Ты прекрасна до неприличия.
Сидя в пьяном обличии,
жуёшь молоко птичье,
обнимая кладку кирпичную,
ругая скучных и вычурных,
и не говоря про личное,
к утру расплываешься глитчами,
и пойманы все с поличным,
что якобы по ночам тебя вычитали.
А ты хмуришь милое личико,
прося простить им их "нутро бычье",
пусть останутся со своим китчем.
А ты прекрасна до онемения,
греешь и заметаешь метелями,
становишься счастьем и временем,
искришься цветным оперением,
говоришь, что как все, но немеренно
в тебе всего этого свечения,
к которому тянутся с рвением,
что становится панацеей, богемою.
И зачем ты прячешь всё белое,
в ночь облачая своё тело? И
отчего тонами серыми
пишешь жизнь через пробелы?
Неужели во всём этом мире,
среди пьяных и некрасивых,
среди сильных, но всё же лживых
тебя никогда не любили?
Ты стреляешь глазами, как в тире,
отбирая самых измученных, милых,
ты хочешь спасти их без силы,
чтобы просто счастливыми были.
И грустно по парапетрам скользили
колени, слёзы, пальцы твои зимние,
когда утопали в иле,
"самые лучшие", как ты говорила.
И, о Боги, как ты прекрасна,
часть космоса, но вселенных в тебе - масса.
Тебе в ноги - даже не рабство,
ты - как личный сорт иконостаса.
И как же у тебя много масок,
но простые не видят за ними прекрасного,
что прячешь от них; всегда разная:
шёпот, крик, покорная, властная,
нежная, милая, страстная,
ангел или как дьявол опасная.
- Но скажи мне, сколько в тебе любви и счастья?
Она молчит.
Прекрасная и безучастная.