцы из Сочи,
Выполняя смертельный приказ.
Ваша жизнь стала песен короче,
Песен тех, что поются лишь раз.
Рыжий лист — эта память надежде
И молитва на все времена:
«Вам, живым! Не живите, как прежде,
Смерть солдат — это чья-то вина...»
Знаю я, что весенней порою
Принесут к обелиску цветы
Вам друзья — настоящим героям,
Чьи солдатские души честны.
Я теперь и за внуков спокоен,
Если памятник подвигу есть.
Рыжий лист — здесь покоится воин
И живёт наша совесть и честь.
И жива наша совесть и честь.

* В Комсомольском сквере города Сочи стоит памятник, названный
в честь песни «Рыжий лист».
 
Молюсь, мой Бог, под образами…

Чем больше вёсен за плечами
И лунным светом седина,
Тем мне труднее вечерами
Заснуть без старого вина.
Оно одно, как кошка, греет
И расслабляет мыслей воз.
Не ищет из тюрьмы лазеек,
А гонит душу на помост…
Не театральный, а особый
С безмолвным чёрным палачом,
Над каждым возвышаясь злобой,
С большим натруженным плечом.
И голова слетает с «ахом»
Одним паденьем топора.
Как мало перед казнью страхов
В воспоминаньях до утра.
Помост мучений — наша память
Терзает душу без конца,
И прошлым, словно пулей, ранит,
Пробив расстрельные сердца.
Плотнее ряд крестов погостов,
Живых — заметней реже строй.
В апреле памятном не просто
Вернуться в полк — свой дом родной.
К чернобыльцам на марше давнем,
В военной форме, молодым.
Рос саркофаг, прикрывший ставни
Из преисподней силам злым.
В бетоны вкладывали души,
Крепили жизни монумент.
Безликий стал твореньем лучшим
И защитил собою свет…
Молюсь, мой Бог, под образами,
Чтоб силой высшей оберёг
От злой бессонницы ночами,
Собравшей памятью — оброк.
Молюсь помостам театральным,
Чтоб продолжалась жизнь-игра,
Событьям новым, не печальным,
Где больше искрами — добра…
 
Толяну…

Первому председателю Союза «Чернобыль» в городе Сочи,
капитану Пименову А.Н. — замполиту 3-го бата в/ч 47049,
умершему в 1991 году от меланомы кожи
Уходит прошлое в закаты,
Почти неслышно, без следа.
А я смотрю на перекаты
И слышу, как шумит вода.
Бросаю ель в костёр пахучий,
От дыма горького пропах.
Судьба моя — мой крест и случай,
И как проклятье — горький страх.
Сухие губы от волненья…
…Майор довёз до места нас.
Чернобыль жил на удивленье.
С картошкой пирожки припас.
И на перроне угощались...
Не ел, не пил один майор.
Тогда мы просто удивлялись.
А он живой и до сих пор.
Имеет званье — «ликвидатор»,
Вторую группу и медаль.
В движенье общества — новатор…
А Толи нет… И маму жаль…
Господь всё видит, примечает,
Как ложью правит сатана.
Пораньше лучших отбирает —
Ему святая рать нужна.
А нам, молчащим, в наказанье
Укором оставляет ложь...
И совесть — свыше подаянье —
Воткнулась, словно финский нож.
Шумят по речке перекаты.
Весна апрельскою порой
Уводит в прежние закаты,
Где друг чернобыльский живой…
 
Двадцать шесть

Годовщине чернобыльской трагедии

Здоровья вам, чернобыльцы России,
Сто лет ещё прожить, не унывать.
Вы мировое пекло погасили,
Не думая, как жить и умирать,
Не веря в боль и ранние утраты,
Что будет меньше вёсен на пути.
Чернобыльские верные солдаты,
Таких в России больше не найти.
Последние из пламенного боя,
Восставшие из адова огня,
Прикрывшие столетие собою,
Простив судьбу, за подлость не виня.
И, как зерно, Господь вас бросил в землю,
И расцвела калина по весне,
И соловьиный хор над ней приемлю —
Рапсодию о счастье в тишине.
Здоровья вам, чернобыльцы планеты:
Эстонцы, украинцы, латыши,
Казахи, молдаване, ненцы, греки,
Кайтагцы, осетины, чуваши.
Никто не смог в Чернобыле поссорить,
Над всеми был всегда один Господь.
Но в разных платьях. Он помог построить
Меж нами пониманье и любовь.
Другие государства и законы,
И тычет пограничник в спину ствол.
Но память не имеет перегонов,
В апреле накрывает дружбы стол.
За всех живых я выпью молча, стоя,
И помяну летящих журавлей —
Пусть эти птицы меньше знают горя
И будет горя меньше у друзей.
Здоровья вам, чернобыльское племя!
Сто лет без злобы и в любви пожить…
Стирает память нашей жизни время,
Но разве можно подвиг ваш забыть?
 Пылает мрамор вечными огнями,
И золотые имена горят.
Вы не спешите вслед за журавлями.
Земле так нужен мудрости догляд...

Будем, братцы, жить...
Песня прозвучала в Днепропетровске
на Международном фестивале «Чернобыльский мотив» в 2012 году

Кружи`тся снег над чёрным саркофагом,
С трудом пытаясь трещины закрыть.
Ещё видна строка под рваным флагом,
Чуть стёртая местами: «Будем жить!!!»
Зачем-то трижды знаки восклицанья,
Фамилии, а рядом — города.
Но не найдёте слова обещанья
Когда-нибудь вернуться навсегда.
Отбил Чернобыль в памяти охоту
Изнанку правды внукам рассказать,
Как командиры подымали роту,
Не по уставу поминая мать.
Не прятались за чин и за погоны,
А замполит глотал с речами пыль.
Исчезли даже мудрые вороны,
Годами облетая Чернобы;ль.
Кружится снег над памятью суровой,
Под Новый год укроет саркофаг.
Построится когда-то панцирь новый,
Взовьётся ветром украинский флаг.
И будет надпись не видна округе —
Поможет стройка прошлое закрыть.
Но вслушавшись в стенанья старой вьюги,
Услышишь фразу: «Будем, братцы, жить!»
 
Комсомольский сквер

Есть в новом Сочи Комсомольский сквер…
Не каждый знает прошлые названья…
Сюда к фонтанам не спешит премьер.
Но пары любят тихие свиданья,
Когда струя, раскрашена в огнях,
Взлетает и пульсирует по кругу,
Когда заря играет в якорях
И топит в глубине фонтанной скуку.
 
ОБНЯВШИЕСЯ ПАРЫ-ГОЛУБКИ,
КОЛЯСКИ, КАК ПОЛОЖЕНО, ПОД ТЕНЬЮ.
И ОЧЕНЬ ЧАСТО НАШИ СТАРИКИ
СИДЯТ НА ЛАВКАХ, МУДРСТВУЯ,  В СОМНЕНЬЯХ.
НАПРОТИВ, В  ТЁМНОЙ БРОНЗЕ — «РЫЖИЙ ЛИСТ»-
НАПОМИНАНЬЕ ЮНЫМ ПОКОЛЕНЬЯМ:
ИСТОРИЯ И ПАМЯТЬ — НЕ КАПРИЗ,
А СВЯЗКА В НАШЕМ ТРУДНОМ ВОСХОЖДЕНЬЕ.
Чернобыльцы уходят каждый год…
Но памятник — святая благодарность,
Для жизни поколений — эхолот,
Маршрут тревожный в нашу с вами давность.
Строка из бронзы продолжает жить.
Читает молча, про себя, прохожий:
«Мы Родиной умели дорожить,
И на отцов мы были так похожи».
«Чернобыльский смертельный полигон»...
Горят слова рубином — алой кровью.
Услышьте, люди, поминальный звон,
Согрейте и утешьте душу вдовью.
Есть в новом Сочи Комсомольский сквер…
Не каждый знает старые названья…
Для наших внуков — подвига пример
И с прошлым деда важное свиданье.
 
Друзья уходят...

Вовку Анатолию Дмитриевичу, председателю Краевой чернобыльской
организации Краснодарского края
Друзья уходят, не доев пуд соли,
На лацканах оставив ордена.
Звезда Полынь зажглась над горькой долей,
Чернобыль стал похмельем без вина.
Не смог когда-то ложью поперхнуться
От всех проблем, что били силой в бровь
И военкому взяткой приглянуться,
И выражать ненужную любовь.
Друзья уходят, оставляя всходы —
Своих детей и внуков дорогих,
И над Кубанью крики пароходов,
Плоды трудов воистину земных.
Всю суету, неписаные строчки
И долготу нехоженого дня…
Продолжат жизнь в любви родные дочки,
Роман с женой ты сочинял не зря.
Друзья уходят. Меньше нас с тобою.
Я от уходов этих поседел.
Пошли, Господь, цветение весною
И продолженье ваших славных дел.
Друзей мы помним. Память — это сила.
И в журавлях я вижу вас земных,
Жила в которых золотая жи;ла,
Старателях, в моих друзьях седых.
Друзья уходят, зажигая звёзды,
Нам возвращая огненный рассвет,
Надежды наши и в цветеньях вёсны.
И веру в жизнь на миллионы лет…
 
Друг Серёжка
Сергею Кулишу.
14 апреля 2014 года ему не исполнилось 52 года.

Идём в кабак к братве и тараканам.
Все уважают. Деньги есть всегда...
А коль напьёмся, значит, будем пьяны.
«Раздайтесь вширь!.. Гуляют господа!»
Мне не нужны враги бубновой масти,
Валеты и шестёрки не нужны.
Я дамам говорю при встрече: «Здрасьте!».
А утром поцелуи не важны.
Гуляй Россия, пьяная держава!
В компании гуляю циркачей.
Печёнка плачет: «Ах, опять отрава…»,
Но водка поважней иных врачей...
Мой друг ушёл в заоблачные дали,
Он во главе летящих журавлей.
Полжизни у него враги украли,
Полжизни из «плеяды» лучших дней.
Не долюбил, не догулял с друзьями,
Я за него всё время «водки» пью…
И всё стремлюсь на встречу с журавлями…
Я в эту жизнь влюблён и не люблю.
Но нет крыла. Подрезал кто-то крылья…
Я не могу, как он, в строю летать.
И плачу я от боли и бессилья
И не желаю рано умирать.
Эх, разбегусь и брошу тело в пропасть…
Решает пусть Господь судьбу мою.
Но держит снова притяженье, робость…
Я жизнь свою по-прежнему люблю.
Не торопи, товарищ мой Серёжка,
Меня ты в стаю вскоре, друг, не жди.
Ведёт нас всех знакомая дорожка
К звезде вечерней на большом пути.
Махну рукой, а ты в ответ курлычешь…
«Узнал, братишка, ты узнал меня?»
Моё ты имя в воздухе напишешь —
Друзьями были, кажется, не зря.
 
Полёт высокий на закат над морем.
Исчезла стая. Я пошёл домой.
Мне показалось: стало меньше горя.
А значит, буду жить, пока живой...

Медальный звон

Посвящается событиям
26 апреля 1986 года

Медальный звон и орденов надел,
Ласкает слух приятнейший аккорд.
На лацканах сияний «беспредел»,
Мужской особый праздничный комфорт.
Идут солдаты бывшие, идут.
Но я-то знаю: бывших нет солдат,
Закончил каждый жизни институт,
Дневной, военный, много лет назад.
Чернобыль всем наукам научил
И главной — жить в аду и выживать.
Рос саркофаг*, вобрав остатки сил,
Заставив многих раньше умирать.
Но тот, кто выжил, словно на парад,
Несёт в апреле алые цветы.
Шаг по земле — милей любых наград,
Дар неба и беспечной высоты.
Колоколами звонница зовёт,
И подпевают тихо ордена…
Апрель с горчинкой, как гречишный мёд.
За стелой — мир, спасённая страна…
* Саркофаг — резной каменный гроб. Плиний Старший объясняет, что
это название — буквально: «пожирающий мясо» (др.-греч.) — поначалу
употреблялось для обозначения гробниц из троадского известняка, яко-
бы способного быстро впитывать в себя человеческие останки.
 
Не нужны после марта апрели

Не нужны после марта апрели…
Этот месяц — особый палач.
Память скорби — в солдатской шинели,
Вдовий всхлип и особенный плач.
В тёмной шали, слеза с чёрной тушью,
Валерьянкой пропахший платок.
И слова с утешительной чушью.
И впитавший дожди бугорок.
Не нужны после марта апрели…
В них чернобыльский грозный набат.
Первых суток сплошные потери,
От деяний беспомощных — мат.
И российская «ПРАВДА» — без правды,
Коммунистов тлетворная ложь.
Всё как будто и не было как бы:
Уценённая храбрость за грош.
Не нужны после марта апрели...
В них сто тысяч бесстрашных сердец.
Вкус от жизни понять не успели,
А уже замаячил конец.
Всё руками: графит и бетоны.
Монолит до небес — саркофаг.
Каждый день шли на бой батальоны,
Водрузив в завершении флаг.
Не нужны после марта апрели…
Очень больно о них вспоминать —
Как о самом великом борделе,
Где смогли нас событья предать,
Пригвоздить без молитв на распятье,
Отнимая здоровье, друзей.
На Земле было ада исчадье,
Испытанье на прочность людей.
Не нужны после марта апрели…
Память сердца — кому ты нужна?
На могилах от вишен метели,
В день беды по стране — тишина…
 
Выстрел на дуэли жизни

Сменилось поколенье и мозги,
Стирает время с чёрной пыли даты.
Внучата — словно новые ростки
На поле жизни, в пекла — кандидаты.
Рассказами пытаюсь напугать…
Чернобыль — быль. Но вижу, что не верят…
Считают, что фантаст, могу приврать,
Кручу напрасно, словно Гамлет, череп.
Ах, глупыши!.. Кукушкины птенцы,
Воспитанные нашей говорильней.
«Попутали все галсы и рамсы»*,
Ушам в эфирах — мармелад ванильный.
И Фукусиму видели мельком,
Мол, ничего плохого в катастрофе.
Япония — другой далёкий дом,
Несёт распятье на своей Голгофе.
Одна Земля и синий Океан,
Названия морям придумал кто-то.
Есть «в правде сладкой» подленький изъян,
Что нам писаки выдают в работе.
«Смотри, мой внук, на Землю с высоты,
Из прошлого летим вдвоём с тобою.
Нет первозданной в мире чистоты,
И алчность правит миром и душою.
Чернобыль — первоцвет прошедших дней,
Апрельский выстрел на дуэли жизни.
С моим рассказом становись мудрей
И не живи в эфирах в коммунизме.
Не вечен я… Но эти ордена
За мужество мне дали не напрасно.
Дай Бог, чтоб понял ты и вся страна,
Как жить в молчанье и во лжи опасно!»
* Галс — движение судна относительно ветра. Попутать — склонить
к глупому поступку. Выражение «рамсы попутал» означает «ошибся».
 
Святая охрана…
Кубанскому полку
гражданской обороны в/ч 47049 посвящаю

Чернобыль выплеснулся болью,
Какой-то грязною волной,
Смешав остатки пеплов с кровью,
Заправив каравай судьбой,
Поставив в пекла хлеб прогорклый,
Добавив жару для печи.
И нас свободных, непокорных
Событья гнули в калачи,
Шеф — пекарь — командир в погонах —
Гнал полк в неведомую муть.
Не слышно было наших стонов,
Минутки, чтобы отдохнуть.
Шёл бой и потная работа,
Рос саркофаг, как на дрожжах.
Из зоны пропуск — дозы квота.
Но кто-то был уже в гробах.
Все двадцать восемь, что тушили,
Кто первым лёг «на пулемёт».
Без отпеваний хоронили,
Парням из цинка сделав грот,
Чтоб не «фонили» на кладбище,
И не пугали род людской…
…К зиме закрыли пепелище,
А хоронили… всей Москвой.
Я благодарен караваю,
Что выпекал Кубанский полк.
Солдатской дружбе цену знаю —
Сей братской дружбе знаю толк.
И потому живу на свете,
Судьбу за пир благодаря.
Остались силы на планете
Святой охраной алтаря.
 
Не плачу, нет. Нельзя мужчинам плакать…

Моим товарищам по чернобыльским событиям

Не плачу, нет… Нельзя мужчинам плакать.
Но хорошо, когда дожди стучат
И слёз не видно по щетинкам в слякоть,
И не смутишь прижавшихся девчат.
Хоронят всех… Привычна процедура…
Салютом, чтобы небо расстрелять.
И слепо бьёт по цели пуля-дура,
Но Бог не в силах изменить обряд.
Два ангела забрали душу друга,
Безмолвные и с праведным крылом.
И наплевать, что на земле подруга,
Которая прибудет к ним потом.
Ровняет бугорок пропойца старый,
Стучит лопатой будто бы по мне.
«Прости, товарищ! Я тебе не пара.
Меня в грехах оставил в западне».
Вбиваю вглубь я деревянный крестик,
Потом поставлю мраморный колосс…
В Чернобыле с тобой мы были вместе.
Но раньше всех ты в землю болью врос.
Не плачу, нет… Нельзя мужчинам плакать…
Как хорошо, что кончились дожди.
Из луж смываю впившуюся слякоть…
«Прости, но скоро, верный друг, не жди».
 
День живых
14 декабря на Украине отмечается
День памяти чернобыльской трагедии

День живых... Онемевшей рукою
Поднял тост: «За живых… Соколов.
Я не пью. Но я выпил с тобою
Всех подальше, послав докторов.
День трагедий. Чернобыльских, страшных,
Катаклизмов, сидящих во мне.
И релизов вполне эпатажных,
Так приятных для слуха в стране.
Меньше стол и друзей тесных рядом,
Председатель с седой головой.
Орденов больше вроде бы надо,
Но считаю: важнее — живой.
И в апреле кладу тесным слоем
Я гвоздики. И жжёт камень дробь.
Имена строчкой злой золотою
Вдовам бьют без согласия в бровь.
Растирают они тушь на щёчках,
В каждой женщине вижу вдову.
Меньше денег в скупых кошелёчках,
И Амур отпустил тетиву.
За мужьями уйти не успели,
Задержались с детьми на земле.
На могилах цветений метели,
И «сто грамм на кухо;нном столе»…
День живых. И я тост поднимаю,
На стаканчик кладу чёрствый хлеб,
Крупной солью края посыпаю.
Друг любил за беседой — рассвет.
Если вспомнить, душа отзовётся,
Вместо снов к нам ночами придёт.
День чернобыльский правдой взовьётся,
День живых бродит тенью весь год.
Всё, что было, пройдёт снова рядом,
Под иконой поставлю свечу:
«Ах, Господь! Не сверлю больше взглядом,
Одному я признаться хочу.
Мы уходим, и время стремится,
Сбросить цепкие лапы невзгод.
За других стану больше молиться,
Чтоб послал всем живым лишний год…»
 
Цезий на губах?..
Ответ Петину Владимиру, 28 лет,
автору статьи «Цезий на зубах»,
«Российская газета» № 6367 от 25 апреля 2014 г.
Прямая ссылка http://www.rg.ru/2014/04/25/cezij.html

«Причесал» события писака,
Тиснул к дате памятной статью.
Разберись теперь: конфетка это ль, кака,
Иль пламя спички к фитилю?
Что Чернобыль «благотворен в дозах»
И «мутанты в зоне не живут»,
Что придумал сказочник угрозы,
А вернее, жалкий баламут.
Дедушка ему разоблаченья
«Каждой головой» наговорил...
Ваши смерти, парни, — заблужденье.
Тот, кто рано умер, слаб и хил.
«Парикмахер» памятных событий —
Пробный выстрел в умерших друзей.
С гонораром стал сегодня сытей.
«Успокоил» миллион людей…
Я ж подумал: этого б писаку
В БТР и в Рыжий лес на час...
Чтобы там он оценил клоаку,
Что меняла роговицу глаз.
Помним мы товарищей умерших
В сорок лет от раковых проблем,
В диких болях разом озверевших,
Не простивших жизненных измен.
«Цезий на зубах». Тебе б, писака,
Два часа от болей умирать,
Стал бы понимать, что жизнь — не «кака»,
И не стал в чернобыльцев плевать.
Был бы рядом, получил бы в челюсть,
По-мужски, за всех моих друзей,
Как на тренировке, в лоб, не целясь…
Не люблю Иуды сыновей...
 
