======================= БИБЛИОТЕКА ФУТУРСОБРАНИЯ =========================
К 100-летию Великой Октябрьской социалистической революции
ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ
Владимир Ильич Ленин
(поэма)
Российской коммунистической партии посвящаю
Время -
начинаю
про Ленина рассказ.
Но не потому,
что горя
нету более,
время
потому,
что резкая тоска
стала ясною
осознанною болью.
Время,
снова
ленинские лозунги развихрь.
Нам ли
растекаться
слёзной лужею, -
Ленин
и теперь
живее всех живых.
Наше знанье -
сила
и оружие.
Люди - лодки.
Хотя и на суше.
Проживёшь
своё
пока,
много всяких
грязных ракушек
налипает
нам
на бока.
А потом,
пробивши
бурю разозлённую,
сядешь,
чтобы солнца близ,
и счищаешь
водорослей
бороду зелёную
и медуз малиновую слизь.
Я
себя
под Лениным чищу,
чтобы плыть
в революцию дальше.
Я боюсь
этих строчек тыщи,
как мальчишкой
боишься фальши.
Рассияют головою венчик,
я тревожусь,
не закрыли чтоб
настоящий,
мудрый,
человечий
ленинский
огромный лоб.
Я боюсь,
чтоб шествия
и мавзолеи,
поклонений
установленный статут
не залили б
приторным елеем
ленинскую
простоту.
За него дрожу,
как за зеницу глаза,
чтоб конфетной
не был
красотой оболган.
Голосует сердце -
я писать обязан
по мандату долга.
Вся Москва.
Промёрзшая земля
дрожит от гуда.
Над кострами
обмороженные с ночи.
Что он сделал?
Кто он
и откуда?
Почему
ему
такая почесть?
Слово за словом
из памяти таская.
не скажу
ни одному -
на место сядь.
Как бедна
у мира
слОва мастерская!
Подходящее
откуда взять?
У нас
семь дней,
у нас
часов - двенадцать.
Не прожить
себя длинней.
Смерть
не умеет извиняться.
Если ж
с часами плохо,
мала
календарная мера,
мы говорим -
«эпоха»,
мы говорим -
«эра».
Мы
спим
ночь.
Днём
совершаем поступки.
Любим
свою толочь
воду
в своей ступке.
А если
за всех смог
направлять
потоки явлений,
мы говорим -
«пророк»,
мы говорим -
«гений».
У нас
претензий нет, -
не зовут -
мы и не лезем;
нравимся
своей жене,
и то
довольны донЕльзя.
Если ж,
телом и духом слит,
прёт
на нас непохожий,
шпилим -
«царственный вид»,
удивляемся -
«дар божий».
Скажут так, -
и вышло
ни умно, ни глупо.
Повисят слова
и уплывут, как дЫмы.
Ничего
не выколупишь
из таких скорлупок.
Ни рукам
ни голове не ощутимы.
Как же
Ленина
таким аршином мерить!
Ведь глазами
видел
каждый всяк -
«эра» эта
проходила в двери,
даже
головой
не задевая о косяк.
Неужели
про Ленина тоже:
«вождь
милостью божьей»?
Если б
был он
царствен и божествен,
я б
от ярости
себя не поберёг,
я бы
стал бы
в перекоре шествий,
поклонениям
и толпам поперёк.
Я б
нашёл
слова
проклятья громоустого,
и пока
растоптан
я
и выкрик мой,
я бросал бы
в небо
богохульства,
по Кремлю бы
бомбами
метал:
ДОЛОЙ!
Но тверды
шаги Дзержинского
у гроба.
Нынче бы
могла
с постов сойти Чека.
Сквозь мильоны глаз,
и у меня
сквозь оба,
лишь сосульки слёз,
примёрзшие
к щекам.
Богу
почести казённые
не новость.
Нет!
Сегодня
настоящей болью
сердце холодей.
Мы
хороним
самого земного
изо всех
прошедших
по земле людей.
Он земной,
но не из тех,
кто глазом
упирается
в своё корыто.
Землю
всю
охватывая разом.
видел
то,
что временем закрыто.
Он, как вы
и я,
совсем такой же,
только,
может быть,
у самых глаз
мысли
больше нашего
морщинят кожей,
да насмешливей
и твёрже губы,
чем у нас.
