Надеюсь, Ганс, что ты порвешь
конверт, как надо, от угла.
На сто кусочков делит мгла
наш Химмель штрассе, этот нож
заточен был на небесах,
хотя, буклетная коса,
и балахон, и череп – ложь.
В бумажный мир запрятан ты,
на окнах гнутые кресты,
за ними шторы, лица, страх,
детишки фрицев в белых гольфах,
подвалы запертых дверей,
в одном из них сидит еврей,
и пишет книгу про Адольфа.
Темно и на душе и вне.
Ступени. Ночь. Слова. Перила.
Темно, мой Ганс, как на войне,
где так нужны твои белила.
Мы все воруем, Хуберман,
один щелчок и файл скачен.
Пока еще никто не схвачен
за оттопыренный карман,
где книги читаны на бис,
втянув живот, чтоб в телефонном
формате, стать стеклом оконным,
куда твоя проникла Лиз.
Пора прощаться. Если что,
стучи в любое время суток,
в дверь с милой надписью «рассудок»,
и не пугайся рваных штор.
Я уезжаю навсегда,
туда, мой Ганс, где белым светом
отмечена душа поэта.
Где не смущает борода,
буквально всех, кто видел бритву.
Где тишина всегда права,
и ветер дремлет в рукавах
у самой утренней молитвы.