Спасибо вам за подвиг, братцы

Живучи старые осколки
Разбитых временем зеркал.
Вцепились в горло прошлым волки,
Звериный показав оскал.
В шкафах скелетов вереница,
Что не дают спокойно спать.
Давно убитая волчица
Кадык пытается порвать.
Тогда встаю с кровати вяло,
Ищу на кухне валидол,
Стараясь вынуть мыслей жало,
Забыть из прошлого укол.
Живой сегодня, даже ночью.
И всем прогнозам вопреки,
Могу порвать я память в клочья
Одним движением строки.
Чего стонать? Пока мы живы.
А боль всегда была святой.
Молитвы — вслух речитативы
О доле нашей непростой.
Чернобыль был. И мы в нём были.
Несли в себе нелёгкий крест.
От страха даже души стыли,
Когда валили «Рыжий лес».
Когда глотали пыль дороги
Без респираторов не раз.
И все печали и тревоги,
Казалось, были не про нас.
Мы просто делали работу.
Тогда казалось — для людей.
Бросали командиры роты
С одним посылом: «Побыстрей!»
Летали «аисты» по крыше —
Мои друзья. Которых нет.
Дыханье ваше ночью слышу,
От вас исходит лунный свет.
Не приведенья. Просто свыше
Дано с поэтом говорить,
Тайком водить его на крышу,
И вместе с ним опять служить.
 Всё повторяется ночами:
Дорога, пыль и чёрный ад.
Себе вы были палачами,
Убив себя на новый лад.
Потом другие, рассуждая,
О доле будут говорить:
«Судьба, не жизнь у них такая.
Но надо дальше, лучше жить?..»
И я живу. Но всё ж иначе:
С друзьями ночью говорю.
Они под дождь со мной судачат
И тащат душу к алтарю.
В сиянье света от лампадки
Я вижу белых чудных птиц.
Дороги райской вам, ребятки,
Миров без слёз и без границ.
В дожде апрельском ваши слёзы
Не я почувствую — земля.
Цветами зацветут покосы,
Раскрасят выси тополя.
И будет жизнь, и будет слово
Вам, продолжающим полёт.
Клин журавлиный, как подкова,
В дом радость, счастье принесёт.
Я точно знаю, не напрасно
Господь пожертвовал собой.
С годами мне с молитвой ясно,
Кто пробуждает мир весной,
Кто заставляет улыбаться
И этот мир душой любить.
Спасибо вам за подвиг, братцы,
Что дали нам за вас пожить!

«Аисты» — «аистами» в Чернобыле звали ликвидаторов, кто убирал ра-
диоактивные осколки графита на крыше третьего энергоблока. Чем
быстрее бежишь-«летишь», тем меньше суммарная доза облучения при
выполнении работ. А работа простая: взять радиоактивный осколок гра-
фита и сбросить вниз с крыши…
 
Храни от равнодушных глаз

Весна тревожная в апреле
Мне спать спокойно не даёт.
Под утро выслушаю трели
Звенящих до небес высот.
Звезду, померкшую рассветом,
Я сосчитаю в сотый раз.
Друзей, товарищей при этом
Вдруг вспомню без любых прикрас.
Под стук вагонного состава,
Под перегар небритых лиц
В Чернобыль ехала орава
Из Краснодара и станиц.
Лишь половина вас осталась,
Однополчан — моих друзей.
А с ними — по уходам жалость,
Да поминальный треск свечей…
Апрель шумит цветеньем свыше,
И лучезарная звезда
Сады «невестит» белых вишен.
Прекрасна жизнь. Ну, как всегда.
Цветами мрамор застилая,
Друзей помянем сотый раз.
Земля граничит с высью рая.
И этот рай в душе у нас.
Другие годы и проблемы,
И тают вечные снега.
Приходят беды неизменно.
Чернобыль жив в душе пока.
Другое платье и обличье,
Поменьше, может быть, могил.
Но как ужасно безразличье
Иных правителей и сил.
Весна тревожная в апреле
Уснуть спокойно не даёт.
Мы видели на самом деле
Чего-то страшного приход.
 Звезду, померкшую рассветом,
Я сосчитаю сотый раз.
«Господь, не дай нам кануть в Лету*,
Храни от равнодушных глаз».
* Лета (греч. — «забвение») — в древнегреческой мифологии источник
и одна из рек в подземном царстве Аида, река забвения.

Незваный гость
29-й годовщине чернобыльской трагедии

Вот и апрель пришёл без спроса в дом,
Под чёрным хлебом гость — стакан гранёный.
И мы сидим с ним за одним столом
С чернобыльской командой похоронной.
Улыбок мало у моих друзей,
Добавились с потерями морщинки,
Сравняли пеплы лабиринт кудрей,
И в каждом тосте с болями горчинки.
Щемит глаза перцовый порошок,
Мы вытираем слёзы по привычке.
Но гость молчит, как будто невдомёк:
С уходами друзей не всё отлично.
Но надо жить и думать о живых,
О той весне, что в парках медоносных
Гудит пчелой посланьем вестовых:
Жизнь продолжается, и жить нам сносно.
Уйдёт незваный гость, оставив хлеб,
Отпустит душу память на свободу.
Мы — каждый узник веры и судеб,
Но реку перешли, не зная броду.
Встречаем снова в небе журавлей
И солнце ловим радостно ладонью.
Как жизнь прекрасна, и в цветах апрель,
И свадьбам шумным под весной — раздолье…
30 Александр Сгадов «Чернобыль — памяти страница»
Секунды жизни. Много дней…
Имён всё больше в поминаньях,
Длиннее списки каждый год.
И поп бубнит без препинаний,
Бросая имена в народ:
«Василий, Пётр…» По дважды каждый,
Шестнадцать раз басит: «Иван...» —
Чернобыльцы, не всяк отважный,
Кто умирал от прошлых ран.
Не сердце повредили — душу,
Рванули болью пополам.
Когда покойник в доме — трушу,
Иду молиться в Божий храм.
Прошу подольше жизнь на свете
И райских кущей для друзей.
Они же верили, как дети,
Что обманули сто смертей.
Что не придёт за ними Зона,
И не предъявит жизни счёт,
Спасёт счастливая икона
Иль просто с чудом повезёт.
Длиннющий список поминальный…
Крещусь рукой на образа.
Христос распят многострадальный,
И по резьбе течёт слеза.
И у меня на скулах слёзы,
Я не стесняюсь этих слёз.
Смерть забрала с друзьями грёзы,
И объявила свой покос.
«Василий, Пётр» — повторенья.
И в продолжение: «Иван...»
Но нет меня в поминовеньях,
Прошёл случайно мой обман.
Или молитвы всё ж до Бога
Дошли прошеньем до ушей,
А я просил всего немного:
«Секунды жизни… Много дней».

Апрель
Весна шумит грачами и ручьями,
Сосульки превращаются в капель.
За светлой жизнью и её цветами
Стоит тревожный для сердец апрель.
Встречает в парке стела молчаливо,
Холодный мрамор с каплями дождей.
Возможно, друг за ней стоит незримо
Или над нею — в стае журавлей.
Всё дальше год чернобыльского лиха,
Другие скверны рвут на части строй.
Мои друзья уходят в буднях тихо,
Зовут меня в полёты за собой,
За журавлиной стаей в поднебесье,
Кричат, чтоб оторвался от земли,
Что там намного в звёздах интересней,
И больше света, счастья и любви.
А я живу, за них переживаю,
Ищу ответы в лабиринтах грёз.
Под утро с болью в сердце засыпаю
И поминаю вас, друзья, до слёз.
Весна шумит над речкой перекатом,
Разлив подмыл плотину у реки.
Апрель и май, как в грозном сорок пятом,
Где так же гибли в пеклах мужики…
Махну рукой я птицам перелётным,
Я не спешу за вами в облака.
Оставьте место вашим прежним ротным,
В строю я вашем буду... Но пока
Я не готов от будней оторваться.
Цветенье держит, а ещё апрель…
В садах легко с любимой затеряться,
Услышав чью-то свадебную трель.

Бушуют цветом за окном апрели
Бушуют цветом за окном апрели,
Который год от старой даты — боль.
Стучатся в память серые шинели,
И опаляет жарами огонь.
Четвёртый блок грозится покалечить —
Чернобыль — на Земле, восставший ад…
И в камуфляже вертолёт, как кречет,
Магнитом тянет за собою взгляд.
Цепляется и падает подбитым…
Лишь только крик от ужаса людей.
Ах, сколько вас в трагедии убитых,
Под серыми шинелями друзей?..
Я поминаю вас горящей свечкой,
С молитвой, что годами сочинял:
«Не рвите в вёснах сердце болью вечной,
Продолжен жизни с новой песней бал».
Ковры цветов стелю на хладный мрамор.
От списков павших с каждым днём сложней:
Стоять на поминальной службе в храме
И ставить роты памятных свечей.
Горят кострами с образами ярко…
Не так кровит распятая душа,
В холодном храме от сияний жарко,
И вновь живём, покаявшись, греша…

Весна, апрель...

Весна засыпала цветеньем,
Под седину раскрасил цвет.
Жизнь хороша на удивленье,
А друга рядом больше нет.
Апрель забрал картечью с прошлым,
Нежданно сердце разорвав,
Напомнив, как неосторожно
Мы чтили воинский Устав.
Плевали грубостью на страхи,
На весь чернобыльский кошмар.
Вся наша служба — поле драки,
Вселенский, до небес, пожар.
И мы тушили ежедневно
По сантиметру — смерти край.
Четыре года, не мгновенно,
Крича в порыве: «Наших знай!»
За этот подвиг смерть в отместку
Сегодня собирает дань,
Учтя на станцию поездки,
Приказов ратных календарь.
Уходят лучшие от болей,
Оставив вёсны для живых,
И паруса в открытом море,
И внуков — новых часовых,
Хрустальный воздух в час рассветный
И догоревшую звезду,
Наш флаг спасённый, многоцветный,
Летящей птицей на ветру…

Апрель... Чернобыльской занозой…

Апрель... Чернобыльской занозой,
Вчерашним днём засел в душе,
Полученной за выезд дозой…
В солдатском тощем багаже.
Дневник из писем — авторучкой,
Где норма в день — одно письмо.
Прозвали станцию «Вонючкой»,
Поставив грязное клеймо.
Четвёртый блок — убийца в чёрном,
И невидимкой — монстр людской.
Бояться зверя не зазорно,
Но только телом, не душой.
И дух солдатский звал на схватку,
И верил разум в чудеса —
Что будет завтра всё в порядке,
Что всем помогут небеса…
Настанет день особой даты,
На лацкан вкрутим ордена.
Седеют прежние солдаты,
Но поступь прежняя видна.
Склоняем головы седые
И стелем алые цветы,
Остались в душах молодыми,
А слёзы — что не рядом ты…
Апрель... Чернобыльской занозой,
Кровит с потерями душа,
Но лечат запахи мимозы,
И жизнь... что далью хороша.
 
Двадцать восемь

Их было 28 — пожарных Чернобыля, первыми вступивших в борьбу с атом-
ной стихией, принявших на себя жар пламени и смертоносное дыхание ре-
актора: Владимир Правик, Виктор Кибенок, Леонид Телятников, Николай
Ващук, Василий Игнатенко, Владимир Тишура, Николай Титенок, Борис
Алишаев, Иван Бутрименко, Михаил Головненко, Анатолий Хахаров, Сте-
пан Комар, Андрей Король, Михаил Крысько, Виктор Легун, Сергей Легун,
Анатолий Найдюк, Николай Нечипоренко, Владимир Палачега, Александр
Петровский, Петр Пивоваров, Андрей Половинкин, Владимир Александро-
вич Прищепа, Владимир Иванович Прищепа, Николай Руденюк, Григорий
Хмель, Иван Шаврей, Леонид Шаврей. Их подвиг равен великим эпохальным
событиям во имя мира и людей. Они спасли, они заслонили собой всех нас.
На Митинском кладбище г. Москвы похоронены первые 26 жертв черно-
быльской катастрофы, в том числе шесть пожарных и две женщины, ко-
торые находились на вахте во время взрыва. Похоронены в цинковых гро-
бах... Особым приказом Минздрава СССР…

Мне снятся «Рыжие леса»
Чернобыльского лиха,
В багряных бликах небеса,
И города, где тихо.
Газету «Правду» ветер рвёт,
Швыряет в переулке.
Армейский кружит вертолёт,
И резкий зуммер в трубке.
Начало… Взрыв… и вой машин,
Летящих и спешащих.
И двадцать восемь из мужчин —
Героев настоящих.
Вас, заражённых, под бетон
Приказом хоронили…
Мне часто снится страшный сон
И полк, где мы служили…
Александр Сгадов «Чернобыль — памяти страница» 35

Владимиру…
Радиологу полка в/ч 47049, Чернобыль 1987 г., старшему лейтенанту, от-
личному товарищу, однополчанину, скончался 19 мая 2015 года после про-
должительной болезни (белокровие)

Отмаялся в День пионеров, в мае
Чернобылец, товарищ, офицер.
Судьба-злодейка, словно тёща злая.
Другой найдёшь ли для себя в пример,
Где медицина от сохи, от плуга,
Попытки неудачные врачей.
Как быстро закопали в землю друга,
Без эпикризов, красных кумачей.
Лежит красавец и скромнейший парень,
На лацкане сияет орденок,
За то, что был участником аварий,
Плевал на саркофаг, четвёртый блок.
Не верил в смерть и жизнь любил без боли…
Но отомстил Чернобыль за мечты.
Не учат героизму в средней школе —
Приходит это чувство с высоты.
И небо забирает на закате,
Всем лучшим проставляя высший балл.
И чёрный ангел дружит с небом, кстати,
Когда от горя своего устал.
Прощай, мой друг, товарищ закадычный,
Оставил доброту и чести след.
Помянем по обычаю «Столичной»,
Просыпав соль на тёплый чёрный хлеб.

Последний полёт

Разбегусь, оттолкнусь с силой, взвою.
Вместо крыльев руками взмахну.
Детства мир под собою открою
И, пронзив облака, полечу
Над заброшенным прошлым бесштанным,
Над погостом, где с бабкою мать.
Я сегодня в мечтаниях — главный,
Смог от дел даже зад оторвать.
Эй, внизу, муравьишки, не люди,
Каждый тащит припасы в нору.
И в озёрном серебряном блюде
В полдень жжёт солнце пеклом дыру.
В отраженье ныряю без страха,
В этот омут — вперёд головой.
Я мальчишка, я парень-рубаха.
Я остался на годы живой.
Чтоб в Афгане на трассе к Кабулу
Под обстрелом душманских обид
Посмотреть смерти в чёрное дуло
И поверить: не буду убит.
Из Ташкента в Чернобыль смердящий,
Как сказали, от пуль отдохнуть…
Офицер — он мальчишка вчерашний,
Кто нырял с головой жизни глубь.
Ничего, что в больничной палате
Со шприцами стоят доктора,
Нашатырь для чего-то на вате,
И сиделка у ног до утра.
Разбегусь, оттолкнусь с силой, взвою.
Вместо крыльев руками взмахну.
Детства мир под собою… закрою
И без спроса сестры — полечу…

Горчит портвейн

Горчит портвейн от крымской горькой пробки.
Мы вроде пьём с товарищем земным.
В погонах в прошлом были и в пилотках
В Чернобыле, казавшимся чужим.
Но нашим домом, грязным и помойным,
С проблемами надолго, на века,
Скребли по зоне грязь почти спокойно,
По сантиметру, чтоб наверняка.
Мы пьём портвейн, Толяна поминаем —
Без третьего напиться так легко.
Возможно, в кущах он и в звёздном рае,
С амброзией* гуляет широко,
С девицами без чувства в ощущеньях,
Сиренами, чтоб странникам пропеть,
Волнующими плоти в сновиденьях,
Но не умеющими ласками согреть.
Просыпал соль на скатерть-самобранку,
Потухла сразу сладкая свеча.
Я пью один… сегодня спозаранку,
А ты ушёл, Володька, сгоряча.
Вчера сбежал от боли, хлопнув дверью,
Оставил поминальный мне портвейн
И два стакана с прошлого похмелья
И море слёз в душе — почти бассейн.
Я разливаю по стаканам дружбы,
С невидимыми долго говорю:
«Одни мы в этом мире — безоружны,
Теряем без друзей свою броню».
Горчит портвейн от крымской горькой пробки,
Стаканы недопитые друзей.
Как горько: нет Толяна и Володьки,
Таких любимых для меня людей…
* В мифологии Древней Эллады слово «амброзия» обозначало буквально
«пища богов».
 
