«Чем больше мы будем молиться на Пушкина, тем быстрее всё рухнет».
Эту алхимическую формулу произнёс доктор филологических наук с именем волшебника. Alexius Albanus, или Алексей Михайлович Белов, успокоил, что на английском вместо русского мы не заговорим. Зато он сделал немногим более утешительное предсказание: разговорный русский язык настолько отдалится от литературного, что уже это будут не стили, а разные языки. В этой ситуации есть три возможных выхода:
1. Узаконить разговорный язык в качестве литературного (но тогда мы теряем всю нашу классику);
2. Пытаться консервировать литературный язык (но из этого ничего хорошего не выйдет);
3. Появится кто-то, кто затмит собой Пушкина и будет писать на новом языке.
Третий выход Albanus назвал наиболее вероятным (?!!) и наиболее приемлемым, проводя аналогию с историей Древнего Рима. Слава Богу, этого не слышала студентка Наталья Гончарова, которая не может записывать лекции ручкой и перемещается по университету при помощи девушки-поводыря. Говорю «слава Богу» не только и не столько из-за смелости родителей назвать её так, сколько потому, что в речи этого осеннего цветка не услышишь разговорности, она «говорит, как пишет», медленно и ясно, всегда с одной и той же приподнятой, жизнерадостной интонацией.
На том занятии, когда доктора Белова заменяла кандидат Смолененкова, Наташа проявляла живой интерес, спрашивала об истории каждой буквы. А когда у преподавателя возникла заминка с ноутбуком, Наташа первой предложила вместо него свой. Но вернулся Белов – и вернулось молчание, хотя он специалист по произношению.
Оптимистичная Светлана Григорьевна Тер-Минасова на дистанционном курсе учит нас наводить мосты, а не сжигать их. Да, мы всё меньше понимаем Пушкина, но это не повод следовать «третьему пути» Белова. Связать прошлое с настоящим позволяет социокультурный комментарий. Мне нравится пример профессора Тер-Минасовой из «Станционного смотрителя». В школе я, конечно, понимала, что перекладные – это лошади, а прогоны – это деньги, но для меня это никак не характеризовало человека. Комментарий позволяет понять, что станционный смотритель доверился рассказчику именно потому, что он платил прогоны за две лошади – если бы за четыре или за шесть, то он бы расшаркивался перед проезжающим, стоящим намного выше него на социальной лестнице.
На лестнице аудитории Наташа Гончарова находится ниже всех – но не ближе всех к преподавателю, своего рода «станционному смотрителю», который тоже доверяет нам свою историю. Ниже всех потому, что никто не садится на её первый ряд: её малоподвижность и белая трость мешают входу и выходу. Можно пробираться с другой стороны, но это далеко и долго. Можно перелезать через парту, но я не второкурсница, чтобы шокировать людей задранными ногами. Сама эта мысль говорит о многом. Я не второкурсница… Первокурсники ещё не обнаглели, третьекурсники уже повзрослели. Если взрослость заключается в том, чтобы бояться перелезть через парту, то я всегда хочу быть второкурсницей! Наташа как раз ею останется, а мы уже начинаем слепнуть.