Бабочка

               
Зачем ты, бабочка, летишь на мой балкон,
чтоб с крыльев рифм пыльцу легко стряхнуть куплету?
Пас девять муз Солнцеподобный Аполлон,
но разбежались все они по  свету.

Эрато –  вот  стихов моих  поток,
хоть и в разлуке мы случаемся досадной;
когда подует бриз с вечернего плато,
полынью и шалфеем пахнет сад мой.
               
Сизифов труд – суть написания стихов,
почти их нет, достойных строгих точек,
порой сидишь всю ночь до первых петухов
а на рассвете рвёшь  в клочки листочек.               

От первых звёзд начнёт вращаться небосвод,
зависнет серп луны –  то  золотой, то  медный;
я, как Христос, могу ходить по глади вод,
шагнул с балкона и пошёл, – мечтать не вредно!

Я баловень наяд, дружок харит:
под сенью Крымских гор и тенью пиний,
меня Фортуна бережно хранит
от происков Аида и эриний.

Нарцисс, в себя влюблённый, – мне не друг;
хлебнул всего, пока себя открыл я;
Икаром я летел в зенит и вдруг
терял высоты, оплывали  крылья.

А кипарис, он мрака всё ж темней,
Солнцеподобного любовь его  достала!
И если с музой повстречаюсь я моей,
опять  нам  южной ночи будет мало.

В конце аллеи море плещет  и блестит,
парит над гаванью «Арго» –  почти триера;
конечно,  Ялта не Эллада и не Крит,
но воздух мифов в ней силён со дней Гомера.

О бабочка, Психея,  погоди,
остерегись лететь, неужто   глаз нет:
огонь Эрато у меня горит в груди
и, нет её, а он горит, не гаснет…