Я не стану долгостроем вечным

Я не стану долгостроем вечным,
Уподоблюсь спелому плоду —
Где-то с вышины Дороги млечной
Звездной пылью в души упаду.
Ахнет под гитару над кострами
Бард небритый, томик прочитав.
Пеньем зазвучит молитва с вами,
Хоровой заварит силы сплав.
И поймут, что жил не просто парень
С белой и колючей бородой,
Кто «лабал» умело на гитаре
И кого просили: «Саша, пой!»
Рассказать, поведать песней горе,
Мудрым слогом растревожив так,
Что душа раба в немом укоре
Распрямлялась с каждой нотой в такт.
Да, поэт достоин обожанья,
Не балован славой и рублём,
Вовремя скажу всем: «До свиданья!» —
Вряд ли смерть свою переживём.
Знал Семёныч, многие другие,
День и час, когда в закат шагнут...
Все они эфирами живые,
И на полках многотомный труд.
Завещанье — писаные строки,
Несравненный многолетний клад.
Для людей — учителя, пророки,
Мыслями — энергии заряд.
Чёркают следами Леониды*
Звёздной и горючею слезой.
Салютуют миру Персииды,
Нарушая на душе покой.
 Сочиняя вечности поэмы,
Блок и Моцарт продолжают путь,
С ними Пушкин в мыслях непременно
Выдаёт любви благую суть.
Я не стану долгостроем вечным,
Уподоблюсь спелому плоду.
Где-то в вышине Дороги млечной
С парнем из Рязани пропаду...
* Метеорные потоки Леониды, которые вызвали «звёздные дожди» большой
интенсивности в 1799, 1833 и 1866 годах, а в 1899 и 1932 гг. практически
исчезли. Однако в 1966 году интенсивность потока оказалась поистине
невероятной: за 20 минут удалось наблюдать около 150 тыс. метеоров
(для сравнения: метеорные потоки Квадрантиды, Персеиды и Геминиды
порождают не более 50 метеоров в час).

Горит Чернобыль

Горит Чернобыль площадью приличной,
Несутся в Киев «рыжие» дыма.
Случайность? Что в пожарах необычно,
Когда пылает целая страна?
И убивают просто, без разбора,
Стреляя залпом смерти в города.
Пожары — чаще — признаки укора,
И гнев людей, в чей дом пришла беда.
Кружит над дымом вертолёт премьера,
Пытаясь «га» пожара рассмотреть,
Горит внизу людская к власти вера,
Огонь до неба с желтизною в медь.
Пожарный самолёт — на Украину,
И тот в ангаре с порванным крылом...
В соседской дружбе заложили мину.
А кто один, потушит вряд ли дом.
Да и внизу — «обида» прячет спички,
На все указы, что лишили льгот.
Горит Чернобыль до небес прилично,
Кружит один над гневом вертолёт…
 
Время судеб

Мы все плывём по времени судеб
Под парусами алыми во мраке.
Мы ищем острова, где время — хлеб,
Кто в рубище, кто в строгом чёрном фраке.
Моряк висит повешенный давно —
Украл горбушку на пиратской шхуне.
Один лишь капитан увидел зло
В пропойце и весёлом балагуре.
Проста наука силы и кнута:
Без пряников, но тысячи острогов.
Одним — богатства, неба доброта,
Другим — мольба, чтоб не судили строго.
Но часто дуют ветры перемен,
И капитан, повешенный на рее,
Болтаться станет прошлому взамен,
В петле пеньковой на дворянской шее…

Простила ваши льготы Украина

С 1 июня 2015 года на Украине отменены многие чернобыльские льготы

Под всеми вами подвели черту —
Рванули льготы из худых карманов,
Оставив без надежды пустоту
И ненависть Отчизны полупьяной.
Украинцы, чернобыльцы, друзья!
Толкают вас в могильники событья.
Красивые указов вензеля
Ускорят даты горького отбытья.
Вы не нужны с расходами стране,
Герои ртами надоели Раде.
И будет гроб на праздничном столе
С уходом каждый ликвидатор кстати…
Лишь только Бог вам выдаст льготы вновь,
Отменит боли, жизнь продлит на вечность.
Он не предатель. И его любовь
Огромная, как в мире человечность.
Держитесь, братья! Вам не привыкать
С грозой сражаться, избегая плена.
И в геноциде нужно выживать,
И побеждать событья неизменно.
 Майдан чернобыльский на бой зовёт,
Катите к Раде чёрные покрышки.
Пусть от полка в живых остался взвод,
И есть проблемы с сердцем и отдышкой.
Вы сможете поднять победный флаг,
Вас много, оболваненных законом.
А нищета для жизни первый враг,
Дорога в небо смертным эшелонам.
Мы с вами подымаем кулаки,
Мы были рядом на четвёртом блоке.
Держитесь в геноциде, мужики,
И в депутатском без ума заскоке…

Любовь с прощением…

Из арсеналов выбрал бы оружье —
Любовь с прощеньем, что давно в пыли.
Взамен в подвал сложил своё бездушье,
Прессованные слёзы в хрустали.
Я собирал, пакуя время в льдины —
Мужчинам не пристало слёзы лить.
Но очень часто «прежних» видел зримо,
Мечтая с ними вдруг поговорить.
Простите все за вольные обиды,
За веру в не распятого Христа,
Ненужные в пустыне пирамиды,
За чистый лист кричащего письма.
Давно ушёл мой поезд спозаранку,
Свалилась в море старая звезда.
Открыт шлагбаум новому подранку…
А я смотрю: была в руке вода.
Не всё равно, что стало и творится,
И как в силке погибнет чья-то жизнь,
И как щебечет раненая птица,
И как всё время рвётся с криком ввысь.
Любовь с прощеньем — вот что не хватает,
Не может быть избытков от любви.
А прежний лёд хрустальный тихо тает...
За все грехи, прошу, меня прости.
 
Верность
Романс для дуэта

Она:
Ты обманул меня, любимый.
Ты обманул меня, хороший.
Ты улетел, как ангел, в небо,
Забыв о нежности своей.
Тебя я больше не увижу,
Своим теплом не обогрею.
Улыбкой душу не открою.
Во мне осколки от любви.
Он:
Ты не видишь от слёз, что летит в небе стая.
Я — один, что от стаи надолго отстал.
И над домом, где жили мы, горя не зная,
Я кружиться, кружиться часами устал.
Это я поздно ночью стучался штормами
И дождём нашу песню всю ночь подпевал,
Снежным ветром ворвался нежданно с гостями
И огонь разжигать я тебе помогал.
Она:
Ты обманул меня, любимый.
Ты обманул меня, хороший.
Сказал, что наше счастье вечно,
Как за рассветом новый день.
Тебя я больше не увижу,
Своим теплом не обогрею.
Разлука сердце болью ранит.
И в этой боли — счастья нет.
Он:
Как хотел бы все слёзы собрать я губами,
До утра, как безумный, тебя целовать.
Но граница из выси легла между нами.
Не спеши — вечность может тебя подождать.
Буду ночью стучаться по крыше штормами
И дождями цветы под окном поливать.
Белой вьюгой ворвусь я нежданно с гостями
И теплом от камина смогу согревать.
 
Она:
Ты обманул меня, любимый,
Ты обманул меня, хороший…
Он:
Белой вьюгой ворвусь я нежданно с гостями...
Как хотел бы все слёзы губами собрать…
Она:
Ты обманул меня, любимый.

Мама, мама…

Сколько раз крестила на дорогу,
Одного меня в годах любя:
«Мама, мама. Нынче, слава Богу,
Повзрослело бывшее дитя.
Золотые звёзды на погонах,
Орденов с медалями не счесть,
Километры в серых эшелонах
И приказ: «За мужество и честь...»
Но когда встречаешь на пороге,
Я такой же мальчик, как всегда.
Оберегом охраняют боги,
И не знает адреса беда.
Много разных мам на белом свете,
Но одна для сыновей родней.
Для неё всегда мы просто дети,
Гнавшие под звёзды голубей.
Крестишь спину и мою дорогу,
Ждёшь в слезах частенько до утра.
Шлёшь молитву под лампадкой Богу,
Подсказав, что нас вернуть пора.
Я ж сегодня в храме ставлю свечку
За тебя под образом Христа,
Чтобы билось слабое сердечко,
Не иссякла сердца теплота.
Знай, что я живу твоей любовью,
Воскресая прежней добротой:
«Мама, мама!.. Даст Господь здоровье,
Будешь ты и буду я живой…»
 
Прощай, славянка…
Кубанскому полку в/ч 47049
и моим однополчанам посвящается

Возьму билет в плацкартные вагоны,
Народные, пропахшие хамсой.
С бессонницей услышу крики, стоны,
Да сиплый храп небритой головой.
Носки мужик неделю не снимает.
Наверно, снятся запахи носков...
Ещё при храпе щёки раздувает,
Как тот солист, что на трубе готов
Вдруг выдать марш «Прощание славянки»*,
Написанный когда-то трубачом
Василием Агапкиным в тачанке,
В полку с конями, в царском, запасном.
Да чёрт с ним, с дядькой, в коме голосящим.
Чернобыль вспомню, марша колорит.
В строю мужчин простых, но настоящих,
Принявших с формой импозантный вид.
Чернобыльцы — друзья в походе важном,
Я видел разворот ваш боевой.
Кубанский полк — он был ещё отважным.
И как ни странно, братством и семьёй.
Умеющих плечом к плечу и строем,
Втянув живот, чеканя, зашагать,
Что проверявший, видевший такое,
И сам готов был в строй кубанский встать.
Но знаменитый марш звучал не часто,
А лишь на «дембель» — лучшим «старикам».
И это было, было просто классно.
С полком прощаться — с болью пополам.
Давно ушло, сбежало наше время.
Но как услышу марш знакомый я,
Втяну живот и вставлю ногу в стремя.
Большая честь вас вспоминать, друзья.
Сам композитор в небе на параде
Возьмёт мундштук и старую трубу.
Свой лучший марш сыграет встречи ради,
Чтоб успокоить на земле вдову.
 Возьму билет в плацкартные вагоны.
В апрель уеду, в прошлую весну.
Чеканят марши стыки перегонов…
«Прощай, славянка. Вряд ли я усну».
* «Прощание славянки» — русский марш, написанный в 1912—1913 годах
штаб-трубачом 7-го запасного кавалерийского полка, стоявшего в Там-
бове, Василием Ивановичем Агапкиным под впечатлением от событий
Первой Балканской войны (1912—1913).

Здесь тишина, но каркают вороны

Здесь тишина… Но каркнут вдруг вороны,
И «духовыми» зазвучит Шопен.
Процессия пройдёт под крик и стоны
Из караула стареньких богем.
Опустят тело, предадут словами,
Никто не скажет, что он был подлец.
И правильно... Всё повторится с нами,
Никто не носит праведный венец.
Равняет смерть умы и состоянья,
Высокий рост и прежние дела.
Под гримом не увидеть увяданье,
Ни вашу мощь, ни искорки тепла.
Похлопает лопатою могильщик,
Прибив зачем-то с червяками холм.
И чиркнет спичкой в тот же миг курильщик,
Вдруг осознав, кому достался корм…
И снова: «Кар-р-р…» протяжно над крестами
Вернёт нас к жизни, а ещё — к столу,
Где помянём мы крепко с мужиками,
Возможно, кто-то ущипнёт вдову…
 А мы с тобой из детства родом…
Росане Кирпичниковой в день рождения 4 мая
В палате тихо, пахнет йодом,
Мелькают белые халаты.
А мы с тобой из детства родом,
Из временного в прошлом штата.
Туда не ходят пароходы,
И самолёты не летают.
Без изменений в прошлом моды,
И все живут… и умирают…
А мы спешили и поспели
Вскочить в последние вагоны.
Теперь халаты и постели,
Врачей мелькают эскадроны.
Но это временные боли.
А радость жизни постоянна.
И по заслугам наши роли,
И наказанья за бунтарство…
В палате тихо, пахнет йодом.
Стоят цветы в твой день рожденья.
А мы с тобой из детства родом,
Из дальней сказки сновиденья…

Белый журавль

Омой мне ноги тёплою водицей,
Сожги портянки и моё тряпьё.
Позволь на Николая помолиться
И попросить для нас с тобой жильё.
Не в шалашах. Под синим поднебесьем,
В ромашковых за горизонт полях,
Чтоб нам с тобой казался мир не тесен
И чтоб светилось счастье на губах.
 Омой мне ноги, стёртые в мозоли.
Из грубой кожи в ваксе сапоги.
Сними дорог усталости и боли,
Надень на ноги тёплые носки.
Война прошла. И муж домой вернулся,
Принёс подарков целый вещмешок.
Не от махры при встрече поперхнулся,
А от того, что встретил паренёк.
Омой мне ноги. Расскажи о детях
И что мальчишке скоро двадцать лет.
И он, как я, душою чистой светел,
Но до сих пор у парня девки нет.
Достану запоздалую игрушку.
Пойму, что это парню ни к чему.
Открою фляжку и поставлю кружку:
«Садись поближе, сыночка, к столу».
Омыты ноги. Казанок с картошкой,
Горбушка хлеба, что тепло хранит.
«Давай закусим, сына, понемножку,
Как жаль, что год назад я был убит...
Да, ты не пьёшь?.. А я не наливаю...
Ты постарайся горькую не пить.
Прощай, сынок! Зовёт вожак и стая.
Нам, журавлям, без вас так трудно жить».

Суд и стая

Тенями пахнет, камерной тоской.
Здесь вороны устроили похмелье.
Клюют и пьют из вен ликёр густой.
Но пахнет кровью чёрное веселье.
И я там был, пытаясь доказать,
Что дважды два всегда, всю жизнь четыре.
Но соцзащита начала клевать,
И стал мишенью в этом странном тире.
Здесь правда есть. Но спрятана. Да так,
Что сам Стаханов на-гора не выдаст.
Для стаи жизнь чернобыльца — пустяк.
Возьмёт пятак. Но сколько ж нужно мытарств?..
 
Они стали первыми

Посвящаю первым ликвидаторам катастрофы и врачу московской боль-
ницы, который облучился и умер, помогая пострадавшим пожарным

Как прозаично, что в апреле
Среди ненужной суеты
Вдруг подвиг вспомнят менестрели,
Порвав струною три версты.
Заголосит округа прошлым,
Рванутся ноты в вышину.
И память искоркой ничтожной
Взорвёт устоя тишину.
Фантомы в гимнастёрках потных
Шагнут в Чернобыль — в грозный ад.
И «перемать» усталых ротных
Их станет в пекла посылать
Тушить полночные пожары,
Губить здоровые тела.
И обжигаясь, как Икары,
Сгореть в сражении дотла.
В столичных умирать палатах.
За грех других — себя распять...
Пять лет потом, пять зим проклятых
Учиться станем выживать.
Давно закрыт реактор смерти.
Над саркофагом новый мир.
Живые, в новый день поверьте
И в продолжающийся пир.
Но не забудьте вспомнить лица
Ребят, ушедших в смертный бой.
И обелискам поклониться,
И за живых солдат креститься,
Просить с молитвой рай земной...
 
Русло прошлого…

За поворотом — прошлое в маске.
Точит неверий клинок.
Ты, как обычно, летишь без опаски.
Кажется, путь твой далёк.
Бросить бы разом гонки в дороге,
С детством пройтись по лугам…
Смертны в годах. Лишь в браваде мы боги,
Не поклоняясь богам.
Прошлое ранит. Глупая пуля.
Где-то укрылся стрелок.
Жили с друзьями легко, балагуря.
Первым ушёл мой дружок.
Это апрель и чернобыльский ветер
Выстрелил в спину ему.
Мужество снайпер давно заприметил,
Не объявляя войну.
Двадцать шестое снова в апреле.
Кто-то орёт: «Юбилей!»
Я же без света в огромном тоннеле:
Снова поминки друзей.
Мы не герои. Мужчины в деле.
Сделали всё, что смогли.
Крест не носили. Но к истинной вере
Через распятье дошли.
Время цените. Мало осталось.
Счастлив, кто вёснами жив.
Правда, скопилась на сердце усталость,
Прошлого — пыльный архив.
Жизнь — это высь. Она бесконечна.
Верьте в любовь и друзей.
Время — вода, что несёт быстротечно
В ранящем русле камней…
 
В зоне взрыва
Песня на 1-й Чернобыльский форум в г. Сочи 15–16 октября 2010 года

Летом снег. Зимой опята.
Лось с рогами от коровы.
Вряд ли Шойгу виноватый.
Мы с тобой всегда здоровы.
Правда, хвост немножко ломит
На погодные процессы.
Да и внуки волком воют.
Вот и все пока эксцессы.
Припев:
Мы — чернобыльские бяки,
Мы не плесень и не панки.
Радиация по пояс.
Go home из зоны Yankee!
Чтобы там ни говорили,
Безопасно в зоне взрыва.
До ста градусов остыли.
Ночью смотримся красиво.
Лишь одно меня смущает:
Мы становимся «людями».
И желанья пропадают
С ней размножиться ночами.
Припев.
Любим мы туристов вкусных.
Прут на блок снимать ужастик.
Но не любим женщин грустных
И пугаем словом «Здрасьте»...
Верещать они умеют.
И бегут не хуже лани.
Правда, девушки худеют,
Как в парилке русской бани.
Припев.
Телевизор смотрим старый.
В нём порнушка, секс, насилье.
Это людям свыше кара
За отсталость и бессилье.
Слава Припяти и Бэру.
Наши детки не такие.
А ещё СССР-у:
На свободе и живые…
 
День Защитника
Гимн-лауреат международного фестиваля
«Чернобыльский мотив» на Украине, Днепропетровск,
официальный гимн чернобыльцев Краснодарского края

Мы честно нашей Родине служили,
Защитники планеты и страны.
С тобою смерть, болезни пережили —
Награды необъявленной войны.
Война велась без выстрелов в округе,
Терзала наши нервы тишина.
И так болели от работы руки,
И голова кружилась без вина.
Припев:
В Чернобыле сегодня всё в порядке.
Накрыл бетоном пекло саркофаг.
Давно истрёпан и торчит в укладке,
Союзный наш великий красный флаг.
Мы помним всё: вокзалы, эшелоны
И города безлюдные в пыли.
Потёртые солдатские погоны —
Других старшины в спешке не нашли.
Отцов судьбу с тобой мы повторили.
Смогли прикрыть весь мир и небеса.
Как жаль, потом друзья недолго жили,
Других спасала вера в чудеса.
Припев.
Стреляет время в мужество и славу,
На части рвёт осколками утрат.
При орденах в апрельский день по праву
Пьём за ушедших без наград солдат.
Пусть аисты летят над головою.
Пусть будет жизнь для нас с тобой добрей.
Сто грамм нальём и выпьем молча стоя
За белых птиц, за мужество друзей.
 