Не сатрапья твёрдость,
триумфаторской коляской
мнущая
тебя,
подёргивая вожжи.
Он
к товарищу
милел
людскою лаской.
Он
к врагу
вставал
железа твёрже.
Знал он
слабости,
знакомые у нас,
как и мы,
перемогал болезни.
Скажем,
мне бильярд -
отращиваю глаз,
шахматы ему -
они вождям
полезней.
И от шахмат
перейдя
к врагу натурой,
в люди
выведя
вчерашних пешек строй,
становил
рабочей - человечьей диктатурой
над тюремной
капиталовой турой,
И ему
и нам
одно и то же дорого.
Отчего ж,
стоящий
от него поодаль,
я бы
жизнь свою,
глупея от восторга,
за одно б
его дыханье
Отдал?!
Да не я один!
Да что я
лучше, что ли?!
Даже не позвать,
раскрыть бы только рот -
кто из вас
из сёл,
из кожи вон,
из штолен
не шагнёт вперёд?!
В качке -
будто бы хватил
вина и горя лишку -
инстинктивно
хоронюсь
трамвайной сети.
Кто
сейчас
оплакал бы
мою смертишку
в трауре
вот этой
безграничной смерти!
Со знамёнами идут,
и так.
Похоже -
стала
вновь
Россия кочевой.
И Колонный зал
дрожит,
насквозь прохожен.
Почему?
Зачем
и отчего?
Телеграф
охрип
от траурного гуда.
Слёзы снега
с флажьих
покрасневших век.
Что он сделал,
кто он
и откуда -
этот
самый человечный человек?
Коротка
и до последних мгновений
нам
известна
жизнь Ульянова.
Но долгую жизнь
товарища Ленина
надо писать
и описывать заново.
Далеко давным,
годов за двести,
первые
про Ленина
восходят вести.
Слышите -
железный
и лужёный,
прорезая
древние века, -
голос
прадеда
Бромлея и Гужона -
первого паровика?
Капитал
его величество,
некоронованный,
невенчанный,
объявляет
покорённой
силу деревенщины.
Город грабил,
грёб,
грабастал,
глыбил
пуза касс,
а у станков
худой и горбастый
встал
рабочий класс.
И уже
грозил,
взвивая трубы зА небо;
- Нами
к золоту
пути мостИте.
Мы родим,
пошлём,
придёт когда-нибудь
человек,
борец,
каратель,
мститель! -
И уже
смешались
облака и дЫмы,
будто
рядовые
одного полка.
Небеса
становятся двойными,
дымы
забивают облака.
Товары
растут,
меж нищими высясь.
Директор,
лысый чёрт,
пощёлкал счётами,
буркнул:
«кризис!»
и вывесил слово
«расчёт».
КрАпило
сласти
мушиное сЕево,
хлебА
зерном
в элеваторах портятся,
а под витринами
всех Елисеевых,
живот подведя,
плелась безработица.
И бурчало
у трущоб в утробе,
покрывая
детвориный плачик:
- Под работу,
под винтовку ль,
нА -
ладони обе!
Приходи,
заступник
и расплатчик! -
Эй,
верблюд,
открыватель колоний! -
Эй,
колонны стальных кораблей!
Марш
в пустыни
огня раскалённей!
Пеньте пену
бумаги белей!
Начинают
чёрным латАться
оазисы
пальмовых нег.
Вон
среди
золотистых плантаций
засечённый
вымычал негр:
- У-у-у-у-у,
у-у-у!
Нил мой, Нил!
Приплещи
и выплещи
чёрные дни!
Чтоб чернее были,
чем я во сне,
и пожар чтоб
крови вот этой красней.
Чтоб во всём этом кофе,
враз, вскипелом,
вариться пузатым -
чёрным и белым.
Каждый
добытый
слоновий клык -
тык его в мясо,
в сердце тык.
Хоть для правнуков,
не зря чтоб
кровью литься,
выплыви,
заступник солнцелицый.
Я кончаюсь, -
бог смертей
пришёл и поманил.
Помни
это заклинанье,
Нил,
мой Нил! -
В снегах России,
в бреду Патагонии
расставило
время
станки потогонные.
У ИвАнова уже
у Вознесенска
каменные туши
будоражат
выкрики частушек:
«Эх, завод ты мой, завод,
желтоглазина.
Время нового зовёт
Стеньку Разина».
