Эдвард Томас.
Биографическая справка с сайта http://www.eng-poetry.ru/
---------------------------------------------------------
Об авторе:
Эдвард Томас (англ. Edward Thomas 1878 - 1917): англо-валлийский критик и поэт.
Учился в Оксфорде. Обратился к поэзии в 1914 г., когда уже был состоявшимся
журналистом. Вступил в армию в 1915 г. и погиб в битве при Аррасе во время
Первой мировой войны, вскоре после прибытия во Францию.
---------------------------------------------------------
Эдвард Томас.
После дождя
Моросило всю ночь, дождь чуть слышно роптал, шептал,
и к утру перестал.
Солнце искоса бросило хмурый взгляд
на промокший сад.
На дорожках бурые ленточки из листвы
посреди травы.
В ноябре эти листья сбросил колючий тёрн
на траву и дёрн.
Папоротник в подпалинах, зелен пушистый мох...
Ветра вздох
осыпает крылатки ясеня, и они,
черным рыбкам сродни,
инкрустируют почву, создавая играючи
арабеск парчи.
Сучья дикой яблони грубо обнажены,
и на них видны
золотые, палевые плоды,
скользкие от воды.
И на каждой веточке виснет груз
капель, хрустальных бус,
И срываясь с ветки, искрится прядь
дождя, что пошел опять.
Edward Thomas.
After Rain
The rain of a night and a day and a night
Stops at the light
Of this pale choked day. The peering sun
Sees what has been done.
The road under the trees has a border new
of purple hue
Inside the border of bright thin grass:
For all that has
Been left by November of leaves is torn
From hazel and thorn
And the greater trees. Throughout the copse
No dead leaf drops
On grey grass, green moss, burnt-orange fern,
At the wind's return:
The leaflets out of the ash-tree shed
Are thinly spread
In the road, like little black fish, inlaid,
As if they played.
What hangs from the myriad branches down there
So hard and bare
Is twelve yellow apples lovely to see
On one crab-tree.
And on each twig of every tree in the dell
Uncountable
Crystals both dark and bright of the the rain
That begins again.
===============================================
Эдвард Томас.
Джентльмен
"Два клуба он обнёс. Чтоб я так жил!
Судья дал меньше, чем он заслужил.
Вот фотка. Донжуан, паскуда ловкий!
Ему пошёл бы галстук из верёвки"--
так говорил браток из той же швали,
которого покамест не поймали.
Тут встряла в разговор одна из баб
(она как раз держала этот паб).
"Его б я джентльменом назвала:
когда его подружка родила,
проставился он славно!... -- да похоже,
ему ништяк -- что дать кому по роже,
что денег дать, что кружкой по башке.
Мы с Джоном были с ним накоротке,
он нашего любил тетёшить сына,
как своего. Ах, право -- вот мужчина!
Я Боженьке молюсь, чтоб добрый Бог
ему расплаты избежать помог!"
Edward Thomas.
A Gentleman
'He has robbed two clubs. The judge at Salisbury
Can't give him more than he undoubtedly
Deserves. The scoundrel! Look at his photograph!
A lady-killer! Hanging's too good by half
For such as he.' So said the stranger, one
With crimes yet undiscovered or undone.
But at the inn the Gipsy dame began:
'Now he was what I call a gentleman.
He went along with Carrie, and when she
Had a baby he paid up so readily
His half a crown. Just like him. A crown'd have been
More like him. For I never knew him mean.
Oh! but he was such a nice gentleman. Oh!
Last time we met he said if me and Joe
Was anywhere near we must be sure and call.
He put his arms around our Amos all
As if he were his own son. I pray God
Save him from justice! Nicer man never trod.'
===============================================
Эдвард Томас.
Густая крапива.
Всё заросло крапивой: ручеёк,
и ржавый старый плуг, и борона,
и выщербленный каменный каток --
лишь рукоятка из травы видна.
Мне этот закуток всего милей:
цветы, где пчёлы возятся, гудя,
высокая крапива, пыль на ней,
смываемая свежестью дождя...
Edward Thomas.
Tall Nettles
TALL nettles cover up, as they have done
These many springs, the rusty harrow, the plough
Long worn out, and the roller made of stone:
Only the elm butt tops the nettles now.
This corner of the farmyard I like most:
As well as any bloom upon a flower
I like the dust on the nettles, never lost
Except to prove the sweetness of a shower.
===============================================
Эдвард Томас.