Домино
(песня записана на диск)

Мои друзья уходят постепенно.
Редеет строй, пустеет старый двор.
И жизнь прошла секундами мгновенно.
Мои года стащил дорожный вор.
Я не успел понять, подумать даже —
Бессрочный паспорт выдал мне майор.
И я на фото будто в камуфляже —
Фотографу, не старости укор.
Но главное — не внешность «паспортины»,
А что один гуляю во дворе.
Ушли так быстро в край иной мужчины,
Не пожелав обузой быть в хандре.
Костяшки домино полощет дождик.
Не назовут за проигрыш «козлом».
И старый дворник — улицы уборщик
Сидит с метлой за стареньким столом.
«Дупли» он вертит пальцами в мозолях
И по щеке дождинками слеза.
Не стало сына, год не стало Коли.
Осталась деду внучка-егоза.
Я разливаю из солдатской фляжки:
«Давай, старик, помянем мужиков.
Когда-то с ними был в одной упряжке.
В Чернобыле служил. Без дураков...
За них, прекрасных, умных и отважных.
Давай, Егорыч, сына помянем.
Герой на самом деле не бумажный.
Как жаль, что во дворе сидим вдвоём…»
…Сильнее дождь полил на дно стаканов.
Не видно стало поминальных слёз.
Друзья уходят так нелепо, рано…
Сердца срывает время под откос…
 
Красный тюбик…

На атомной станции много работы,
Одних оборонных заказов не счесть.
Директор для зама подкинул заботу:
Ему приказал знанья людям «донесть».
Не молод был зам, да и лыс от работы.
Но козыри были всегда в рукаве:
Давно не имел к бабам тайной заботы,
Уран исключал блуд в любом баловстве.
Водить стал экскурсии страстно и часто,
Валютных гостей и заморских светил.
И всё упрощал, чтобы было понятно,
Секрет не скрывал, кто б чего не спросил.
Японец заметил, что там за экраном
Несут красный тюбик аж два молодца.
Ему показалось: один очень пьяный.
Но, правда, в костюмах не видно лица.
Зам слушал вопрос, и ему не казалось,
Что могут по - трезвому тюбик нести.
Но главное — это чтоб им не икалось
На сложном военном, квартальном пути.
«Послушай, Саке. На вопрос, что же будет,
Коль тюбик уронят они невзначай?
На сто километров вблизи вымрут люди,
Засветится синим под Токио чай.
Давайте не будем, давайте не станем
«Спецназ» проверять. Пусть, как могут, несут.
Чернобыль с «Фусимой» «Столичной» помянем…
В банкетном давно гейши русские ждут».
P.S. Зная по Чернобылю «грамотность» на наших атомных станциях, к сожалению, некоторые ошибки сделаны сознательно с надеждой на изменение менталитета русских операторов.

Я давно бы умер, если бы не ты…
Романс
Моей жене — участнице ликвидации катастрофы на ЧАЭС
Наталье Кирпичниковой
http:// www.youtube.com/watch?v=WXPOdvINR2Q
Я давно бы умер, если бы не ты,
Если б возле дома не росли цветы,
Не скрипела б сладко половица так,
Не пылился старый много лет чердак.
Я давно бы умер, если бы не ты...
Принесу в светлицу для тебя цветы,
Попрошу прощенья за свои грехи…
Верю в воскрешенье счастья от любви…
Я давно бы умер, если бы не ты,
Не достиг душою неба высоты,
Крылья — наши чувства, можно полетать,
А любовь поможет Бога не распять.
Я давно бы умер, если бы не ты,
Если б возле дома не росли цветы…

Как часто души в памяти, в гостях…

Опять проснулся от горючих слёз,
И от Сахары в поминальной глотке…
Вдруг разом вспомнил прошлого курьёз,
Когда шагнул на бой в одной пилотке…
В Чернобыле за месяц похудел.
Роился страх мужских переживаний,
Что не продолжит больше жизнь «пострел»,
От дозы вдруг наступит «увяданье»...
Но плюнул… Руку поднял к небесам,
И бросил резко с матерным весомым...
Вручил я душу Богу, не чертям.
И стал во всех делах правофланговым.
Звучала дробь, команды: «Раз-два-три…»
И снова: «Левой, левой…» По брусчатке.
Нас подымали отблески зари,
На станции кошмаров беспорядки.
 Друзья в строю и в кузове машин,
Во всех делах, в людском круговороте.
Когда плечом к плечу — ты не один,
Ты — часть большого и в полку, и в роте.
Плевать на пыль, графитные куски,
На робота, сгоревшего в минутах…
Судьбу свою мы взяли за грудки,
Десантами пошли без парашютов…
Теперь во сне я плачу о друзьях…
Не каждый смог без боли приземлиться…
Как часто души в памяти, в гостях,
И в журавлях… в весенних сильных птицах.

Осколки лет…

Тридцать лет прошли, в омут канули,
Жизнь всегда во всём — штука главная.
Не успел понять сладко-горький вкус,
В зеркалах старик и в сединах грусть.
Отвернусь, пойду по годам гулять
Да друзей своих стану вспоминать.
И Чернобыль вдруг встанет на пути,
Не могли втроём дату обойти.
«Вы, друзья мои, где-то в вышине,
Я один из вас — грешник на земле.
От зеркал не жду правду о себе,
О моей седой пышной бороде».
Я живу, скриплю в притяженье дней.
От потерь в пути с каждым днём больней.
Помянув не раз, с вами говорю:
«Это хорошо, то, что вы в раю».
Тридцать лет прошли, тихо канули.
Жизнь всегда во всём — штука главная.
На погостах смерть, души в облаках.
И осколки лет вижу в зеркалах…
 
По нашей вере — в зеркалах черёд…
Наперекор сомненьям и прогнозам,
Диагнозам заумнейших врачей,
Считавших, что Чернобыль врос занозой
И в верхней строчке знатных палачей
Мы выжили без тени сожалений,
Молились чаще, глядя в высоту,
Не падая от болей на колени,
Простив людскую всуе глухоту.
Кому-то повезло, что жёны рядом
И врачевали лучше докторов
Проникновенным, без рентгенов взглядом.
В большой любви — назавтра был здоров.
И выживал назло лихим прогнозам,
Развеяв о короткой жизни блеф.
«Чинушам» стал — чернобыльской угрозой
И лишним ртом, кто ест с раздачи хлеб.
Не верю, что напрасно послужили:
Всё реже снится рыжих сосен лес
И то, что мы кислотами отмыли,
По-флотски, шваброй, создавая блеск...
Но сколько Бог отмерил полной ложкой,
Не помнит сам, и время раздаёт…
Есть книга судеб, где не понарошку
По нашей вере — в зеркалах черёд...
«Дезактивацию проводили на третьем энергоблоке. Мы должны были очи-
щать от радиоактивного загрязнения помещения станции. Эту работу
приходилось осуществлять поистине «совковым» методом: делали специ-
альный раствор (пачка свинцового порошка на ведро воды) и этим рас-
твором с помощью обыкновенной швабры и тряпки мыли стены того или
иного помещения. Продолжительность работы зависела от уровня зара-
жения. Иногда одно помещение мыли четыре дня подряд — до тех пор, пока
дозиметрист не говорил, что уже достаточно. Однако порой то, что мы
делали, было «мартышкиным трудом». В крыше третьего энергоблока (он
в то время не работал, так как примыкал к разрушенному взрывом четвер-
тому блоку и сильно пострадал) были трещины, поэтому во время дождя
вода, приносившая с собой радиоактивную грязь, попадала в уже дезакти-
вированные помещения, которые вновь начинали «фонить»...
Андрей Потылико, «Одесские известия»
 
Чудеса случаются на свете…

Чудеса случаются на свете:
Мы в годах живые до сих пор.
И шумят апрели на планете,
Будят птицы, продолжая спор.
В молодой листве стоят деревья,
Где-то тает спрятавшийся снег.
И приходит чувство удивленья,
Что живей событий — человек.
Он прошёл чернобыльское лихо,
Не согнула горькая беда.
В белых стаях улетали тихо
Ваши души, скрывшись в облака.
Сколько новых звёзд на небосводе
Без названий россыпью зажглись.
Это вас в небесном хороводе
Сам Господь благодарит за жизнь.
Чудеса случаются на свете:
Мы в годах живые до сих пор.
И шумят апрели на планете,
И звучит кантатой птичий хор…
 
Сила красоты…

Изгнание вы помнили из Рая,
Боялись Ада, что вернулся в дом.
С мужчинами, приказы выполняя,
Воздвигли на пути беды кордон.
В Чернобыле не слышал ваших стонов,
В слезах не видел туши по щекам
У проводниц эвакоэшелонов,
У докториц, кто помогал войскам.
«Могильники» стояли вдоль дороги,
С закопанным изгаженным «добром».
Контроль осуществлялся чёткий, строгий.
Не знаю, кто следил за всем потом.
И два врача с дозиметрами долго,
Обследовали чёртов полигон.
В стогу искали, кажется, иголку
Без средств защиты, в платьях, без погон.
Красивые врачихи, в самом деле,
Подружки — санитарные врачи...
Одну спасти в больнице не успели
Светила и по жизни москвичи.
Покажется, что я придумал это,
Соврал в стихах для красного словца.
Но только, правда, моего сюжета
В жене родной, наверно, до конца.
Чернобыль, службу вспоминает редко
И героиня — только не она.
За скромность ставлю высшую отметку,
И благодарна, кажется, страна:
Дала пораньше пенсию и льготы,
Ещё скромнее, чем моя жена…
Спешит с утра на прежнюю работу,
Но не найдя за подвиг ордена…
Восполню я пробел статей Закона,
Обняв, вручу спасённые цветы.
Признаюсь, что в любви — она икона,
Что с ней поверил в силу красоты…
 
Судьба нам досталась особого сорта…

Судьба нам досталась особого сорта,
С армейским укладом в полках на года…
Чернобыльский выкидыш — злого аборта
За ночь напугал на земле города.
Тряслась не напрасно, струхнув, заграница,
В пустыне Китайской дождь «грязный» прошёл.
А мы?.. Мы не видели жёлтые лица,
Как трясся в Кремле от незнаний посол.
Кислотную дрянь на зубах ощущали:
Коронки зубов окисляться могли.
Душой презирали мы трусость в аврале,
И как улетали стремглав журавли.
Работы по горло, почти на пределе,
Опасная пыль и туманы с утра.
От страхов полковники в Зоне потели,
На марше поменьше орали: «Ура!»
Вы выжили, сделав великое дело:
Уже в ноябре блок накрыл саркофаг.
И вспомнив рейхстаг, расписался умело
Чернобылец-брат из полка бедолаг.
Судьба нам досталась особого сорта…
Армейский уклад забирали с собой…
И помнили выкидыш — злого аборта,
И тех журавлей, что вернулись домой.
 
Стираю номер телефона…

Стираю номер телефона
За этот год который раз.
И слышу на поминках стоны,
И вижу слёзы тёмных глаз.
О чём-то важном бормотанье,
Вдруг постаревшее лицо
С внезапным горьким увяданьем,
На левом пальчике кольцо.
Друзья-чернобыльцы уходят,
Уже не роты, а полки.
Толпятся где-то в переходе
На переправе мужики.
Без телефонных аппаратов,
Без разговоров ни о чём,
Забыв про боли с грубым матом,
Излеченные вечным сном…
Стираю номер телефона…
Но с вами ночью говорю.
Жена, во сне услышав стоны,
Прижмётся к моему плечу.
И успокоит, как умеет…
Качнёт рукою колыбель…
Она из свиты чародеек
Стирает памятный апрель.
 
Дяде Фёдору
Кавалеру ордена Мужества — Носко Фёдору Ивановичу, Чернобыль, ян-
варь 1987 года, умершему 4 ноября 2015 г. в большой праздник — чество-
вание Казанской иконы Богоматери. Православные говорят, что тем,
кто уходит в такие дни — милость Божия, потому что Врата Небесные
открываются и принимают чистые души. Вечная память! Вечная па-
мять! Вечная память! Аминь!..

От сгоревшей сигареты
След на праздничном столе.
А душа витает где-то
В бесконечной бурой мгле.
Ищет свет в конце туннеля,
Вспомнив, рвётся вниз домой,
Где лежит дитя апреля,
Друг — чернобыльский герой.
Рухнул от внезапной смерти,
Разорвалось сердце вдруг…
Вы в бессмертие не верьте
Так, как долго верил друг.
Полюбивший жизнь, как сказку,
С красотой и добротой.
Орден Мужества — указом
Получил за честный бой.
За чернобыльское лихо,
И за тысячи рентген…
Но лежит безумно тихо,
Испугавшись перемен…
Я прошу с молитвой Бога,
За тебя прошу, мой друг:
«Подскажи душе дорогу
И спаси от прежних мук…»
 
Ждёт душа моя черёд…

Посвящается 14 декабря, Дню чествования участников ликвидации
последствий аварии на Чернобыльской АЭС на Украине…
Над заснеженным безмолвьем
В предрассветный ранний час
Звон печальный колокольный
В снеге выпавшем увяз,
Да в пурге под свисты ветра,
С затуханием в степи...
Тишь да гладь за километром —
Не проехать, не пройти…
Поп с кадилом службу служит,
Поминает имена.
Голос батюшки простужен
И фальшивит, как струна.
От чернобыльского лиха
Поминальный длинен лист.
Режет душу имя тихо
Под разбойный снежный свист:
«Олександра, Митрофана...
Володимира» — не раз.
Следом: «Яна и Степана»…
Давит вдруг окрепший бас...
От поклонов и знамений
Пламя пляшет от свечи.
Гимн крылатый песнопенья
Пробуждает день в ночи…
Под Смоленском в русской церкви
Поминают Чернобы;ль.
В трёх листах пометки смерти,
Чтоб живущий не забыл:
«Александра…» Следом: «Ольги,
Николая...» — много раз.
Как от службы сердцу больно
И слеза из добрых глаз…
 А Господь, расслышав звоны,
В звёздный сад гулять идёт.
Нет тоски здесь похоронной,
Есть для праведных учёт.
Все защитники в почёте
Без различий языков.
Очень многие в подлёте,
Но принять Господь готов…
Над землёй в снегах с безмолвьем
Солнце красное встаёт.
Звон печалит колокольный,
Ждёт душа моя черёд:
«Анатолий и Владимир!
Встречу вас когда-нибудь.
Олександр, Протас, Гаврило…
Собираюсь в дальний путь…»
Праведный — соответствующий идеалу нравственной чистоты и спра-
ведливости; справедливый, правильный.
Мои друзья однополчане:
Анатолий Пименов, замполит 3-го батальона, в/ч 47049, 64 выезда на
Чернобыльскую атомную станцию, умер14 июля 1991 года, возраст —
44 года, меланома кожи;
Владимир Черномазов, радиолог полка в/ч 47049, 66 выездов на атомную
Чернобыльскую станцию, умер 19 мая 2015 года, 61 год, белокровие…
 
А память — правды подзарядка…

Года стекают без остатка
По колбам времени песком,
И не придумана заплатка,
Чтоб завязать канал узлом…
Чернобыль — стан больших героев,
Вполне бессмертные дела.
Нужней солдатам на постое
Уют домашнего тепла…
Варили кашу на привалах,
Стирали грязные портки,
Крутили фильмы не для славы,
А чтоб забылись мужики…
В татарских чанах над кострами
Кипело грязное бельё.
Мешали длинными баграми
Радиоактивное рваньё.
Твои геройские кальсоны,
Нательник потный с запашком...
Меняли в сутки батальоны
КАМАЗ, нагруженный битком...
Когда сегодня делят славу,
Начистив пастой ордена,
Кричу и я героям: «Браво!»
И подношу бокал вина.
Но пью за всех, кто был со мною
В большой чернобыльской семье.
За парня-повара — героя,
Киномеханика в окне.
За чистоту кальсон варёных,
В кипящем чане над огнём,
Пою вам славу, батальоны,
Кто был портянкой облучён…
Как ни смешно, мне горько это,
Что делят прежние дела…
Вам улыбается планета,
Очищенная добела…
Года стекают без остатка
По колбам времени песком,
А память — правды подзарядка,
Возможность защитить крылом…
 
А он просил у мамы морфий…
А.Н. Пименову, замполиту 3-го батальона в/ч 47049,
умершему от меланомы кожи в возрасте 43 лет

А он просил у мамы морфий,
От болей адовых — укол.
А рядом врач — с лощеной мордой,
Как дипломат и балабол —
Твердил про нормы для здоровья,
О наркотическом вреде...
И что такое белокровье,
Не видел в практике нигде.
Я вынул, сунул денег пачку
В карман «крахмального» врача…
Зашла сестра и без раскачки,
С уменьем аса-трюкача
Вколола в спрятанную вену
Какой-то жидкости густой…
Товарищ умер не мгновенно,
Но ощущал во снах покой…
«Прощай, чернобылец-братишка,
Ты будешь вечно молодым
С больничной и короткой стрижкой,
Года не сделают седым…
Всего лишь сорок, только лучших,
Правдивых — для твоей души…
Не заблудись, товарищ, в кущах
И встретить друга не спеши…»
А.Н. Пименов, А.Н. Сгадов — старшие лейтенанты
 
Саркофаг

Мы возводили стену до небес,
Огромный и безликий монолит.
Без перерывов, делая замес,
В бетон, запрятав недогляд и стыд,
Четвёртый блок, с разрушенным нутром,
Дорогу в ад, над ней звезду Полынь…*
Рос саркофаг под ветром и дождём,
Чтоб защитить от адовых пустынь…
В воскресный день, тридцатого числа,
Над ноябрём, как птица, взвился флаг.
И все кричали, побросав дела:
«Ура-а-а! Построен, чёртов саркофаг!
Ура-а! Солдатам… И ура-а! Полкам,
Сплочённость строя — выиграла бой!
Ура! Республикам и городам…
И, слава Богу, что вернусь домой».
Прошли года. И в ноябре цветы
Стелю ковром у Вечного огня.
Вы были в ликвидации круты,
Однополчане и мои друзья.
А саркофаг, как памятник, застыл,
Увековечив славой имена.
Смогли прикрыть собою Чернобы;ль,
И не забудут подвиг времена…
* Третий ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно
светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей
звезде «полынь»; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из лю-
дей умерли от вод, потому что они стали горьки (Откр. 8:10–11).
Александр Сгадов «Чернобыль — памяти страница» 67
Часть 2
Мы честно нашей
Родине служили

Моя печаль

Везёт таксист по скоростной дороге,
Мы едем в сонный, молчаливый град.
На входе сторож — пограничник строгий
За мзду поднять шлагбаум будет рад.
Кругом кресты, надгробия до неба.
И здесь кичатся мраморным рублём.
А мне б найти могилку мамы, мне бы,
Её уютный, очень скромный дом.
И фото, потускневшее местами,
Не женщины рязанской, а княжны.
Ты грешника прости, что за делами
Нечастый гость печальной стороны.
Пока живём, мы смерть не замечаем,
И лишь теряя, думаем о ней.
Мы в дни рожденья даты отмечаем,
Гадаем, сколько ж нам осталось дней?
Ты родила меня весной когда-то,
Не заставляла саркофаги чтить.
И так мечтала, чтобы стал крылатым
И смог когда-то смерть перехитрить.
Кладу цветы на мраморную крошку
И фото глажу много раз рукой:
«Ах, мама, я старею понемножку.
Ты видишь сына, что, как лунь, седой».
Полился дождь слезой души ушедшей:
«Не плачь, родная, ангел белый мой».
Я пью вино. И стало сердцу легче:
«Спасибо, Боже, что пока живой».
Везёт таксист обратно по дороге,
Мы покидаем неуютный град.
Стоит без шапки сторож скромно строгий.
Он помянул и дождику не рад.
68 Александр Сгадов «Чернобыль — памяти страница»

Двадцать пять тысяч
На брошенном аэродроме Гривочки, район города Дно Псковской области,
после нашего стремительного отступления в 1941 году погибли 25 ты-
сяч советских военнопленных, которые прокладывали дороги и выполня-
ли работы по ликвидации последствий наших ночных бомбардировок на
аэродроме. Небольшой камень отображает факт гибели 25 тысяч сол-
дат и офицеров Красной Армии.

