Если закрыть глаза, не видно боли, ведь так? Пока не посмотрел на ранку, кажется, что на колене лишь небольшая царапина. Если не смотреть… Ах, если бы у сердца были глаза. Я бы их никогда не открывала. Или не так. Я бы всегда надеялась, что заботливый человек рядом в нужную минуту скажет, мол, не смори туда, не надо.
Чрезмерно соленая вода шумела всей своей игривой мощью где-то вдалеке. Бродячие псы вежливо сидели прямо у ног, выпрашивая хоть кусочек и без того скромного ужина. А вот на солнце здесь смотреть не больно. Не слезятся, не болят и не сжимаются глаза. Наверно, поэтому на юге у всех распахнуты сердца. Ведь если ты можешь без малейшего неудобства смотреть на огромный раскаленный диск, зависший небрежно где-то в небе, то неужели обратишь внимание на душевную царапинку? Или все уже ослепли от этого триклятого солнца настолько, что не видят метафоричных (?) нарывов души?
Каждую ночь древний бог Амон—Ра побеждает огромного змея тьмы с тем, чтобы высвободить солнце и вернуть обратно людям. Каждое утро светило снова болтается в небе. Каждый раз рубец заживает. Ведь даже при отсутствии должного лечения, мазей и пилюль сердце залечивается, затягивается, заживает. Ну или днём, устав от возни со змеем, тот самый Амон-Ра подштопывает, подшёптывает нам что-то внутри.
Когда небо выцветет настолько, что сольются в одной дымке сероватого предрассветного часа луна, звезды и облака, приходит облегчение. От зноя, что не спадает вплоть до восхода солнца, от ран, тщетно затасканных по рукам друзей-слушателей, от всего. И остается лишь сон. Короткий предрассветный сон. Вероятно, выплакавшись наизнанку, мы и омываем свои глаза для новых попыток смотреть на солнце, смотреть туда, где больно.