Ручей
Я сидел у ручья, посматривая на ребёнка,
что плескался, шалил, и смеялся звонко.
В орешнике сладко пела капелла беспечных птах,
кустарник увядшей полыни пах
мёдом; на камень по'середи' дороги,
о который себе без конца расшибает ноги
упряжная кобылка -- сел мотылёк. И он,
обогретый на жаркой глыбе со всех сторон,
разомлел, как будто повозкам не ездить уж тут вовек,
как будто бы я -- последний оставшийся человек,
а сам он -- первый из всех мотыльков земных,
узнавший цену земли и солнца, понявший их.
Я был в этот миг и с разнеженным мотыльком,
и будто бы вдаль потоком ручья влеком,
струей журчащей по гальке живой воды,
крутящейся, чтоб замести следы.
Молчаливая мухоловка, взлетевшая на забор,
подсказала мне: всё здесь застыло с тех самых пор,
как по склону мчался под сенью еловых лап
в гуще вереска всадник, чей конь, издавая храп,
бил подковами чистого серебра. Мой бог,
я давно уже всё потерял, что мог.
Только звонкий дискант наивного малыша
разбудил тех мёртвых, что помнит моя душа.
"Здесь никто никогда ещё не бывал"--
он сказал, и я понял: я тоже об этом знал,
хотя мне отыскать было не дано
слов, где образ и голос слились в одно.
Edward Thomas.
The Brook
Seated once by a brook, watching a child
Chiefly that paddled, I was thus beguiled.
Mellow the blackbird sang and sharp the thrush
Not far off in oak and hazel brush,
Unseen. There was a scent like honeycomb
From mugwort dull. And down upon the dome
Of the stone the cart-horse kicks against so oft
A butterfly alighted. From aloft
He took the heat of the sun, and from below.
On the hot stone he perched contented so,
As if never a cart would pass again
That way; as if I were the last of men
And he the first of insects to have earth
And sun together and to know their worth.
I was divided between him and the gleam,
The motion, and the voices, of the stream,
The waters running frizzled over gravel,
That never vanish and for ever travel.
A grey flycatcher silent on a fence
And I sat as if we had been there since
The horseman and the horse lying beneath
The fir-tree-covered barrow on the heath,
The horseman and the horse with silver shoes,
Galloped the downs last. All that I could lose
I lost. And then the child's voice raised the dead.
'No one's been here before' was what she said
And what I felt, yet never should have found
A word for, while I gathered sight and sound.
===============================================
Эдвард Томас.
<Прощальные строфы>
Вар. 1
Я прежде не был здесь -- и не пойму
в чём тайна очарованного края,
чем он мне мил и дорог, почему
то радость, то печаль переживая,
я чувствую привязанность к нему:
к его долинам, речкам и стадам,
и к выгонам, где те пасутся сами,
квохтанию несушек тут и там
на фермах, скрытых бурыми стволами
столетних вязов, к мелким ручейкам,
к терновнику, что над водой навис,
чьи заросли, разросшиеся пышно,
подёнщики прореживать взялись,
к тому, на что невнятно, еле слышно,
как будто намекает лёгкий бриз.
Не помню, чтоб я ждал чего-нибудь:
весь погруженный в это созерцанье,
я чувствовал, как проникает грудь
какое-то несмелое желанье,
когда пришёл мой час пуститься в путь.
О если бы умел я говорить
как птица или древо, что способно
всё высказать правдиво; либо -- скрыть:
но не от тех, кто мог бы, мне подобно,
смысл тёмных слов душою различить.
Вар. 2
О край, что прежде я не знал
и не смогу увидеть вновь!
Ты весь меня очаровал!
Я здесь почувствовал любовь,
печаль и радость испытал.
Мне стали дороги твои
долины, лошади, трава,
и след заросшей колеи,
и голых вязов дерева,
и безымянные ручьи,
и тёрн, спускающийся вниз
вдоль хлопотливого ручья,
и чуть солоноватый бриз,-
чей,- мнится,- разумею я
почти не слышный вокализ.
Нет, я не думал ни о чём,
я чужд был помыслов и дел,
но тихо стоя над ручьём,
как будто выразить хотел
на слабом языке своём
то, что постичь могли б вполне
лишь птица или старый вяз,-
тот, что звучит, словно во сне,
души таинственный рассказ,
понятный тем, кто сроден мне.
Edward Thomas.
"I never saw..."