Двадцать пять тысяч землёй похоронены.
Двадцать пять тысяч — солдат, сыновей.
Даже скелеты, от пуль решечённые,
Свалены в кучу рукой палачей.
Двадцать пять тысяч мальчишек голодных.
Двадцать пять тысяч швырнула страна.
Как это подло: под танки колодой,
Если на двух трёхлинейка — одна.
Двадцать пять тысяч невинно убитых.
Двадцать пять тысяч из плена — во рвы.
Двадцать пять тысяч безвестно забытых.
Пленными были. Но кто ж всё же вы?
Двадцать пять тысяч. Собаки и немцы.
Двадцать пять тысяч. Работа и ад.
Двадцать пять тысяч — от смерти не деться.
Даже в плену был ты русский солдат.
Двадцать пять тысяч. Какого же года?
Лагерный номер. Фамилии нет?
Мир за колючкой. А смерть как свобода.
Жалкий паёк и с опилками хлеб.
Двадцать пять тысяч ровняли от бомбы
Взлётную полосу, день через день.
И восхищались пилотом двугорбым,
Кто поражал ночью взрывами цель.
Двадцать пять тысяч с конвойными в Гривочки —
Аэродром, что достался врагу.
«Юнкерсы» в небе — и бомбы для питерцев,
Для Ленинграда в осадном плену.
Двадцать пять тысяч — ни званья, ни имени.
Время летит. Где же памятник вам?
Только лишь камень стоит на развилине —
Серый булыжник забытым бойцам.
Александр Сгадов «Чернобыль — памяти страница» 69
Двадцать пять тысяч. Склоняю я голову.
Вы на сегодня — мои сыновья.
Сед и не знал я о вас в прошлом смолоду.
Но забывать своих пленных нельзя.
Двадцать пять тысяч историей брошенных,
Где-то во рвах, без салютов Москвы.
Нет в этой памяти слова хорошего,
Что заслужили на бойне сыны.
Двадцать пять тысяч... Питаюсь надеждою
В звоне церквей, верить в душу хочу:
Памятник сбудется с верою прежнею.
Вам же, распятым, я ставлю свечу...

За вас поживём...

Не хватает отца в доме матери,
Да и дед в сорок третьем погиб,
Под горбушкой — «гранёный» на скатерти
Со ста граммами, словно магнит.
В День Победы всегда вспоминаются
И живыми сидят за столом,
Даже чувствую, как улыбаются,
И со мной любят внучку и дом.
Говорю с ними, с фотоальбомными,
С молодыми на все времена,
В жизни были они неуёмными,
Но улыбки украла война.
И серьёзны под формой родители —
Черноморец десантник-моряк,
Да и дед в орденах, в лётном кителе,
Он дубасил немецких вояк.
Говорю вам: «Спасибо за прошлое,
За Девятое мая в цветах,
За Победу почти невозможную,
За добытое счастье в боях,
Что наследством сегодня со мною
И с улыбкой за тесным столом».
Подыму тост «наркомовский» стоя,
И добавлю: «За вас поживём…»


Резервный полк

Порвалось «ахом» небо над Москвою,
Пугающим аккордом канонад.
И лотосом расцвёл над головою
Пропахший гарью разноцветный сад.
Салют победный разукрасил небо,
Луну в полгоризонта потушив.
И мишуру просыпал вниз нелепо
На столь знакомый с давних лет мотив.
«Славянка» разливалась духовыми,
Стройнее становился ветеран.
Казались в свете лица молодыми,
И забывались боли старых ран.
Стреляли пушкари зарядом счастья,
Салютом славя тысячи побед,
Войска фронтов и боевые части
И тех, кого сегодня рядом нет...
Зачислены навечно в полк Бессмертный,
С почётным званьем «рядовой войны».
Пусть в памяти живёт наш полк Резервный,
Чтоб славе подражали пацаны,
Смотрели на великие парады,
Салюты над красавицей Москвой,
И были жизни сохранённой рады,
Гордились дедом за победный бой…

День пионеров

День пионеров вспоминали в мае,
Собра;лись, как обычно, в гараже.
Со школьных дней — традиция святая,
Хотя седин не считано уже.
Сначала разливали не по полной —
За Павлика Морозова. Молчком.
«Шизгарен» вдруг запели с хриплым горном,
И слёзы промокнули кумачом…
Мы все из детства, пионерской сказки,
С вожатыми мы начали взрослеть,
Когда впервые рассмотрели глазки,
И в первый раз хотелось умереть.
Александр Сгадов «Чернобыль — памяти страница» 71
Потом уж... комсомолки и гитары,
И лифчики, скрывающие грудь,
Девятый класс, деление на пары...
Не дай Господь вам не на ту взглянуть.
Но мы не били слабых и лежачих,
И после драки помогали встать.
Всегда на хамство отвечали сдачей,
И знали: силой можно воспитать.
Налил молчком сосед стакан гранёный,
Кусочек хлеба бросил на стекло.
«За нашу школу и… Афган говённый —
Не всем ребятам в бойне повезло.
Остались комсомольцы в Кандагаре,
В Саланге задохнулось сто бойцов.
Причина — смерть от выхлопных, в угаре,
Не все смогли добраться до боёв…
Помянем, братцы, прежнюю дружину,
Кто с комсомольским погибал значком,
Но не прогнул в бою кровавом спину,
Хотя мечтал собраться за столом...»
День пионеров, комсомольцев бравых,
Чего-то в праздник стал вдруг с прошлым злей.
Возьми, братишка, старую гитару.
За всех живых струны не пожалей…
Въезд в тоннель Саланг — стратегический перевал в Афганистане, в го-
рах Гиндукуш, связывающий северную и центральную части страны.
Советскими специалистами в районе перевала был проложен тоннель
длиной 2,7 км. Во время Афганской войны в тоннеле произошли два слу-
чая массовой гибели советских военнослужащих. 23 февраля 1980 года
в результате ДТП советская колонна остановилась, и 16 военнослужа-
щих задохнулись выхлопными газами. Другая, еще более масштабная
трагедия произошла 3 ноября 1982 года, когда в результате возникшей
вне тоннеля пробки в самом тоннеле погибло 176 человек. Кровопролит-
ные бои шли также во время операции «Тайфун». В годы гражданской
войны между Северным альянсом и талибами Саланг стал естествен-
ной преградой, и в 1997 году тоннель был взорван по приказу Дустума,
чтобы не допустить продвижения талибов на север. В 2002 году после
объединения страны тоннель был вновь открыт.

Не тот тутовник

Выброшено доброе: «Товарищ!».
Вряд ли кто-то бросит: «Господин!»
Шрамы, шрамы боевых ристалищ,
Мудрый след заснеженных седин.
Нет былых полковников в отставке.
Просто уступил свой кабинет
Не «менту», а «кабинетной шавке».
Боевых наград у парня нет.
Он не брал бандитов в лейтенантах,
Пули в подворотнях не глотал.
Под прикрытьем не вожжался в бандах.
Просто был папаша-генерал.
Время, время. Дураков не лечит.
Да и генерал наш не дурак.
Просто не заметил, что калечит,
Пряча сына за копну бумаг.
Ну и ладно. Хватит недосыпов,
Боли в сердце двадцать лет подряд.
Дачка есть. Но нет роскошных джипов.
Честным был. Но кто же виноват?
Все воруют и берут постольку,
Что уже в руках не унесёшь.
В пенсионной ты живёшь прослойке.
В кошелёчке ценишь звонкий грош.
Рядом дача господина Моти.
В тюрьмы не на год не раз сажал.
В книжке трудовой ни дня в работе.
Видел бы хоромы генерал.
Есть бассейн, в цветах живёт садовник,
И охранник каждый день живой.
Рвёт, подлец, с твоих ветвей тутовник.
Не стесняясь. Он такой большой.
Брызгал ветки ядохимикатом.
Но ему на яды наплевать.
Видно в нём побольше зла и яда,
Чтоб от малой дозы умирать.
Мотя часто зазывает в гости.
Добрым стал, немножко располнел.
И кричит: «Полковник… Грядки бросьте.
Не сажайте… Хватит прежних дел!»
Александр Сгадов «Чернобыль — памяти страница» 73
И смеётся, сволочь, веселится.
Он теперь при деньгах — господин.
Новых полицаев не боится,
Забывает прошлое, кретин.
Девочек таскает малолетних,
Даже бьёт, когда напьётся «в хлам».
На виду. И это вам не сплетни.
Предлагает оргии друзьям.
Был он гадом и таким остался.
Только грабит душу и страну.
Наградной мой пистолет заждался,
Надо брать за промахи вину.
Он из прошлой жизни, в самом деле.
Вором был, а нынче — господин.
Духи «ментовские» повелели,
Убирать из жизни злобных псин...
На краю беспечного бассейна
Мотин труп охранники нашли.
Вскрыли сейф тот час благоговейно,
Честно разделили, что смели...
Папе сын звонил в Москву под вечер.
Доложил, кого подозревал.
Только генерал прервал все речи.
Для того и нужен генерал.
«Думайте, полковник, вы — начальник.
По закону — виноват сосед.
Но былой товарищ — не кандальник.
Поищи суду другой «сюжет»...
И пошёл охранник по этапу
За убийство, следствия «пробел».
Мысленно, ругаясь, что он шляпа,
Что не свой тутовник летом ел…
А дачу через год купил «неизвестный». Необходимо думать о пенсии, пока
ты при должности. Да ещё на какой?!

Платан и Орёл

Он рос Платаном-бунтарём,
Ветвистым, криворуким,
К нему с вершин слетал Орёл
На боевом маршруте.
Он чистил клювом два крыла,
Кося кровавым глазом.
Однажды чёрная стрела
Пробила. Силы разом
Ушли. Он еле долетел
До старого Платана,
С трудом большим на ветку сел,
Качаясь словно пьяный.
«Я умираю, — говорил,
Кому-то, в небо глядя,
Стрела забрала много сил,
Вражды и горя ради.
Не смог позволить мне пастух
Ягнёнком поделиться.
К моим голодным ртам он глух —
Напрасно ждёт орлица».
Поднялся в небо он с трудом,
В тревожное высоко,
И камнем вниз упал плодом
В болотную осоку.
Смотрел Платан на всё молчком...
Живым он был, могучим,
Дружил он просто так с Орлом,
Что мог взлететь до тучи.
Не раз пытался рассказать,
Что можно жить иначе,
Как он. И в небо не летать,
Не воровать тем паче…
Через неделю топоры
По кроне застучали,
И дровосеки на костры
Платан заготовляли.
К чему всё это я сказал,
Кого судил словами?
С орлами в небе не летал,
Платан не жёг кострами.
Но я молчал, как тот Платан,
Когда стрелу пускал чабан.
Чем отличаюсь, промолчав,
О диких нравах не сказав?
Уж лучше в крик души орать,
Чем жизнь другую вырубать…

Старая фотография
(Михаил Оселедчик и Александр Сгадов)

С улыбкою лицо на старой фотографии —
Страничка чьей-то позабытой биографии.
Оно глядит в глаза издалека,
Неблизкое, как в небе — облака.
Возможно, чья-то мать, жена, невеста,
Нам подлинно сегодня неизвестно.
Вот лётный шлем, очки, лучом улыбка.
Жива иль умерла? Всё в мире зыбко.
Смотрю, число: весна сорок второго.
Была война без счёта дней суровых.
И девушки в строю на поле лётном
Затмили лётчиков служеньем благородным.
Посадка, дозаправка, ввысь ракета,
Ревёт мотор, разрывы фронта где-то…
И вновь сигнал на старт, лицо в поту,
В усталости дрожишь, как на ветру.
Ночной полёт, зениток резкий лай.
А на земле тепло и скоро май.
Разрыв в крыло, пробит шрапнелью шлем.
Не каждый в грозной бойне уцелел.
Под бархатом небесным шар огня,
Встревоженная стая воронья.
Горит недолго сбитый самолёт,
А вместе с ним товарищ и пилот…
Пройдут года. И через много лет
Найдут в архиве девушки портрет.
С улыбкою лицо на старой фотографии —
Страничка чьей-то позабытой биографии.

Учитель и ученик
(напоминание)

Бывал всегда примерным гражданином:
В автобусах я место уступал.
Но понял вдруг, однажды, беспричинно:
Какой-то правды жизненной не знал.
Была знакома свежая газета,
И выгибал извилины релиз.
Цензура убирала при Советах
Всё острое, бросая кашку вниз.
И мы питались сводкой коммунизма,
Любили наш партийный винегрет.
Всегда сверкала Первого харизма,
Указывал дорогу монумент.
Мне говорят сегодня: «Лучше было.
И в мышеловках был советский сыр».
Но, как всегда, душа в груди заныла
И вспомнила, что был кровавый пир…
Мела метель… Возможно, лето было…
Мечтал Ильич создать концлагеря.
Народных комиссаров «раз родило»
Декретом. Всё Вождю благодаря.
И понеслась ЧК Россию чистить,
«Сомнительных» без следствия виня.
Грязь рассмотрели даже в трубочисте.
Был шкет пособник дыма и огня.
Я не ругаю прожитые годы.
Я просто уточняю штрих над «и».
Концлагеря — не дань парижской моде.
Прошло этапом пол моей страны.
И генералов заставляли плакать,
И коммунистов рвали на куски.
Могли красивых женщин сворой лапать
И выбивать на дыбах адрески.
…Был ученик у зверских вакханалий.
Он превзошёл своих учителей.
Поставил в лагерь печи. Но в финале
Яд выпил молча с Евой. Без речей…
Сегодня знаю всё, чего желаю.
А что не знаю, завтра поднесут.
И я не с краю жизни прозябаю,
Душою верю в новый светлый путь.
Шагать так сложно, коль не знаешь броду.
Но проводник в любом пути — Закон,
Который нужен с верой для народа,
Чтоб день вчерашний был, как страшный сон…

5 сентября 1918 г. был издан декрет Совета народных комиссаров о крас-
ном терроре, подписанный Петровским, Курским и Бонч-Бруевичем. Кроме
указаний о массовых расстрелах в нем отмечалось: «Обеспечить Советскую
Республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрацион-
ных лагерях» (Собрание узаконений РСФСР за 1918 г. № 65, статья 710).

Выпускной невернувшийся класс...
Посвящается погибшим выпускникам 41 года

Сорок первый. И кружатся пары
На прощанье под вальс выпускной...
Дирижёр — виртуоз и не старый,
Дирижирует медной трубой.
В такт качает рукой нежно, плавно,
Ждёт вступленья, чтоб соло сыграть.
Он — артист в чёрной бабочке — главный,
Это каждому нужно узнать...
Целый класс отобрали в пехоту,
Как смогли, снарядили отряд.
Командира назначили в роту,
Замполита зачислили в штат.
Напоследок оркестр на параде
В гимнастёрках солдатам играл.
И последними, Родины ради,
Проводил на войну генерал.
Был июль кровожадный, суровый,
И приказ всем: ни шагу назад!
Только танк не подбить грозным словом,
И на всех был один автомат.
Трёхлинейки — к ним мало патронов.
В смертный бой поднимал замполит...
Ровно столько потом похоронок
И на роту — один инвалид.
Лишь трубач с перебитой рукою
В лазарет был доставлен потом...
Через годы с победной весною
Возвратился с медалями в дом.
Не рука, а перчатка протеза,
Да уставший, потушенный взгляд.
Из смертельного вышел замеса,
Был весне по-особому рад.
Инструмент он достал из кладовки,
Вставил верный, знакомый мундштук.
Примеряясь, прошёл «распальцовки»,
И щекою ввысь выдавил звук.
Вальс вдруг вспомнился школьный далёкий,
Что звучал для ребят выпускных.
Есть у жизни пороги, истоки,
У Победы — слеза для живых.
Он играл и рыдал, вспоминая
Выпускной невернувшийся класс,
Кто экзамен сдал, жизнь защищая
В очень трудный для Родины час.
Вам, ушедшим, безусым солдатам,
Трубачом — этот вальс фронтовой
И огонь в обелисках крылатый,
И салюты победной весной…

Ленинград — блокадный город…

Персональное посвящение блокаднице Рогожиной Наталье Алексеевне…
Как известно, в блокаду животных и птиц в городе почти не осталось. Все
были съедены.
И вот в одной семье чудом уцелел один кот и маленький попугай. Кот уже
не был похож на кота, никто, конечно, его не кормил. Даже не потому,
что было нечего есть, а просто не было сил думать еще и о животном.
Он был страшный, худой, лохматый, но еще двигался. Единственное, за
чем следила его маленькая хозяйка, — это чтобы всегда была закрыта
клетка с попугаем: кот голодал вместе со всеми и так же хотел есть.
Шел январь, по воспоминаниям переживших блокаду, — самый страшный
месяц, когда от голода умирало очень много людей.
Короче говоря, на жизнь кота стал покушаться отец семейства, утверж-
дая, что его необходимо съесть, пока он еще не сдох, иначе сдохнут все
остальные.
И девочка и мать слезно просили не трогать кота. Отец злился, молчал,
но терпение было уже на исходе.
Всё изменилось в один момент, когда члены семейства обнаружили, что
клетка с попугаем открыта и попугая в ней нет. Отец горько заметил,
что, вот, дескать, берегли сокровище, а оно нагло сожрало птичку.
И тут девочка позвала всех в комнату и показала на стул.
Там, прижавшись друг к другу, грелись их два питомца. Кот почти по-отечески
и очень осторожно свернулся вокруг попугая.
Увидев эту картину, отец заплакал.
Ну а кот стал, наверное, единственным котом в городе, кто вместе со
всеми отмечал снятие блокады...