Внуки
спросят:
- Что такое капиталист? -
Как дети
теперь:
- Что это
г-о-р-о-д-о-в-о-й?.. -
Для внуков
пишу
в один лист
капитализма
портрет родовой.
Капитализм
в молодые года
был ничего,
деловой парнишка:
первый работал -
не боялся тогда,
что у него
от работ
засалится манишка.
Трико феодальное
ему теснО!
Лез
не хуже,
чем нынче лезут.
Капитализм
революциями
своей весной
расцвёл
и даже
подпевал «Марсельезу».
Машину
он
задумал и выдумал.
Люди,
и те - ей!
Он
по вселенной
видимо-невидимо
рабочих расплодил
детей.
Он враз
и царства
и графства сжевал
с коронами их
и с орлами.
Встучнел,
как библейская корова
или вол,
облизывается.
Язык - парламент.
С годами
ослабла
мускулов сталь,
он раздобрел
и распух,
такой же
с течением времени
стал,
как и его гроссбух.
Дворец возвёл -
не увидишь такого!
Художник
- не один! -
по стенам поёрзал.
Пол ампиристый,
потолок рококОвый,
стенки -
Людовика XIV,
Каторза.
Вокруг,
с лицом,
что равно годится
быть и лицом
и ягодицей,
задолицая
полиция.
И краске
и песне
душа глуха,
как корове
цветы
среди луга.
Этика, эстетика
и прочая чепуха -
просто -
его
женская прислуга.
Его
и рай
и преисподняя -
распродаёт
старухам
дырки
от гвоздей
креста господня
и перо
хвоста
святого духа.
Наконец,
и он
перерос себя,
за него
работает раб.
Лишь наживая,
жря
и спя,
капитализм разбух
и обдряб.
Обдряб
и лёг
у истории на пути
в мир,
как в свою кровать.
Его не объехать,
не обойти,
единственный выход -
взорвать!
Знаю,
лирик
скривится горько,
критик
ринется
хлыстиком выстегать:
- А где ж душа?!
Да это ж -
риторика!
Поэзия где ж? -
Одна публицистика!! -
Капитализм -
неизящное слово,
куда изящней звучит -
«соловей»,
но я
возвращусь к нему
снова и снова.
Строку
агитаторским лозунгом взвей.
Я буду писать
и про то
и про это,
но нынче
не время
любовных ляс.
Я
всю свою
звонкую силу поэта
тебе отдаю,
атакующий класс.
Пролетариат -
неуклюже и узко
тому,
кому
коммунизм - западня.
Для нас
это слово -
могучая музыка,
могущая
мёртвых
сражаться поднять.
Этажи
уже
заёжились, дрожа,
клич подвалов
подымается по этажам!
- Мы прорвёмся
небесам
в распахнутую синь.
Мы пройдём
сквозь каменный колодец.
Будет.
С этих нар
рабочий сын -
пролетариатоводец. -
Им
уже
земного шара мало.
И рукой,
отяжелевшей
от колец,
тянется
упитанная
туша капитала
ухватить
чужой горлЕц.
Идут,
железом
клацая и лацкая.
- Убивайте!
Двум буржуям тесно! -
Каждое село -
могила братская,
городА -
завод протезный.
Кончилось -
столы
накрыли чайные.
Пирогом
победа на столе.
- Слушайте
могил чревовещание,
кастаньеты костылей!
Снова
нас
увидите
в военной яви.
Эту
время
не простит вину.
Он расплатится,
придёт он
и объявит
вам
и вашинской войне
войну! -
Вырастают
на земле
слезЫ озёра,
слишком
непролазны
крови топи.
И клонились
одиночки фантазёры
над решением
немыслимых утопий.
Голову
об жизнь
разбили филантропы.
Разве
путь миллионам -
филантропов тропы?
И уже
бессилен
сам капиталист,
так
его
машина размахалась, -
строй его
несёт,
как пожелтелый лист,
кризисов
и забастовок хАос.
- В чей карман
стекаем
золотою лавой?
С кем идти
и на кого пенять? -
Класс миллионоглавый
напрягает глаз -
себя понять.
Время
часы
капитала
крАло,
побивая
прожекторов яркость.
Время
родило
брата Карла -
старший
ленинский брат
Маркс.
Маркс!
Встаёт глазам
седин портретных рама.