I never saw that land before,
And now can never see it again;
Yet, as if by acquaintance hoar
Endeared, by gladness and by pain,
Great was the affection that I bore
To the valley and the river small,
The cattle, the grass, the bare ash trees,
The chickens from the farmsteads, all
Elm-hidden, and the tributaries
Descending at equal interval;
The blackthorns down along the brook
With wounds yellow as crocuses
Where yesterday the labourer's hook
Had sliced them cleanly; and the breeze
That hinted all and nothing spoke.
I neither expected anything
Nor yet remembered: but some goal
I touched then; and if I could sing
What would not even whisper my soul
As I went on my journeying,
I should use, as the trees and birds did,
A language not to be betrayed;
And what was hid should still be hid
Excepting from those like me made
Who answer when such whispers bid.
===============================================
Эдвард Томас.
Разъездной торговец
Его горб заставляет вас вспомнить о павиане,
если он и богат -- то одной пустотой в кармане,
и когда бы не пёстрый плащ необъятной шири,
ничего зауряднее не было б в целом мире
этим майским чудесным утром.
Но зато у него есть бутылка пивка в запасе,
и жена трясётся с ним рядом на тарантасе,
и её не заботит ни горб супруга, ни их достатки,
и они хохочут, мирволя своей лошадке,
этим майским чудесным утром.
От переводчика:
Этот стишок - он словно маленький симпатичный видеоклип, снятый на мобильный телефон.
Чтобы лучше оценить тёплую, человечную интонацию автора в этом стихотворении,
не лишне м.б. вспомнить о том, что термин huckster - уличный или разъездной торговец -
часто вызывает у англо-американцев совершенно определенные негативные ассоциации
с назойливым и агрессивным типом, который навязывает добропорядочным обывателям
всяческое ненужное барахло, товарец дешевый и некачественный, и для которых это
слово обычно имеет отчетливый уничижительный оттенок.
Edward Thomas.
The Huxter
He has a hump like an ape on his back;
He has of money a plentiful lack;
And but for a gay coat of double his girth
There is not a plainer thing on the earth
This fine May morning.
But the huxter has a bottle of beer;
He drives a cart and his wife sits near
Who does not heed his lack or his hump;
And they laugh as down the lane they bump
This fine May morning.
===============================================
Эдвард Томас.
Незнакомка
Вар. 2
Она их всех милей,
и чуть лишь подошла,-
подружки рифмачей
перестают глядеться в зеркала,
следя за ней.
И наступает ночь.
И незнакомка в тишине
к поэту входит в дом,
чтоб искусить счастливца при луне,
и скрыться прочь.
А те' со стороны,
кто видел, как она прошла,
иль видеть этого не мог,
хоть и смотрел из-за угла --
удручены.
Её со мною нет.
И этот факт простой --
он мне всего важней,
и что мне в том, какой
у жизни цвет?
Но где она? Бог весть.
О ней молчат. А сам
я только и могу сказать,-
она не здесь. Но где-нибудь,- но там,-
я верю, есть.
Она мне -- целый свет,
существованье, бытиё.
Но ежели не выберет она
меня из всех других -- тогда её
на свете нет.
От переводчика:
Возможно, в этом несколько смутном и сумбурном стихотворении автор -- то ли
не желая быть тривиальным, то ли по скромности, то ли из суеверия, как знать,-
не решается назвать свою прекрасную незнакомку ее общепринятым именем -- Муза.
Кажется, это похоже на то, как религиозные евреи избегают произносить
собственное имя Бога, считая сущность Господа, которое оно должно выражать,
непостижимой.
Edward Thomas.
Unknown
She is most fair,
And when they see her pass
The poets' ladies
Look no more in the glass
But after her.
On a bleak moor
Running under the moon
She lures a poet,
Once proud or happy, soon
Far from his door.
Beside a train,
Because they saw her go,
Or failed to see her,
Travellers and watchers know
Another pain.
The simple lack
Of her is more to me
Than others' presence,
Whether life splendid be
Or utter black.
I have not seen,
I have no news of her;
I can tell only
She is not here, but there
She might have been.
She is to be kissed
Only perhaps by me;
She may be seeking
Me and no other; she
May not exist.
===============================================
По ст. Эдварда Томаса
<Страдания любви>
Вар. 1
Страданье истинной любви -- великое страданье.
Нас погружает в темноту с любовью расставанье.
Но, - пусть отчаянья слеза слепит надежды взор,-
там, над кипеньем черных туч,- сияющий простор,
где, горю равная почти, для сердца радость есть.