Ленинград — блокадный город,
Нерасчищенный бульвар.
По квартирам мор и голод,
И не важно: молод, стар.
Инвалид, жена, ребёнок,
Рядом кот и попугай —
Знают девочку с пеленок,
Этот нежности хрусталь.
Но глава, который клетку
Сам дарил в счастливый день,
Взял запасы на заметку:
Пропитанью нужен зверь.
Суп отличный попугайный,
Нужно птицей дорожить.
Живность в доме не случайна,
Дал Господь неделю жить.
От кота поднял он клетку
И закрыл от глаз платком.
А жена, всплакнув в жилетку,
Тёрла слёзы кулаком.
Только утром нараспашку
Дверца в клетке золотой.
Кто-то отпустил бедняжку
Или сыт стал красотой.
Неожиданно ребёнок
За собой повёл отца.
В смежной комнате котёнок
Грел собою беглеца.
Попугай и кот клубочком —
Беззащитные вдвоём.
Согревались этой ночкой,
Зная: вместе — не умрём…
Ленинград — блокадный город,
Нерасчищенный бульвар.
По квартирам мор и голод,
И не важно: молод, стар.
Не придумал эту повесть.
Выжил город на Неве.
Не убили немцы совесть
В кровожаднейшей войне.
*Памятник блокадным кошкам Ленинграда, точнее, два памятника: Кот
Елисей и Кошка Василиса. Они расположились напротив друг друга на
Малой Садовой. Бронзовые фигурки установлены в 2000 году, Елисей, как
и полагается настоящему мужчине, «пришел на свидание» немного рань-
ше, 25 января, и терпеливо поджидал Василису, которая появилась с не-
большим опозданием, 1 апреля. Питерцы рассказывают, что в предрас-
светной тишине, когда улицы безлюдны, можно услышать, как Елисей
и Василиса переговариваются между собой…

Самой доброй на свете
Анне Фёдоровне Добровольской

Мы возвращаемся однажды
В знакомый с детства старый дом.
Туда, где кружит змей бумажный
И мальчик с бабушкой вдвоём.
Улыбка добрая и руки
Теплее варежек зимой.
По вечерам, скорей от скуки,
Тянули сказки на покой.
Любил я слушать голос хриплый —
Курила бабушка моя.
Привычка та с войны прилипла,
Как банный лист. Наверно, зря.
Но я-то знал, что, голодая,
Втянув в себя невкусный дым,
Ложились, часто засыпая
С решеньем горьким, но простым.
Мне бабка также рассказала,
Как печь оладьи с кожуры.
И как талоны воровала,
Чтоб прокормить на полках рты.
Их было много в злое время.
И в том числе — родная мать.
Мой дед летал, сражаясь с теми,
Кто научил их голодать.
Семья потом жила в запасах
И с солью спички берегла.
И папиросы. Что ни разу
Не исчезали со стола.
Прошла война и лихолетье.
Давно я бабку схоронил.
Но на могилу в день столетья
Ей папиросы положил.
Кури, любимая старушка.
Твоя любовь всегда со мной.
И «Беломорины» понюшка —
Вчерашний дым над головой.
Я не курю. Ты запрещала.
Но помяну в стихах тебя.
Поэта — внука воспитала
Для жизни. Кажется, не зря...

Козье молоко

Нагрейте козье молоко,
Сударыня, нагрейте.
Мёд майский, растворив легко,
Глотками просто пейте.
Здоровье, верьте, даст коза
Из молока в стакане.
Пройдёт хворобушки гроза,
Здоровье будет с вами.
И не кривите милый нос,
И не пытайтесь нюхать.
Я с рынка молоко донёс,
Что продала старуха.
Она — колдунья, знаю я,
С волшебною козою,
И это вся её семья
В избушке за горою.
Однажды слышал, как она
Рассказывала козам,
Что кризис — это не война,
А с Запада угроза,
И нужно помогать стране
Удоями большими.
«Политбеседушка» козе
Словами золотыми.
Ещё старушке денег дал
За все её старанья.
Козлом кого-то обозвал,
Я помню, на прощанье.
И, слава богу, что в козе
Есть молоко и сливки.
Они нужны в любой грозе,
Как золотые слитки.
Нагрейте козье молоко,
Сударыня, нагрейте.
А старость — это нелегко.
Вы старость пожалейте.

Сопка Героев. Памятнику и солдату

«Голубая линия» — одно из самых мощных укреплений немцев в районе
города Крымска, выход к Чёрному морю. Руководил прорывом Констан-
тинов (псевдоним будущего маршала СССР Г. Жукова).

Ракетоносцы рвутся в выси слепо,
Тараня гулом огненный закат.
Лавиной гром над Крымском в души с неба
Вдруг потревожит удивлённый взгляд.
Над миром чалит вечер старой лодкой.
В берёзках заблудилась тишина.
Застыл Серёга над Геройской сопкой,
В том месте, где закончилась война.
Из сахарного мрамора одежда.
И автомат белее лебедей.
В глазах застыла горечь и надежда
И лица невернувшихся друзей.
Почти мальчишек, повзрослевших сразу,
Когда в бою вдруг охнул замполит,
Успевший проорать святую фразу:
«За Родину». И шёпотом: «Убит...»
Лишь небольшая струйка алой крови.
С кубанской пылью — по щеке слеза.
Хватило вам, безусым, силы, воли,
Чтоб заглянуть смертям войны в глаза.
Прорвать непобедимые редуты,
Пройти без карты минные поля.
В коротких жизнях проживать минуты.
И верить, что отдали жизнь не зря.
Вас будут вспоминать потомки вечно.
И распевать над Крымском соловьи.
А вы пойдёте по дороге Млечной,
Вдыхая запах вспаханной земли,
В победном мае, в запахах весны.

И забрали меня из лета

Заберите меня из лета,
Лучше в осень или весну.
Светит солнце июльское слепо,
Объявляя живому войну.
Даже травы пожухли в оврагах,
И сгорела на кронах листва.
Не нужны мне медали с Отвагой,
Сожжена до седин голова.
Заберите меня из лета.
Вы же Ангелы звёздных широт.
Где же ваше всесильное вето,
На Земле кто безделье поймёт?
Вы Спасителя лучшие слуги.
Так спасайте от солнца меня.
Не нужны мне июльские муки,
Это пекло для разума — зря.
Заберите меня из лета…
И забрали… потопом дождя.
В море всплыл утонувший нелепо,
Красоту мировую сердя.
Нет молитв, и проблемы не стало.
На суде перед Богом душа.
Грех большой, что душе не хватало
Вдруг заметить, как жизнь хороша…

Напоминание 20 апреля

День рождения Адольфа Гитлера.
В Австрии снесён памятник родителям Адольфа Гитлера.
Некоторые популисты предлагают установить памятник Иосифу Сталину.

Быть палачом почётней, чем судьёй.
Власть жалует деньгами и балует.
Умелец-мастер машет топором
И на рабочем месте часто днюет.
Наточен нож, и дыба без причин
Не оборвётся с гильотиной разом.
Быть палачом — для славы сто причин.
А главное, не нужен смерти разум…
Сегодня многих радуют вожди,
И памятник убийцам предлагают.
Коль оправдали, воскрешенье жди:
Покойники однажды воскресают.
Заводы и каналы среди рек,
На косточках и лагерной колючке
Всё мог создать курящий человек
«Герцеговиной»,* росчерками ручки…
Без топора и дыбы — в лагеря,
С опилками горбушка — по доносу…
Купавших в славе мудрого вождя,
Народного вампира-кровососа.
Всегда в любой стране есть свой палач.
Не каждый вождь — убийца, в самом деле.
Но если слышишь миллионов плач
И есть потери в родословном теле,
Не надо монументов среди дыб,
Проститесь и простите прегрешенья.
Сотрите с образов священный нимб.
От людоедства в мыслях — отвращенье…
* «Герцеговина Флор» (Herzegovina Flor) — папиросы, которые широко из-
вестны тем, что табак из них, набивая в свою трубку, курил Иосиф Ста-
лин. Марка выпускалась с дореволюционных времен на фабрике Габая (за-
тем — табачная фабрика «Ява»).

Вечер услужливо вывесил лампочки
Дважды Герою Советского Союза, лётчику-космонавту Виталию Ивано-
вичу Севастьянову

Вечер услужливо вывесил лампочки,
Ближе под полночь разжёг посильней.
Светят, мерцая далёкие лапочки,
Радуя взгляды и мысли людей.
Это реклама соседней галактики.
Кадром седьмым заставляет наш взгляд
Планы принять по космической практике,
Делать ревизии, если шалят.
Звёзды нуждаются в чудо-электриках,
Кто понимает в хозяйстве светил,
В званьях профессорских и диалектиков,
Кто на земле в суете не остыл.
И потому люди это заметили,
К званью Героя вручили Звезду.
Взору заметны скупые отметины,
Так и смотрел бы на ту красоту.
Я Севастьянову читывал разное.
Был он попроще «шестёрок» иных.
Ну а в душе — ощущение классное:
Больше добра на земле, а не злых.
Дважды Герой, космонавт, человечище.
С ним бы в разведку. Да он — высота.
Жаль, что ушёл в дали космоса детище.
Ярче иных светит эта звезда.
Вечер услужливо вывесил лампочки,
Ближе под полночь разжёг посильней.
Светят, мерцая далёкие лапочки,
Радуя взгляды и мысли людей.
Виталий Иванович Севастьянов (8 июля 1935, Красноуральск, Свердловская
область — 5 апреля 2010, Москва) — лётчик-космонавт СССР, кандидат
технических наук (1965). Дважды Герой Советского Союза (1970, 1975).
Член КПСС с 1963 года. Заслуженный мастер спорта СССР (1970). Депутат
ГД РФ первого созыва. Выпускник средней школы № 9 города Сочи.

Орден № 3

«Да вы, батенька, романтик,
Убиваете, шутя.
В шею нож и красный бантик.
Но огромный. Это зря.
Как воткнули, проверните.
Грех. А нужно убивать.
Красных так же не судите,
В них я вижу смерти стать.
Так же любят вкус насилья,
Да штыком вспороть живот.
Это видно от бессилья:
С женским полом не везёт.
И расстреливают зверски,
Беспардонно и… своих.
Главный вождь — товарищ мерзкий,
Теоретик, в чём-то псих.
Расчленил на левых, правых,
Брат на брата, ствол на ствол.
И поставил комиссаров,
Кто всегда был в мыслях гол.
Но под кепкой — приказанья
Исполняют без ума.
Кровь для них — не наказанья,
Не страдают от дерьма.
Потому-то мы, дворяне,
Будем красных убивать.
Не валяясь на диване,
Мать-Россию защищать».
«Что задумались, поручик?
Пьёте залпом чистый спирт?
Комиссар стоит, лазутчик,
Вурдалак, души вампир.
Ах, не хочется? А надо…
Вам чекисты не простят.
Истребляйте красных стадо,
И топите, как котят».
Не успели… Баржа встала
И на дно реки пошла.
Утопили генерала
И дворянские тела.
Волга крики заглушила,
Захлебнувшихся «котят».
«И от ужаса застыла», —
Так чекисты говорят...
За Царицын, за убийства
Орден Сталин получил.
И великий кровопийца
Набирал от смерти сил.
В 1918 г. в Царицыне по личному распоряжению Сталина затопили
в Волге баржу, трюмы которой были набиты пленными. Все эти белые
генералы и офицеры были утрамбованы во вместительные трюмы барж
и утоплены по фарватеру главной русской реки. А тем, кому не доста-
лось места (очевидно, у злодея кончились баржи), пришлось ждать 1937
года, чтобы быть расстрелянными вместе с Тухачевским.
Иосиф Сталин за оборону Царицына считается официально награждён-
ным орденом под номером 3. И хотя по документам он был награждён
лишь весной 1919 года и порядковый номер его ордена был 400, имеется
ряд свидетельств, что позднее этот знак был обменян на «свободный»
после опалы и гибели Миронова орден № 3.

Не плачьте, мужчины, не плачьте…
(23 февраля. Дню Мужества)

Не плачьте, мужчины, не плачьте,
Дожди скроют слёзы потерь.
Вы выкуп за память назначьте,
Захлопните прошлого дверь.
Друзья не вернутся однажды,
Вы шли рядом в пекла в цепи.
Так яростно дрался не каждый,
Других, как они, не найти.
В Гражданской войне, в Первой конной,
И Финской короткой войне.
В Великой — от жертв, прокажённой,
В Афгане — ненужной резне.
В чеченских разборках кровавых,
И там, где в чести; слово «честь».
Вы были присягою правы,
Подведши черту словом «Есть!»
Не плачьте, мужчины, не плачьте.
Зажгите в церквушке свечу.
На память потерь не бурлачьте,
С живыми я выпить хочу.
За всех настоящих, ушедших,
Героев дедов и отцов.
За всех от войны поседевших,
Кто жизнь был отдать не готов.
Но шёл, невзирая на пули,
На конный летящий отряд.
Кого взрывы рядом не гнули,
Победе кто был сердцем рад.
Не плачьте, мужчины, не плачьте.
А если по небу дожди,
Суровость слезою не сглазьте,
Вам мужество должно блюсти.

Без вести пропавшие солдаты
В день памяти Неизвестного солдата.
Моему деду-капитану А.М. Петрову, лётчику, найденному с экипажем
в 2009 году в реке Полонка в Псковской области.
Во время войны — Волховский фронт.

Без вести пропавшие солдаты.
Нет могил, ни славы орденов.
Вы ли в этой тайне виноваты,
Кто в атаку шёл без лишних слов.
И кого расстреливали мины,
И кромсал уставший пулемёт.
Лишь в кино в упор стреляют мимо.
На войне — живой, кому везёт.
Моряков, пропавших на глубинах,
Под секретом в штабе имена.
Субмарине пухом стала тина,
Скрыла бескозырки глубина.
Рыбаки найдут потом случайно.
Приоткроет клады океан.
Без вести пропавшие — не тайна.
А войны — бессмысленный обман.
Лётчики летали ночью тёмной.
Мог осколок разнести в куски.
На борту взрывчатки в бомбах тонны.
И усталость, что берёт в тиски.
Без вести пропавшие пилоты.
Соколиный Сталинский отряд.
Не любил доклад, что сгинул кто-то.
Был пропавшим лётчикам не рад.
Время — вор. Но дарит постепенно,
Отдаёт родным с войны солдат.
И летят венки в седую пену,
И салюты в вашу честь звучат.
Имена становятся известны,
Раскрывает подвиги война.
Люди! Я прошу вас: это честно —
Возвращённым выдать ордена…

Попутчик мой

На полустанке, где стоят минуту,
Услышал я гитарную струну.
И голос юный, грустный почему-то,
Пел про Афган и прежнюю страну.
Вдруг о Высоцком спел свою, наверно,
Политбюро ругая и броня,
Не выбирая слов, ругая скверно,
Наркотики убившие, виня.
Стоял футляр. В нём мелочь больше скопом —
Народ у нас не жалует фольклор,
Интересуясь больше гардеробом
В программе массам «Модный приговор»…
Я подошёл и попросил гитару.
Зачем, не знаю. Но хотел помочь.
Закрыл глаза и взял аккордов пару.
И с первым словом провалился в ночь.
Запел я правду, не ругая время.
За всё страну, судьбу благодаря.
За то, что всходит брошенное семя.
И что теряем мы в боях не зря.
Открыл глаза. Рубли в футляр летели.
Седой полковник бросил сто рублей.
А мы вдвоём с парнишкой песню спели
«На бис» о стае белых голубей…
Ушёл мой поезд как-то незаметно,
А с ним в купе — мой тощий чемодан.
Но не всегда бывает жизнь «банкетна».
«Спасибо, что помог», — сказал пацан...
Прошли года... Сегодня он на сцене.
Нашёл меня и на концерт позвал.
Таланты служат Донне Мельпомене
И оживляют опустевший зал.
«Вы вслушайтесь?! Поёт о белой стае.
Но как поёт руладами, шельмец.
Какая сила в этом великане.
Он из народа. Это — наш певец!
Не мелочью подкармливайте племя.
Таланту не жалейте похвалы.
Пожнёте урожай, посеяв семя.
Взлетят орлами прежние птенцы».
И собеседник мой, поправив шляпу,
На полустанок вышел в жаркий зной.
Я спохватился: ах, какой растяпа,
Не расспросил, кто он, попутчик мой...

Витька мы поминали в звёздный вечер…

Витька мы поминали в звёздный вечер,
Под яблонькой, под лампочкой, в саду.
Он был обычным, славой не помечен,
А вот за всех — героем стал в аду.
Как самым близким нам вручили орден,
Без документов, серебристый знак.
И нам сказал полковник главный гордо,
Что подорвал гранатой Витька танк.
Война какая?.. Где передовая?..
Афган закончен, и цветёт Чечня,
А жизнь в России стала мировая,
И без нужды нам погибать нельзя.
А он не каждый!.. Он всего лишь Витька,
Сержант запаса, парень — вот такой!
И мама — коренная одесситка,
Отец же русский, кто назвал женой.
Смешалась кровь, но только не сознанье,
Толкнула совесть в пекла к землякам.
Сказал однажды всем нам: «До свиданья,
Я уезжаю утром… к «старикам».
Могилка где-то там, на Украине,
Мне мама завещала поберечь...»
Запущен таймер был в смертельной мине…
Теперь нагайкой поздно друга сечь.
Герой не тот, кого гноят в окопах
И заставляют храбрость проявлять.
В атаку проще с криками и скопом,
А вот броском под танк? Как знать, как знать...
Прощай, дружок! Простой российский парень,
Без лозунгов, без льготного вранья,
Ты под Луганском был смертельно ранен.
Нам в этот вечер кажется — не зря.
Мы поднимаем стопки за героев,
За воинов, защитников земных,
И выпиваем, поминая, стоя,
Всех вас погибших и в бою — живых…

Бунтари

Живут не так на свете бунтари,
Глотая жизнь огромными глотками.
И споря каждый день до хрипа с нами
В табачных бденьях громко до зари,
Забыв закуску, что накрыла стол,
С дымящейся картошкой под мундиром.
Но по привычке пьют с утра рассол,
Забыв на время званья командиров.
Регалий нет на диспутах страстей.
Но кодекс чести чтится неизменно.
И дружба с ними необыкновенна
И впереди большой планеты всей.
Они орут гитарною струной
И строками любви терзают души.
Нам кажется потом, что жил святой,
Так незаметно, рядом, самый лучший.
Есть власть деньжищ у многих дураков
И дутое доходами величье,
Но главное от бунтарей отличье:
Бунтарь душой всё время не здоров.
Болеет за дела, за свой народ,
За смерть людей далёкой заграницы,
И чаяньем с Россией восстаёт,
И верит в святость Божьей плащаницы.
Учусь сегодня не Иудой быть.
Во мне бунтарства приоткрылись гены.
Тревожит душу смерть обыкновенно,
Что в равнодушье набирает прыть.
И я кричу, и вторит мне страна,
Россия-мать: остановите бойню!
Пока мы вместе — отступить должна,
Чтоб жизнь была за будущность спокойна.
Пошевелите что-то там в душе.
У каждого зарыты правды гены.
И бунтари есть в каждом неизменно,
И даже в том заблудшем слепыше.
Когда мы вместе, бунт даёт плоды
И тушит гневом от пожарищ пламя.
Освободите разумы и рты.
Как бунтари, держите строй и знамя…

Как надоели эти старики

Как надоели эти старики...
С авоськой, что болтается в час пика,
Как маятник летающий с руки
И бьющий по плечу, призывно-тихо.
Я заплатила также за проезд,
Ночь не спала и трудная работа...
Сидячих мало в этом мире мест,
Одна на всех для благ за деньги квота.
Как надоели эти старики...
За вас плачу налоги государству,
Нужны ль теперь стране большевики,
С «Авророй» на Неве, в цепях — бунтарством?..
К тому ж... в ушах вся музыка Земли —
Смартфон-помощник заглушает стрессы,
Показывая клипы о любви…
У каждого есть в жизни интересы.
Как надоели эти старики...
Свалился на меня, поменял причёску.
Да помогите ж даме, дураки.
И подымите старую… авоську.
Ах, умер?.. Не ору… Не говорю...
Отмучился в пути. И слава Богу!
Общественный я транспорт не люблю,
Но, кажется, для всех — одна дорога…
Как надоели эти старики…
Уходят тихо… наши бунтари.