Как же
жизнь его
от представлений далека!
Люди
видят
замурованного в мрамор,
гипсом
холодеющего старика.
Но когда
революционной тропкой
первый
делали
рабочие
шажок,
о, какой
невероятной топкой
сердце Маркс
и мысль свою зажёг!
Будто сам
в заводе каждом
стоя стОймя,
будто
каждый труд
размозоливая лично,
грабящих
прибавочную стоимость
за руку
поймал с поличным.
Где дрожали тельцем,
не вздымая глаз свой
даже
до пупа
биржевика-дельца,
Маркс
повёл
разить
войною классовой
золотого
до быка
доросшего тельцА.
Нам казалось -
в коммунизмовы затоны
только
волны случая
закинут
нас
юлЯ.
Маркс
раскрыл
истории законы,
пролетариат
поставил у руля.
Книги Маркса
не набора гранки,
не сухие
цифр столбцы -
Маркс
рабочего
поставил нА ноги
и повёл
колоннами
стройнее цифр.
Вёл
и говорил: -
сражаясь лягте,
дело -
корректура
выкладкам ума.
Он придёт,
придёт
великий практик,
поведёт
полями битв,
а не бумаг! -
Жерновами дум
последнее мелЯ
и рукой
дописывая
восковой,
знаю,
Марксу
виделось
видение Кремля
и коммуны
флаг
над красною Москвой.
Назревали,
зрели дни,
как дыни,
пролетариат
взрослел
и вырос из ребят.
Капиталовы
отвесные твердыни
валом размывают
и дробят.
У каких-нибудь
годов
на расстоянии
сколько гроз
гудит
от нарастаний.
Завершается
восстанием
гнева нарастание,
нарастают
революции
за вспышками восстаний.
Крут
буржуев
озверевший норов.
Тьерами растерзанные,
воя и стеная,
тени прадедов,
парижских коммунаров,
и сейчас
вопят
парижскою стеною:
- Слушайте, товарищи!
Смотрите, братья!
Горе одиночкам -
выучьтесь на нас!
Сообща взрывайте!
Бейте партией!
Кулаком
одним
собрав
рабочий класс. -
Скажут:
«Мы вожди»,
а сами -
шаркунами?
За речами
шкуру
распознать умей!
Будет вождь
такой,
что мелочами с нами -
хлеба проще,
рельс прямей.
Смесью классов,
вер,
сословий
и наречий
на рублях колёс
землища двигалась.
Капитал
ежом противоречий
рос вовсю
и креп,
штыками иглясь.
Коммунизма
призрак
по Европе рыскал,
уходил
и вновь
маячил в отдаленьи…
По всему поэтому
в глуши Симбирска
родился
обыкновенный мальчик
Ленин.
Я знал рабочего.
Он был безграмотный.
Не разжевал
даже азбуки соль.
Но он слышал,
как говорил Ленин,
и он
знал - всё.
Я слышал
рассказ
крестьянина-сибирца.
Отобрали,
отстояли винтовками
и раем
разделали селеньице.
Они не читали
и не слышали Ленина,
но это
были ленинцы.
Я видел горы -
на них
и куст не рос.
Только
тучи
на скалы
упали ничком.
И на сто вёрст
у единственного горца
лохмотья
сияли
ленинским значком.
Скажут -
это
о булавках Ахи.
Барышни их
вкалывают
из кокетливых причуд.
не булавка вколота -
значком
прожгло рубахи
сердце,
полное
любовью к Ильичу.
Этого
не объяснишь
церковными славянскими
крюками,
и не бог
ему
велел -
избранник будь!
Шагом человеческим,
рабочими руками,
собственною головой
прошёл он
этот путь.
Сверху
взгляд
на Россию брось -
рассинелась речками,
словно
разгулялась
тысяча розг,
словно
плетью исполосована.
Но синЕй,
чем вода весной,
синяки
Руси крепостной.
Ты
с боков
на Россию глянь -
и куда
глаза ни кинь,
упираются
небу в склянь
горы,
каторги
и рудники.
Но и каторг
больнее была
у фабричных станков
кабала.
Были страны
богатые более,
красивее видал
и умней.
Но земли
с ещё большей болью
не довиделось
видеть
мне.
Да, не каждый
удар
сотрёшь со щеки.