Но может меньшая любовь скорбь бо'льшую принесть.
Ибо когда печаль твоя -- не столь черна она,
когда тоской твоя душа не столь удручена,
когда раскаяние в ней сливается с виной,-
то это кажется скорей капелью ледяной,
которой в солнечных лучах сверкать не суждено,
которой больше никогда оттаять не дано.
Вар. 2
Страданий истинной любви не вынести подчас.
Мы расстаемся с ней -- и тьма окутывает нас.
Глаза надежды сожжены горючею слезой,
но день придёт -- и небеса, кипящие грозой,
очистит,- так, что ты поймёшь: в страданьи радость есть.
Способна меньшая любовь скорбь бо'льшую принесть:
Когда отчаяньем душа не столь удручена,
когда питается еще надеждою она,
когда раскаяние в ней сливается с виной,-
то это кажется скорей капелью ледяной,
которой в солнечных лучах сверкать не суждено,
которой больше никогда оттаять не дано.
Edward Thomas.
"The sorrow of true love..."
The sorrow of true love is a great sorrow
And true love parting blackens a bright morrow:
Yet almost they equal joys, since their despair
Is but hope blinded by its tears, and clear
Above the storm the heavens wait to be seen.
But greater sorrow from less love has been
That can mistake lack of despair for hope
And knows not tempest and the perfect scope
Of summer, but a frozen drizzle perpetual
Of drops that from remorse and pity fall
And cannot ever shine in the sun or thaw,
Removed eternally from the sun's law.
===============================================
Эдвард Томас.
Длинная узкая комната
Длинная узкая комната. В ней небольшой очаг.
Окно выходит на запад, закат горит в чернотале.
И это мне по душе. Но почему всё так
устроено здесь -- сообразишь едва ли.
Только лишь тусклый месяц, мышонок да воробей
порой с любопытством заглянут вовнутрь украдкой,
чтоб поделиться после хроникою своей
со старым плющом и древней кирпичной кладкой.
Я так же как эти месяц, воробышек или мышь,
свидетель вещей, понять которые я не в силах,
которых не изменить в сумрачном доме. Лишь
рука моя правая, выпачканная в чернилах,
ползает словно краб по девственному листу
белой бумаги, робко, но терпеливо,
медленно двигаясь в сторону вечности,- в ту,
где на закате последние листья роняет ива.
Edward Thomas.
The Long Small Room
THE long small room that showed willows in the west
Narrowed up to the end the fireplace filled,
Although not wide. I liked it. No one guessed
What need or accident made them so build.
Only the moon, the mouse, and the sparrow peeped
In from the ivy round the casement thick.
Of all they saw and heard there they shall keep
The tale for the old ivy and older brick.
When I look back I am like moon, sparrow, and mouse
That witnessed what they could never understand
Or alter or prevent in the dark house.
One thing remains the same--this is my right hand
Crawling crab-like over the clean white page,
Resting awhile each morning on the pillow,
Then once more starting to crawl on towards age.
The hundred last leaves stream upon the willow.
===============================================
Эдвард Томас.
Это слово
Вар. 1
Ах, сколько, сколько я забыл вещей --
и важных, и ненужных мне вообще.
Как дети, не рожденные на свет,
они для жизни не воскреснут, нет.
Забыл я тех героев имена,
чьим промыслом всегда была война,
названья царств и перечень светил...
Не помню я, что' я еще забыл.
Но глухоте забвенья вопреки,
со мною остются пустяки,
незначащие мелочи, слова
в которых память прошлого жива,
поскольку птицы каждою весной
их любят репетировать со мной,
и слыша трели в горлышке дрозда,
я их легко распознаю' всегда.
И среди прочих имя есть одно --
мне дорого особенно оно.
Когда я прихожу в заросший сад,
шиповника неясный аромат
напоминает мне о прежнем. Вдруг
я раз от разу слышу этот звук:
скрываясь в дикой чаще, в бузине,
дрозды его выкрикивают мне.
Вар. 2
Я забыл, наверное, тьмущую тьму вещей,
прежде значимых, либо пустых вообще.
Они будто бы канули в черную глубину,
я оттуда теперь их более не верну.
Имена великих героев времен былых,
знаменитых вождей -- я нынче не помню их.
В голове моей, кажется, вовсе нет
королей, царей, кумиров, богов, планет,
духов тьмы, названий ночных светил...
Я совсем забыл, о чём я ещё забыл.