«Промокашка»…

На промокашке след доноса.
Соседа горькая судьба.
Рука грузинского колосса
Отбила почки навсегда.
И в лёгких булькали метели,
Хрипел, стонал во тьме барак.
И снились вшивые постели,
Расстрельный страшный буерак.
Потом Хрущев расставил точки
И выдал справку, что не враг.
Цвели в дороге даже кочки.
Багульник цвёл не просто так:
Спасал он многих от чахотки,
И, расцветая каждый год,
Дарил надежду в новой ходке,
Давал авансы наперёд.
От двери ключ лежал в кармане
Квартиры светлой и большой.
Два поворота, как в тумане.
И, слава Богу, что живой.
Но кто-то спал в его кровати.
На стуле — брошенный мундир.
И в перегарном аромате —
Полковник, бравый командир.
Он раньше был соседом в штатском.
Такой любезный и простой.
А оказалось, что натаскан
Строчить доносы за спиной.
За это — званья и награды,
Квартиры, дачи и блага.
И палачам все власти рады,
И в них нуждаются всегда.
Я не сужу, не обсуждаю.
Мне по Заветам — ни к чему.
Но я того мужчину знаю,
Кто не пошёл за месть в тюрьму.
Живёт в краю, где расцветает
Багульник, радуя, весной.
Ноздрями первоцвет вдыхает,
И рад, что он пока живой.

Яблоневый сад
Дню Победы посвящается

Был май такой же, как в России.
Стояли яблони в цвету.
«Катюши» с воем разносили
Укрепрайоны за версту.
В сады случайно попадая,
Крушили залпом нежный цвет,
Войной нещадно обжигая,
Без перекуров на обед.
Без злости, точно, по порядку.
Прицельно залпом гнездовым
Два «Тигра» размозжили всмятку,
Развеяв мощь былую в дым.
Но что-то вдруг случилось в тире.
Настала просто тишина.
Счастливых стало больше в мире,
Когда закончилась война…
Залечатся садами раны.
Сдадут на переплавку лом.
И вытрут слёзы ветераны,
Помянут многих за столом.
И в самый-самый главный праздник
Довольны будут тишиной.
И что внучок — большой проказник,
Шагает рядом в день святой.
Несёт гвоздики вместе с дедом
Под ксилофонами наград.
И выстилает белым цветом
Оживший яблоневый сад.

Завтра день особый со слезой

На горе Поклонной имена
Подправляет золотом художник.
И болит усталая рука
От работы этой неотложной.
Завтра день особый, со слезой.
Каждую семью война коснулась
В Украине, в Минске, под Москвой.
Смерть в боях от крови захлебнулась.
В алфавитном строе — миллион.
Каждый встал за Родину форпостом.
Лишь салюты нарушают сон
И набат с молитвой на погостах.
Выше манускриптов — в полный рост
Мраморный солдат без автомата.
Номером один — всевышний пост
От всего зачисленного штата.
Только память силы придаёт,
Только с прошлым будущее наше.
И не может быть души полёт,
И не станет жизнь, как песня, краше.
Не напрасны списки со слезой,
Что горят с восходом позолотой.
В Украине, в Минске, под Москвой
День Победы вспомнит с внуком кто-то…

Штрафроты

Ну, почему во снах в атаку снова
Бегу в цепи с разрывами огня.
И мины глушат сталинское слово,
Осколком в грудь любимого вождя.
С наколок кровь фонтаном от соседа.
Везёт убитым: он уже герой.
Штрафные роты славою задеты,
И высший орден — что пока живой.
Александр Сгадов «Чернобыль — памяти страница» 99
Призыв не слышен командира рядом,
Почти оглохнув, пот смахнув рукой,
Втыкаю штык в того, кто молит взглядом.
И мне понятно, что пока живой.
«За Сталина! За Родину! Отчизну!»
Штык провернуть по стрелке часовой.
По всем убитым в кирхе справят тризну.
А мне плевать, и я пока живой.
Второй… Четвёртый… Пятый… и десятый…
Да сколько ж вас, незваных, под Москвой?
Блиндаж у немца крепкий и брусчатый.
«Эй, там в окопах?! Я пока живой».
Патронов нет. Нам штык, кулак привычней.
А коль не ранят, грех перед страной
Нам не простят и крикнут с матом зычно:
«Ах, матерь вашу!.. Радуйся!.. Живой».
И я бегу под мины и снаряды,
Под залпы пулемётов надо мной.
В цепи уже не вижу друга рядом,
Но точно знаю, что пока живой.
Разрыв отбросил, полетел куда-то,
Упал во тьму, закончив славный бой...
Мне врач сказал под крышей медсанбата:
«Везунчик ты. Один из всех живой…»
Штрафроты — для споткнувшихся «дурилка»,
Как мясорубка на кости людской,
Единая победная копилка.
И слава всем, и кто во снах живой...
За проявленные отвагу, мужество и героизм в боях военнослужащие, от-
бывающие наказание, могли быть награждены. Почти все награды, полу-
ченные в штрафных частях, были медалями «За отвагу».

Моему пропавшему деду
Моему деду — командиру эскадрильи штурмовиков.
Числился без вести пропавшим до 1989 года. Найден на дне реки Полонка
возле г. Дно вместе с экипажем.
Всего наша семья потеряла во время Великой Отечественной войны
12 человек убитыми на разных фронтах в разные годы.

Я знаю праздников немало,
И красных дней в году не счесть.
Но в них тепла недоставало,
Хотя помпезность в датах есть.
А Новый год — особый случай,
Когда душа в душе поёт.
И этот день — он самый лучший
И даже в снег и в гололёд.
Приходят в дом воспоминанья.
Волшебник с полночью вдвоём
Исполнят детские желанья,
Не оставляя на потом.
И «молодильных» яблок деду
Подарит Дедушка Мороз.
Он их отведает. К обеду
Займётся музыкой всерьёз.
Наденет на плечо тальянку,
Сотрёт платочком с клавиш пыль.
«Забаритонит», как тачанку
Нам заменил автомобиль.
«Пальцовкой» продолжая роды,
Вдруг разукрасит верх и низ.
Попса — скорее ветер моды.
А он — от Бога гармонист.
Под Новый год играет парень,
А не седой, в годах старик.
И я играю с дедом в паре,
К таким «дуетам» он привык.
Уже давно не треплет уши.
Люблю его, а он — меня.
Мой дед на свете — самый лучший,
В нём много тёплого огня.
Звучат мелодии от деда.
Под ёлкой праздничной вдвоём
Поём, что «нам нужна Победа…»
А смерть с зарплатой подождём...

Поём уральские частушки
И песни средней полосы,
Саратовские «нескладушки»
И про Чапаева усы.
Нам с дедом весело, нескучно,
Чего скучать под Новый год?
Давно мы с дедом неразлучны,
В семье он нужный эхолот.
Здоровья каждый год желаю
И знаю точно, что старик
Мне присмотрел соседку-кралю,
Сказав о внуках напрямик.
Хитёр мой дед — проказник бабий,
Любитель женских нежных чар.
И политесы строит ради,
Всегда в глазах любви радар.
Но верность бабке Антонине
«Седой шалун» всегда хранил.
Остался верен «лучшей мине»,
С войны одну её любил.
Но не считал всю жизнь зазорным
Молодку тайно ущипнуть.
Пощёчину терпел покорно,
А получал их? Просто жуть.
Я прятал смех от взгляда деда,
Чтоб подзатыльник избежать.
Он мог прожить два дня без хлеба,
Без женщин — час, со скрипом — пять.
Но ровно в полночь за Победу
Мой дед сто грамм со всеми пил...
Потом валялся до обеда
С давленьем и потерей сил.
Весной он умер в День Победы.
Смотрел парад при орденах,
Свои законные отведав,
Держа тальянку на руках…


Грач

Я чувствую всегда весну особо,
Когда цветёт беспечно алыча.
Она моя надежда и зазноба,
Насест укромный старого грача.
Вчера вернулся с заграничных гулек,
Четыре моря пересёк шутя.
Таможню избежал крылатый жулик,
Кордонам строгим пошлин не платя.
Теперь, довольный, алычою спрятан,
Сидит внутри цветущего кофра.
Чирикает о подвигах девчатам
Из птичьих стай, что слушают с утра.
У них другая по весне забота:
Найти семье достойного отца.
А этот чёрен, от речей зевота,
Не видно смысла, главное — конца.
Я разгоняю птичьи посиделки:
«Летите в небо, к солнцу и весне,
Запойте хором песню, свиристелки,
Прославьте гнёзда жизнью в вышине».
А мы с грачом, что не взлетел за стаей,
Проговорим на разных языках,
И как цветёт сирень роскошно в мае,
И как с годами мы «не при делах».
Но можешь любоваться пробужденьем,
Цветущей столько вёсен алычой.
Я хлеб крошу грачу на угощенье:
«Не улетай, побудь, дружок, со мной...»


Двое
(мистика)

На лифте неубранном вниз безвозвратно,
Пропахшим мочой и сигарным угаром,
Несусь, и не хочется снова обратно —
Я жизни весёлой сегодня не пара.
Во мне меланхолия рвётся наружу,
Прорвался фурункул потерь и раздоров,
А раньше казалось, что больше не струшу,
Ко мне не прилипнут пощечин укоры.
Я «стоп» нажимаю рукою безвольной,
Последний этаж предлагается лифту.
Под небом есть крыша, где можно «прикольно»
Отметить конец строчек жизненных рифму.
Какая беспечность: замков нет в помине,
Никто не удержит от злого паденья.
Кому нужен тот, кто «взорвался на мине»,
И если нет смысла и нет настроенья?
Но кто этот чудный сидит на карнизе,
С крылами, чернее асфальтовой крошки,
В особой изысканной бархатной ризе,
А с ним рядом ластятся серые кошки?
Он гладит рукою, бросает куда-то,
Не «мяу» в прощаньях, ни воплей кошачьих...
«Эй, ты! Живодёр! Образина крылатый...
Нет крыльев у них даже хрупких, щеглячьих».
Пятнистую кошку оставил в покое,
Её мне вручил напоследок, погладив:
«Теперь на земле стало избранных двое».
Сказал и вздохнул, будто что-то уладив…
Потом, разбежавшись, ушёл птицей в небо,
Лишь чёрные крылья белели от взмахов,
А мне не хотелось с карниза и слепо...
Я вспомнил, что раньше родился в рубахе.
Мне надо налить молока беспризорной,
Дать имя надолго кошачьему уху.
Вернуться обратно вдвоём не зазорно,
И больше не кликать с косою Старуху.

Забыв убийство у костра

Пройдусь сегодня по аллеям
В дождях холодных под зонтом.
С годами кажемся мудрее,
Построив возле сада дом,
Имея золотого внука —
Спирали философской цикл.
Но жить в годах пока не скука,
В сединах вовсе не реликт.
Вернёт случайно в детство память,
В послевоенные года,
И запущу в дрозда я камень.
Хотелось в детстве есть всегда.
Вы скажите: какая дикость —
Зажарить птицу над костром!
Большая нынче знаменитость,
В кашне гуляешь под зонтом…
Как образ прошлого дурманит.
Но под туманами бреду...
И в ноздри горький дым заманит
К голодным мальчикам, к костру.
На всю ватагу — наша тайна:
Отец учил: не убивать.
Рогаткой выстрелил случайно
В дрозда, что не умел летать.
Его помяли в схватке кошки,
Он преспокойно камень ждал.
Убил птенца не понарошку
И тельце бросил на мангал.
Но есть не смог... Друзья смеялись
За дымом тёплого костра.
По-детски смехом заливались,
Съедая чёрного дрозда...
Как много раз просил прощенье
У тех, кого я обижал.
Но есть возможность в настроенье
Открыть над памятью астрал.
И не попасть в крыло на ветке,
Спасти и вылечить дрозда...
Как жаль, что вымахали детки,
Забыв убийство у костра…

И закончилась война

В подворотне, что у дома,
Дрался ночью со шпаной.
Без подсобных средств, без лома
Принял я неравный бой.
Бил размеренно и точно,
Как учили — с хуком в бровь,
Кулаками «молоточно»
Разбивая скулы в кровь.
А когда наряд примчался,
Похватали в воронок.
«Лейтенантик» раскричался,
Что за драку светит срок.
Мы сидели с мужиками
В обезьяннике толпой
И сверкали синяками
С поутихшей шантрапой.
«Эй, мужик, — окликнул старший, —
Научился, где махать?
Ты из нас кусочки фарша
Стал кувалдой отбивать».
Я невольно усмехнулся:
«Не поверишь, во дворах...
Из Донецка я вернулся,
Позабыв в окопах страх.
Там вот так же «укры» скопом
Жизнь стараются забрать.
Бить по морде — не жестоко,
Жив, а это — благодать.
Просто было мне обидно
Возле дома своего.
Мне за вас, ребята, стыдно
И за ваше… баловство».
…Написал, что не имею
Я претензии к своим.
Пацанов всегда жалею,
Не хочу быть взрослым — злым.
Доброта моя — не глупость…
В подворотне — тишина…
И ушла со злостью грубость,
И закончилась война.
Это б чувство в Украину:
Часть извилин — драчунам,
И любви большую мину
«Майданутым» городам...

Деревенька моя, деревенька…

Деревенька моя, деревенька.
Возле церкви юродивых ряд.
Дурачок наш смеющийся, Сенька —
Сорок лет, а копеечке рад.
В городах недосуг помолиться.
А сюда приезжаю — душой
Деревеньке былой поклониться
И сказать, что, как прежде, с тобой.
Деревенька моя, деревенька.
Отражаешься зеркалом рек.
На покосах готова постелька,
Где проспит до зари человек.
Не тревожась о хлебе насущном —
Что посадим, назавтра пожнём.
И закусим с настоем сивушным.
И помянём, и песни споём.
Деревенька моя, деревенька.
Городские вороны кругом.
Жадным ртам стала ты карамелькой —
Отхватили гектары под дом.
Как гостиница. Пир в воскресенье.
Без платков тащат девушек в храм.
И не видно в иных пробужденья.
Не хватает ума мужикам.
Деревенька моя, деревенька.
Ты уж, Сеня, прости дурака.
Доллар дали? Так ты богатей-ка.
В город я возвращаюсь… Пока…
Под редакцией В.В. Сауткина. С благодарностью.

Жизнь — воробей…

Зима пришла нежданная… Свалилась тёщей в дом.
«Вертепность» многогранная бросает снег кругом.
Буксует мир встревоженный маршрутками окрест.
И воробей скукоженный сидит — не до невест.
Нахохлился, прищурился, прикрыл глаза. Не спит.
И если б смог, нахмурился, как древних сказок жид.
И если б смог, ворчанием он мёртвого поднял.
От снежного отчаянья и сам он меньше стал.
Беда — она холодная. Стирает прежний пыл.
Беда — она голодная. Неважно, где парил.
И сколько было дадено, и сколько в закромах.
Беда — она как гадина, вползла. И вот он — страх.
Стирается хорошее. Стрижёт под гребешок.
Беда — она не прошена, и дата — невдомёк.
Снега пройдут и стают. Чирикнет воробей.
И соберётся в стаю, забыв про холод дней.
Весна вернёт желания, глаза откроет враз.
И первого свидания уж близок день и час.
Проходит всё. Растает вчерашний день и снег.
И я с тобою в стае взлечу, счастливей всех.
Держи крыло, родная. Вся наша жизнь — полёт.
Не участь. Жизнь такая. Но мы летим вперёд.
Не зная час и дату. И лучше нам не знать,
Чтоб быть всегда крылатым. Живя, не умирать…

Чёрный дрозд

Весна шумна. И мне не спится.
Ещё восток не пробуждён,
А рядом песней суетится
Дрозд, что любовью побеждён.
Поёт рапсодию, стараясь.
Несёт всевышнейший фальцет.
И та — проснулась, возмущаясь,
Что разбудил её, подлец.
Хотела щебетнуть крикливо,
Певца от дома отогнать.
Но пел так сладко и красиво,
Что невозможно передать.
Она тихонько, подпевая,
Недолго вторила дрозду,
Он подлетел, песнь продолжая,
К её знакомому гнезду.
А я смотрел в бинокль кронштадский
На продолженье нежных чувств,
Подглядывая по-пиратски
И на целующийся клюв.
«Ах, молодец, певец, проказа!..
Кто не ленив, поёт весной,
Признанья соловьём из джаза
Одной-единственной, родной.
Достоин счастья, в самом деле,
Гнезда на верхнем этаже.
И мы когда-то сладко пели…
И жили с милой в шалаше».
Я до сих пор пою любимой,
Хотя давно… не чёрный дрозд.
И жизнь в любви необозрима,
И логарифм удачи прост.
Тушу раздумий папиросу.
Ложусь под бок к душе моей.
Подслушал счастье я без спроса,
Но с песней — сделался мудрей…

Русь

Не тебя сегодня зацелую
И не стану страстно обнимать.
Вижу я не в первый раз такую —
Грешную, но праведную Мать.
Сколько лет шагаешь по дороге
С гордой непокрытой головой,
Ежедневно обращаюсь к Богу,
Чтоб не стала женщина вдовой.
Поддержу как сын твой настоящий —
Кто ж не ищет благо для семьи?
В трудный час за Родину болящий
И рождённый в ласках и любви.
Позабуду горе и обиды —
Ты во мне нуждалась, и не раз...
Не торговец, мы не станем квиты —
Не продам любовь я в трудный час.
Русским я рожденный, русским буду.
Вера — с молоком от матерей.
Съел картошки с солью больше пуда
С добротой я матушки своей.
Пусть судачат, что ты не такая,
Пусть бросают фразы за глаза.
Знаю я, что Русь всегда святая,
Охраняют святость образа.
Мы пройдём с тобою километры
Лабиринтов трудного пути…
Не заставят западные ветры
Уступить дорогу и сойти.
«Обопрись рукою тёплой, Мама!..
Я как русский не смогу предать…
За тебя молюсь я в новом храме,
Чтоб с колен смогла Россия встать».
Видишь, люди тянутся к молитве,
Как семья — великая страна,
Кто сплочённей стал в великой битве,
Кто поверил: «Мать, как жизнь, одна…»