Крик крепчал:
- Подымайтесь
за землю и волю вы! -
И берутся
бунтовщики-
одиночки
за бомбу
и за ревОльвер.
Хорошо
в царя
вогнать обойму!
Ну, а если
только пыль
взметнёшь у колеса?!
Подготовщиком
цареубийства
пойман
брат Ульянова,
народоволец
Александр.
Одного убьёшь -
другой
во весь свой пыл
пытками
ушедших
переплюнуть тужится.
И Ульянов
Александр
повешен был
тысячным из шлиссельбуржцев.
И тогда
сказал
Ильич семнадцатигодовый -
это слово
крепче клятв
солдатом поднятой руки:
- Брат,
мы здесь
тебя сменить готовы,
победим,
но мы
пойдём путём другим! -
Оглядите памятники -
видите
героев род вы?
Станет Гоголем,
а ты
венком его величь.
Не такой -
чернорабочий,
ежедневный подвиг
на плечи себе
взвалил Ильич.
Он вместе,
учит в кузничной пасти,
как быть,
чтоб зарплата
взросла пятаком.
Что делать,
если
дерётся мастер.
Как быть,
чтоб хозяин
поил кипятком,
Но не мелочь
целью в конце:
победив,
не стой так
над одной
сметённой лужею.
Социализм - цель.
Капитализм - враг.
Не веник -
винтовка оружие.
Тысячи раз
одно и то же
он вбивает
в тугой слух,
а назавтра
друг в друга вложит
руки
понявших двух,
Вчера - четыре,
сегодня - четыреста.
Таимся,
а завтра
в открытую встанем,
и эти
четыреста
в тысячи вырастут.
Трудящихся мира
подымем восстанием.
Мы уже
не тише вод,
травинок ниже -
гнев
у трудящихся
густится в туче.
Режет
молниями
Ильичёвых книжек.
Сыпет
градом
прокламаций и летучек,
Бился
об Ленина
тёмный класс,
тёк
от него
в просветленьи,
и, обданный
силой
и мыслями масс,
с классом
рос
Ленин.
И уже
превращается в быль
то,
в чём юношей
Ленин клЯлся:
- Мы
не одиночки,
мы -
союз борьбы
за освобождение
рабочего класса. -
Ленинизм идёт
всё далее
и более
вширь
учениками
Ильичёвой выверки.
Кровью
вписан
героизм подполья
в пыль
и в слякоть
бесконечной Володимирки.
Нынче
нами
шар земной заверчен.
Даже
мы,
в кремлёвских креслах если, -
скольким
вдруг
из-за декретов Нерчинск
кандалами
раззвенится в кресле!
Вам
опять
напомню птичий путь я.
За волчком -
трамваев
электрическая рысь.
Кто
из вас
решётчатые прутья
не царапал
и не грыз?!
Лоб
разбей
о камень стенки тесной -
за тобою
смыли камеру
и замели.
«Служил ты недолго, но честно
на благо родимой земли».
Полюбилась Ленину
в какой из ссылок
этой песни
траурная сила?
Говорили -
мужичок
своей пойдёт дорогой,
заведёт
социализм
бесхитростен и прост.
Нет,
и Русь
от труб
становится сторОгой.
Город
дымной бородой оброс.
Не попросят в рай -
пожалуйста,
войдите -
через труп буржуазии
коммунизма шаг.
Ста крестьянским миллионам
пролетариат водитель.
Ленин -
пролетариев вожак.
Понаобещает либерал
или эсерик прыткий,
сам охочий до рабочих шей, -
Ленин
фразочки
с него
пооборвёт до нитки,
чтоб из книг
сиял
в дворянском нагише.
И нам
уже
не разговорцы досужие,
что-де свобода,
что люди братья, -
мы
в марксовом всеоружии
одна
на мир
большевистская партия.
Америку
пересекаешь
в экспрессном купе,
идёшь Чухломой -
тебе
в глаза
вонзается теперь
РКП
и в скобках
маленькое «б».
Теперь
на Марсов
охотится Пулково,
перебирая
небесный ларчик.
Но миру
эта
строчная буква
в сто крат красней,
грандиозней
и ярче.
Слова
у нас
до важного самого
в привычку входят,
ветшают, как платье.
Хочу
сиять заставить заново
величественнейшее слово
«ПАРТИЯ».
Единица! -
Кому она нужна?!
Голос единицы
тоньше писка.