Только сущие мелочи, скрывшиеся в тени --
до сих пор остаются верными мне они,
и одну из них,- собственно говоря, пустяк,
я, признаться, не мог бы забыть никак,
ибо певчие птицы из' году в год весной
ее имя прилежно разучивают со мной,
и едва оно зазвучит в голоске дрозда,
я его без труда на слух узнаю' всегда.
Я порой всей грудью вдыхаю запахи бузины,
или дикой розы -- и мне будто снятся сны
о далёком, прошлом, минувшем... Вдруг
из кустов доносится чистый, особый звук:
это раз от разу снова звенит в саду
имя, слово -- живое слово, свойственное дрозду.
Вар. 3
Я совсем забыл миллион вещей,
прежде значимых, либо пустых вообще.
Они словно канули в глубину,
я оттуда их более не верну.
Имена героев времен былых,
грозных воинов -- нет, я не помню их.
В голове моей, в памяти -- больше нет
королей, кумиров, богов, планет,
духов тьмы и злобы, ночных светил...
Я забыл, о чём я ещё забыл.
Только мелочи, скрывшиеся в тени --
остаются верными мне они,
и одну из них,- дребедень, пустяк,
я её не в силах забыть никак,
потому что птицы всегда весной
ее имя разучивают со мной.
Вот оно звучит в голоске дрозда,
я его на слух узнаю' всегда.
Я вдыхаю запахи бузины
или розы -- и мне будто снятся сны
о далёком, прошлом, минувшем... Вдруг
из кустов доносится резкий звук,-
это слово, принадлежа дрозду,
раз от разу снова звенит в саду.
Edward Thomas.
The Word
There are so many things I have forgot,
That once were much to me, or that were not,
All lost, as is a childless woman's child
And its child's children, in the undefiled
Abyss of what can never be again.
I have forgot, too, names of the mighty men
That fought and lost or won in the old wars,
Of kings and fiends and gods, and most of the stars.
Some things I have forgot that I forget.
But lesser things there are, remembered yet,
Than all the others. One name that I have not --
Though 'tis an empty thingless name -- forgot
Never can die because Spring after Spring
Some thrushes learn to say it as they sing.
There is always one at midday saying it clear
And tart -- the name, only the name I hear.
While perhaps I am thinking of the elder scent
That is like food, or while I am content
With the wild rose scent that is like memory,
This name suddenly is cried out to me
From somewhere in the bushes by a bird
Over and over again, a pure thrush word.
===============================================
Эдвард Томас.
Осины
В любую пору, ночью, утром ранним
у кузницы, у лавки зеленной
осины еле слышным лепетаньем
своих листов -- беседуют со мной.
Кузнечный молот бьёт по наковальне
как век назад, полвека, как вчера.
То смех, то говор, то мотив печальный
несутся с постоялого двора.
Но шум осин, не смешиваясь с ними,
совсем отдельно слышится окрест.
На зов его дорогами глухими
во тьме влекутся духи этих мест.
Из кузницы, из лавки, из трактира --
скользя в лучах луны, в ночной тени --
созданья невещественного мира,
повсюду собираются они.
Осина не собою быть не может,
и в ожиданьи кары за грехи
дрожит листва, и шум её тревожит
людей сильнее, чем мои стихи.
Дрожу и я в тревоге поминутной,
потерянным листам теряя счёт,
но не поймёт моей печали смутной,
в ком кровь иного дерева течёт.
Edward Thomas.
Aspens
All day and night, save winter, every weather,
Above the inn, the smithy, and the shop,
The aspens at the cross-roads talk together
Of rain, until their last leaves fall from the top.
Out of the blacksmith`s cavern comes the ringing
Of hammer, shoe, and anvil; out of the inn
The clink, the hum, the roar, the random singing –
The sounds that for these fifty years have been.
The whisper of the aspens is not drowned
And over lightless pane and footless road,
Empty as sky, with every other sound
Not ceasing, calls their ghosts from their abode,
A silent smithy, a silent inn, nor fails
In the bare moonlight or the thick-furred gloom,
In tempest or the night of nightingales,
To turn the cross-roads to a ghostly room.
And it would be the same were no house near.
Over all sorts of weather, men, and times,
Aspens must shake their leaves and men may hear
But need not listen, more than to my rhymes.
Whatever wind blows, while they and I have leaves
We cannot other than an aspen be
That ceaselessly, unreasonably grieves,
Or so men think who like a different tree.