Часть 3
Проза
Уха в кругу КГБ
(сокращённый вариант)
Человек, который поведал свою историю, уникален и настоящий
полковник. Я горжусь этой дружбой. Он корректный
и обаятельный человек. Обаятельный по роду своей прежней
деятельности — внешняя разведка КГБ СССР. Имеются проблемы
даже у полковников? Да. И у них, как у людей. Без проблем
— ты не россиянин. Медаль «За спасение погибавших»
как участнику ликвидации. В 1997 году «ушли» со службы по
состоянию здоровья, связав с пребыванием в чернобыльской
зоне. И… лишили Юру, Юрия Николаевича, статуса «ликвидатор
». Он до сих пор на «птичьих правах». Не может пользоваться
льготами нашего закона. Нужно идти в суд. Я готов.
Но полковник много лет в раздумье: как можно воевать с чиновниками
из бывшего уважаемого учреждения, или, по-народному,
«с конторой»? А куда денешься? Времена не лучшие.
А может, наоборот? Теперь-то можно судиться даже с таким
уважаемым, неприкасаемым когда-то учреждением? Не «контора
» виновата. А «конторские». Где их только нет, этих умников
и умниц? Правда, в Чернобыле мы их не встречали.. .
И вот он, долгожданный рассказ настоящего полковника.
— В первых числах июня в звании майора я прилетел
на вертолёте из Киева в Припять, сменив свою единственную
парадную форму морского офицера на «афганскую».
Уже в Киеве у меня забрали двадцать литров привезённого
мною из Абхазии красного вина якобы на «ответственное
хранение». Наверное, как я думаю, до сих пор настоящее каберне
хранится на полках украинского учреждения. Только
с годами стало лучше.
Приняв дела у своего коллеги, обмыв передачу должности
и дел «местным разливом», мы изысканно закусили выпивку
чёрной икрой, которую я привёз из Сочи.
Мои сослуживцы, друзья-офицеры, дружно отдали свои
доли. В то время одна большая банка с чёрной икрой выдавалась
на четыре офицера отдела. Я сам напросился поехать
112 Александр Сгадов «Чернобыль — памяти страница»
в Чернобыль. И тем самым освободил кого-то от небезопасного
выполнения приказа. Видно, из сочувствия и солидарности
к моей командировке металлическая банка чёрной
каспийской икры грациозно перешла в мой «тревожный»
рюкзак.
Двадцать девятого июля 1986 года в мой день рождения,
— продолжил рассказ Юрий Николаевич, — я находился
в Кубанском полку гражданской обороны в Будоворовичах
возле посёлка Новый Мир и выполнял поставленную задачу.
А задача, помимо должностных обязанностей, была до
смешного простая: не дать полку взбунтоваться. Прикомандировав
людей на два месяца службы, начальство изменило
«условия игры» и продлило командировку, поставив во главу
полученную суммарную дозу облучения в 25 рентген.
Надо отметить, что бунта не произошло. Но поволноваться
пришлось всем. В том числе и мне. Особым раздражителем
ситуации был Латышский полк, наш сосед по зоне.
Волна недовольства от «латышских стрелков» легко могла
докатиться и до нашего расположения. Цунами, как известно,
не щадит никого. Выживают только те, кто находится на
возвышенности, на верхушке событий. А я был на равнине,
в гуще событий, в коллективе разъярённых мужчин. А их —
1200, и все без женского внимания целых два месяца. Это
только на Западе солдатам дают возможность разрядиться
в домах терпимости. Мы еще до этого не дошли. А в то время
мораль и приказ были на первом месте.
Контрразведка, представителем которой я был в то время,
всегда выполняет в военное и мирное время одну задачу
— не допускать.
Вся информация о Чернобыле, по понятным обстоятельствам,
была строго засекречена. Да я думаю, что известная
информация до сих пор не отображает полноту катастрофы
того времени.
По стечению обстоятельств 29 июля 1986 года совпал
ещё с одним праздником — Днём Военно-Морского флота.
А поскольку я окончил морское училище, в душе считал
и считаю себя моряком. Тельняшка в то время была моей
нательной формой.
Рядом с частью находилось несколько выселенных сёл,
в которых проживали сорок-пятьдесят семей, в том числе
голова колхоза, коровник (ударение на последний слог)
и участковый, который систематически конфисковал
у местного населения самогон. Но не самогонные аппараты.
Будучи человеком не жадным, участковый регулярно
устраивал в полку среди офицеров «дегустацию» народного,
самобытного, непревзойдённого жидкого и горящего
творчества.
Александр Сгадов «Чернобыль — памяти страница» 113
В воскресенье я решил сделать себе выходной и достойно
отметить 34-й год своего рождения. Оставив за себя помощника,
я поехал в гости к «знакомому Голове».
Когда я приехал в село, хозяин и участковый уже были
навеселе. Поздоровавшись, я сказал, что они молодцы, что
отмечают День Военно-морского флота, на что они страшно
удивились и даже высказались по этому поводу.
— Тю. Що таке свято є? Не брешеш?
(Тю! Чо такой праздник есть? Не врёшь?)
Я показал свою тельняшку и продолжил начатый разговор,
сказав, что у меня к тому же день рождения. Эту информацию
пришлось доказать, предъявив недоверчивым хохлам
соответствующие метрики.
Прочитав и сопоставив данные с моей физиономией
на фотографии документа, выпившее руководство колхоза
предложило мне подарки в виде десяти литров самогона
или на выбор, что я хочу. Будучи заядлым рыбаком, который
ещё не рыбачил на Украине, я напросился на рыбалку.
И мы немедленно, набрав всё необходимое для «рыбли», выехали
на небольшую речку Уж, которая впадает в Припять.
Понимая, что рыба, по сути, возможно, заражена, мы уговорили
себя, что это не так страшно, если не есть её с костями,
в которых может быть радиоактивный стронций. Килька
в томатном соусе за месяц надоела так, что организм
предпочитал отраву, а не это томатное недоразумение.
Участковый предусмотрительно взял с собой бредень,
что помогло нам очень быстро наловить для костровой ухи
необходимое количество рыбы. На удочку мы практически
не ловили. Наверное, было не до этого. И вот у костра под
местный мутный напиток жизни я услышал то, что с годами
до сих пор вызывает у меня улыбку и весёлые воспоминания
того трудного, но счастливого времени.
В чернобыльской зоне, помимо трудовых будней и бдений,
были и жизненные весёлые фрагменты. Необходимо
было уметь расслабляться и улыбаться. Показанный как-то
четырехсерийный французский фильм «Анжелика — маркиза
ангелов» на украинском языке до сих пор вызывает во
мне гомерический хохот. Такое нужно видеть, а главное —
слышать солдатский хохот на любую фразу героини и героев
фильма.
На огонёк костра завернул знакомый редактор газеты
«Полесска правда». Звали его, я уж и не припомню как. Но
это и не важно. Возможно, и правильно, что в то время я забыл
его анкетные данные.
Но всё по порядку. Немного расслабившись, закусив
и выпив, редактор стал развлекать нас частушками, которые
ему постоянно «кто-то присылал в больших количествах».
114 Александр Сгадов «Чернобыль — памяти страница»
Постарались москали:
Пол-Чернобыля в пыли.
Дружбы нашей урожай,
Как коровник убирай.
У Грицко сегодня стресс:
Хлопчик на ЧАЭС полез.
Народятся москали.
Но жене не говори.
Закопать бы мирный атом
Под Кремлёвской да стеной.
Поделиться нашим каком
С верно хреновой Москвой.
И реактор в Мавзолее
На века похоронить.
Наш Ильич сбежит быстрее —
Он в «грязи» не сможет жить.
Москалям войны не надо.
От Чернобыля беда.
Будет дохнуть наша Рада,
Будут чахнуть города.
С москалями трудно жить
Во время перестройки.
Пол-Европы не отмыть
Чернобыльской помойки.
Ах, за что ты, Михаил,
Не любишь Украину?
Пол-Чернобыля накрыл
И мою скотину.
Сало светится в ночи,
Самогон сияет.
Двухметровые грачи
Ночью дико лают.
Ах, спасибо москалям,
Помогла Россия.
За Чернобыль платят нам
В страхе от бессилья.
Александр Сгадов «Чернобыль — памяти страница» 115
И боятся, что рванём
Мы второй реактор.
Украинский чернозём
Не распашет трактор.
Вы не бойтесь, господа,
Доллары платите.
Нашей Припяти вода
Не для чаепитья.
Радиация сравняла
Оба пола, наконец:
Киевлянка уж не самка,
Гомельчанин не самец.
Нам не нужно фонарей —
Светит телом каждый.
Но теперь в селе светлей —
Для оплаты важно.
Познакомился Грицко
С дамой облучённой.
Варит борщ рукой легко
С чесноком толчёным.
Сом глотает рыбака,
Лодку и собаку.
Припять — странная река
Ходит в бой, в атаку.
Раки могут отщипнуть
От жены различие.
Мне б достоинство прикрыть
И спасти величие.
Наша станция родная
Нам останется навек.
Я другой страны не знаю,
Где сверкает летом снег.
Встань, Володя, подивися,
До чего мы дожилися:
Нету мяса и вина,
Радиация одна.
116 Александр Сгадов «Чернобыль — памяти страница»
Рыжий, рыжий, рыжий лес
И могильник рядом.
Самогон снимает стресс,
И грибы, что надо.
Я грибами закусил,
И прижал девицу.
Но хватило только сил,
Чтобы облучиться.
Эх, призвать политбюро
Чистить «мирный атом».
За собой убрать дерьмо
С ленинской цитатой.
Миша, Миша Горбачёв,
Слава перестройке…
Сдох вчера в избе жучок
В чернобыльской помойке…
Как защита самогон,
Сало с чесноками.
В перестройку я влюблён…
Не мужчина с вами.
Мы на свадьбах экономим,
Ждём от аистов детей.
Импотенция в законе
От чернобыльских идей.
Мавзолей, как саркофаг,
Тайны охраняет.
Сколько в них ненужных «как»,
КГБ лишь знает.
После первых строчек антироссийских частушек нога
участкового врезала по ноге редактора. Но тот, подшофе, не
замечая, продолжал шпарить наизусть и с выражением. Как
учили в школе. Задиристые и бесшабашные строчки производили
впечатление. Если бы меня не было у костра, возможно,
мужики не просто смеялись, а ржали до коликов в животе.
А тут…
После своего феерического выступления редактор победно
обвёл всех взглядом великого актёра. Мужчины молча
закусывали, пряча свои весёлые глаза под партийной
маской государственных представителей районного масштаба.
Александр Сгадов «Чернобыль — памяти страница» 117
И только участковый уполномоченный, не выдержав, как
бы вскользь обронил:
— Грицко, хрена ты смеёшься? Юрко-то у нас в Комiтете
державноi безпеки служит?!
Тишина… Только слышно было, как потрескивал костерок
и рядом в воде тупо плюхнулась довольная рыбина, поймавшая
и утащившая на дно стрекозу. Не менее…
Редактор не растерялся: молодой, но уже обученный жизнью
выкручиваться из любой «расстрельной» ситуации:
— Я ж і говорю... Яка тварюка написала цей пасквіль?..
Підлюка. Своїми руками залавіл би, якщо б знал: кто цю гидоту
пише і присилає?
Прошли года… Сегодня Юрий Николаевич смог рассказать
нам историю, которую, как я понимаю, он запомнил на всю
оставшуюся жизнь. Но не рассказывал нам из-за того, что он
всё-таки был настоящим полковником и Человеком, не предавшим,
несмотря на трения и недоразумения, свою службу
и дело жизни. Я называю это просто: порядочность. Редкое качество
в наше время. И бесценное для тех людей, которые всегда
чтили офицерскую честь и служили великой Родине в трудные
годы, забывая о себе и своём здоровье… Но в любое время
каждому нынешнему чиновнику они могли с достоинством
сказать, как отрезать: «Честь имею…» И эта фраза была не пустыми
словами, а подтверждалась участием в событиях, которые
унесли многих в заоблачные светлые дали… Честь имеем!..
P.S. от автора и правозащитника. В 2012 году я помог Юрию
Николаевичу восстановить через суд звание участника ликвидации
катастрофы на Чернобыльской атомной станции.
«Контора» на заседание суда не явилась, прислав заявление,
что они не будут участвовать в процессе. Мне показалось, что
где-то у кого-то проснулась эта странная штука — совесть. Но,
возможно, я ошибся? А?.. Честь имею...
Автор и участник ликвидации катастрофы на Чернобыльской
атомной станции в 1987 году... Но это уже совершенно
другая история… С другими песнями и стихотворениями…
Здоровья вам и долгих лет жизни! Без любых катастроф, даже
семейных…
118 Александр Сгадов «Чернобыль — памяти страница»
Огромную благодарность и низкий поклон за помощь по
созданию книги выражаю:
1. Сочинской городской организации ветеранов войны,
труда, Вооружённых сил и правоохранительных органов» и её
председателю — моему другу, поэту, душевному человеку Горбунову
Алексею Васильевичу.
2. Любимой жене — майору медслужбы, участнице ликвидации
последствий на Чернобыльской АЭС Наталье Кирпичниковой.
3. Уважаемой нами с женой Наталии Олеговне Рогожиной
— кандидату филологических наук, доценту Санкт-Петербургского
университета.
4. Замечательному и душевному человеку, участнику ликвидации
последствий катастрофы на ЧАЭС (май 1986 г.),
шахтёру-проходчику Антошкину Николаю Ильичу (нашему
Ильичу) — спонсору этой книги.
5. Марьяну Юрию Владимировичу — участнику ликвидации
последствий катастрофы на ЧАЭС 1986 года, подполковнику
запаса ФСБ России, представителю Китайской государственной
корпорации «Новая Эра индустрия здоровья».
6. Волгодонской Городской общественной организации
инвалидов Чернобыля и её незаменимому председателю, моему
товарищу Фомину Александру Николаевичу. Долгих лет
жизни и кипучей энергии в общественной жизни!
7. Костромской областной общественной организации
«Союз Чернобыль» и её председателю, подполковнику Тащиеву
Георгию Георгиевичу. Жить, не унывать, бороться и побеждать!
8. Липецкой областной общественной организации инвалидов
«Союз Чернобыль» и её председателю — моему товарищу,
поэту Барвинскому Михаилу Борисовичу — кавалеру
ордена Мужества. Прекрасных тебе, Михаил, стихотворений
и длинной счастливой жизни!
Песни автора можно посмотреть и послушать
в Интернете по адресу:http://www.youtube.com/
channel/UCC6NR_HQdwbQx6kL1g3T2gg
Александр Сгадов «Чернобыль — памяти страница» 119
Вступительное авторское слово......................4
Галина Алексеевна Броун.
З0-летние итоги сплошного наблюдения
массива ликвидаторов аварии
на Часть 1
«Мы верили, что Родина за нами»..... 9
Дядя Слишком много ребят отлюбили...............10
Рыжий лист Молюсь, мой Бог, под образами… ...............12
13
Двадцать шесть.......................................................... 14
Друзья 17
Друг Медальный Не нужны после марта апрели.......................20
Выстрел на дуэли жизни.....................................21
Святая Не плачу, нет. Нельзя мужчинам
День Цезий на Спасибо вам за подвиг, братцы.....................26
Храни от равнодушных глаз............................28
Незваный 31
Бушуют цветом за окном апрели.................32
Весна, Двадцать Последний Горчит Я не стану долгостроем вечным....................38
Горит Простила ваши льготы Украина...................40
Любовь с прощением…....................................... 41
Мама, Прощай, славянка…................................................44
Здесь тишина, но каркают вороны.............45
А мы с тобой из детства родом…...................46
Белый Суд и Они стали первыми................................................48
Русло В зоне День Красный Я давно бы умер, если бы не ты…..................54
Как часто души в памяти, в гостях… ..........54
Осколки лет… По нашей вере — в зеркалах черёд… .........56
Чудеса случаются на свете….............................57
Сила красоты… Стираю номер телефона… ...............................60
Дяде Ждёт душа моя черёд… ........................................62
А память — правды подзарядка… ................64
А он просил у мамы морфий… ......................65
Саркофаг Часть 2
Мы честно нашей Родине
служили...................................67
Моя Двадцать пять тысяч...............................................68
За вас Резервный День Не тот Платан и Старая Учитель и Выпускной невернувшийся класс..............78
Ленинград — блокадный город….................80
Самой доброй на свете.........................................82
Козье Сопка Героев. Памятнику и солдату...........84
И забрали меня из лета........................................85
Напоминание 20 апреля.....................................86
Вечер услужливо вывесил лампочки........87
Орден № Не плачьте, мужчины, не плачьте… ...........90
Без вести пропавшие солдаты........................91
Попутчик Витька мы поминали
в звёздный вечер…...................................................93
Бунтари Яблоневый Завтра день особый со слезой........................98
Моему пропавшему деду..................................100
Забыв убийство у костра..................................104
И закончилась война..........................................106
Деревенька моя, деревенька…......................107
Жизнь — воробей… .............................................108
Чёрный Часть 3
Проза..................................... 111
Уха в кругу Свои отзывы о книге вы можете отсылать
по электронному адресу автора: Sgadov@mail.ru
Содержание
Родился 27 марта 1951 года в солнечном городе Сочи. Служил в рядах Советской Армии
в войсках ПВО. В 1980 году окончил Московский автодорожный институт. С должности
главного инженера автобазы в 1987 году был призван для ликвидации последствий катастрофы
на ЧАЭС в полк гражданской обороны в/ч 47049. Дислокация полка — п. Новая
Радча. Должность — начальник клуба. В своё время получил музыкальное образование и
имел приятный баритон. Звание — старший лейтенант. На чернобыльских площадках давал
авторские концерты. Иногда по нескольку раз за неделю с ансамблем, образованным из
солдат и офицеров, по приглашению выезжал в прилегающие села. Потерял голос спустя
месяц службы. Радиационный ожог гортани. Голос восстановился не сразу. Было ощущение,
что поёт Утёсов. После чернобыльских событий, как и многие участники ликвидации
последствий катастрофы, имел проблемы со здоровьем. После встречи со своей женой, врачом
по образованию, а по призванию — врачевателем душ, перестал обращать внимание
и жаловаться на временные недомогания. И всё оставшееся время посвятил себя не только
замечательной женщине, но и своему развивающемуся творчеству. С 2008 года член Союза
писателей России. Лауреат нескольких международных фестивалей творчества. Специальный
приз 13-го Международного фестиваля армейской песни в Сочи. Изданы сборники
стихотворений и по повести «Часы для учителя» написан киносценарий. Выпущено несколько
дисков с авторскими песнями. Один из дисков посвящён городу Сочи. Готовятся
к изданию три написанные книги.
Женат, Наталья Кирпичникова — красивая и умная женщина — редчайшее сочетание.
Майор медслужбы, чернобылька 1987 года. В данное время руководит шведской косметической
компанией «Орифлейм» в городе Сочи. Бриллиантовый директор.
Единственная дочь от первого брака — Илона, которая подарила внука Николая Николаевича
в день рождения отца. У Натальи — две дочери и внучка Ева. Москвичка до корней
волос. У нас всё замечательно. Мы болеем только за сборную России. Чего и вам желаем!__