Кто её услышит? -
Разве жена!
И то
если не на базаре,
а близко.
Партия -
это
единый ураган,
из голосов спрессованный
тихих и тонких,
от него
лопаются
укрепления врага,
как в канонаду
от пушек
перепонки.
Плохо человеку,
когда он один.
Горе одному,
один не воин -
каждый дюжий
ему господин,
и даже слабые,
если двое.
А если
в партию
сгрУдились малые -
сдайся, враг,
замри
и ляг!
Партия -
рука миллионопалая,
сжатая
в один
громящий кулак.
Единица - вздор,
единица - ноль,
один -
даже если
очень важный -
не подымет
простое
пятивершковое бревно,
тем более
дом пятиэтажный.
Партия -
это
миллионов плечи,
друг к другу
прижатые туго.
Партией
стройки
в небо взмечем,
держа
и вздымая друг друга.
Партия -
спинной хребет рабочего класса.
Партия -
бессмертие нашего дела.
Партия - единственное,
что мне не изменит.
Сегодня приказчик,
а завтра
царства стираю в карте я.
Мозг класса,
дело класса,
сила класса,
слава класса -
вот что такое партия.
Партия и Ленин -
близнецы-братья
кто более
матери-истории ценен?
Мы говорим Ленин,
подразумеваем -
партия,
мы говорим
партия,
подразумеваем -
Ленин.
Ещё
горой
коронованные глАвы,
и буржуи
чернеют
как вороны в зиме,
но уже
горение
рабочей лавы
по кратеру партии
рвётся из-под земель.
Девятое января.
Конец гапонщины.
Падаем,
царским свинцом косимы.
Бредня
о милости царской
прикончена
с бойней Мукденской,
с треском Цусимы.
Довольно!
Не верим
разговорам посторонним!
Сами
с оружием
встали пресненцы.
Казалось -
сейчас
покончим с троном,
за ним
и буржуево
кресло треснется.
Ильич уже здесь.
Он изо дня нА день
проводит
с рабочими
пятый год.
Он рядом
на каждой стоит баррикаде,
ведёт
всего восстания ход.
Но скоро
прошла
лукавая вестийка -
«свобода».
Бантики люди надели,
царь
на балкон
выходил с манифестиком.
А после
«свободной»
медовой недели
речи,
банты
и пения плавные
пушечный рёв
покрывает басом:
по крови рабочей
пустился в плавание
царёв адмирал,
каратель Дубасов.
Плюнем в лицо
той белой слякоти,
сюсюкающей
о зверствах Чека!
Смотрите,
как здесь,
связавши зА локти,
рабочих нАсмерть
секли по щекам.
Зверела реакция.
Интеллигентчики
ушли от всего
и всё изгадили.
Заперлись дома,
достали свечки,
ладан курят -
богоискатели.
Сам заскулил
товарищ Плеханов:
- Ваша вина,
запутали, братцы!
Вот и пустили
крови лохани!
Нечего
зря
за оружье браться. -
Ленин
в этот скулёж недужный
врезал голос
бодрый и зычный:
- Нет,
за оружие
браться нужно,
только более
решительно и энергично.
Новых восстаний вижу день я.
Снова подымется
рабочий класс.
Не защита -
нападение
стать должно
лозунгом масс. -
И этот год
в кровавой пене
и эти раны
в рабочем стане
покажутся
школой
первой ступени
в грозе и буре
грядущих восстаний.
И Ленин
снова
в своём изгнании
готовит
нас
перед новой битвой,
Он учит
и сам вбирает знание,
он партию
вновь
собирает разбитую.
Смотри -
забастовки
вздымают год,
ещё -
и к восстанию сумеешь сдвинуться ты.
Но вот
из лет
подымается
страшный четырнадцатый.
Так пишут -
солдат-де
раскурит трубку,
балакать пойдёт
о походах древних,
но эту
всемирнейшую мясорубку
к какой приравнять
к Полтаве,
к Плевне?!
Империализм
во всём оголении -
живот наружу,
с вставными зубами,
и море крови
ему по колени -
сжирает страны,
вздымая штыками.
Вокруг него
его подхалимы -
патриоты -
приспособились Вовы -
пишут,
руки предавшие вымыв:
- Рабочий,
дерись
до последней крови! -
Земля -
горой
железного лома,
а в ней
человечья
рвань и рваль,
Среди
всего сумасшедшего дома
трезвый
встал
один Циммервальд.
Отсюда
Ленин
с горсточкой товарищей
встал над миром
и поднял над
мысли
ярче
всякого пожарища,
голос
громче
всех канонад.
Оттуда -
миллионы
канонадою в уши,
стотысячесабельной
конницы бег,
отсюда,
против
и сабель и пушек, -
скуластый
и лысый
один человек.
- Солдаты!
Буржуи,
предав и продав,
к туркам шлют,
за Верден,
на Двину.
Довольно!
Превратим
войну народов
в гражданскую войну!
Довольно
разгромов,
смертей и ран,
у наций
нет
никакой вины.
Против
буржуазии всех стран
подымем
знамя
гражданской войны! -
Думалось:
сразу
пушка-печка
чихнёт огнём
и сдунет гнилью,
потом поди,
ищи человечка,
поди,
вспоминай его фамилию.
Глоткой орудий,
шипевших и вывших,
друг другу
страны
орут -
на колени!
Додрались,
и вот
никаких победивших -
один победил
товарищ Ленин.
Империализма прорва!
Мы
истощили
терпенье ангельское.
Ты
восставшею
Россией прорвана
от Тавриза
и до Архангельска.
Империя -
это тебе не кУра!
Клювастый орёл
с двухглавою властью.
А мы,
как докуренный окурок,
просто
сплюнули
их династью.
Огромный,
покрытый кровавою ржою,
народ,
голодный и голоштанный,
к Советам пойдёт
или будет
буржую
таскать,
как и встарь,
из огня каштаны?
- Народ
разорвал
оковы царьи,
Россия в буре,
Россия в грозе, -
читал
Владимир Ильич
в Швейцарии,
дрожа,
волнуясь
над кипой газет.
Но что
по газетным узнаешь клочьям?
На аэроплане
прорваться б ввысь,
туда,
на помощь
к восставшим рабочим, -
одно желанье,
единая мысль.
Поехал,
покорный партийной воле,
в немецком вагоне,
немецкая пломба.
О, если бы
знал
тогда Гогенцоллерн,
что Ленин
и в их монархию бомба!
Питерцы
всё ещё
всем на радость
лобзались,
скакали детишками малыми,
но в красной ленточке,
слегка припарадясь,
Невский
уже
кишел генералами.
За шагом шаг -
и дойдут до точки,
дойдут
и до полицейского свиста.
Уже
начинают
казать ноготочки
буржуи
из лапок своих пушистых.
Сначала мелочь -
вроде малькОв.
Потом повзрослее -
от шпротов до килечек.
Потом Дарданельский,
в девичестве Милюков,
за ним
с коронацией
прёт Михаильчик,
Премьер
не власть -
вышивание гладью!
Это
тебе
не грубый нарком.
Прямо девушка -
иди и гладь её!
Истерики закатывает,
поёт тенорком.
Ещё
не попало
нам
и росинки
от этих самых
февральских свобод,
а у оборонцев -
уже хворостинки -
«марш, марш на фронт,
рабочий народ».
И в довершение
пейзажа славненького,
нас предававшие
и до
и потОм,
вокруг
сторожами
эсеры да Савинковы,
меньшевики -
учёным котом.
И в город,
уже
заплывающий салом,
вдруг оттуда,
из-за Невы,
с Финляндского вокзала
по Выборгской
загрохотал броневик.
И снова
ветер
свежий, крепкий
валы
революции
поднял в пене.
Литейный
залили
блузы и кепки.
«Ленин с нами!
Да здравствует Ленин!»
- Товарищи! -
и над головами
первых сотен
вперёд
ведущую
руку выставил. -
- Сбросим
эсдечества
обветшавшие лохмотья.
Долой
власть
соглашателей и капиталистов!
Мы -
голос
воли низа,
рабочего низа
всего света,
да здравствует
партия,
строящая коммунизм,
да здравствует
восстание
за власть Советов! -
Впервые
перед толпой обалделой
здесь же,
перед тобою,
близ,
встало,
как простое
делаемое дело,
недосягаемое слово -
«социализм».
Здесь же,
из-за заводов гудящих,
сияя горизонтом
во весь свод,
встала
завтрашняя
коммуна трудящихся -
без буржуев,
без пролетариев,
без рабов и господ.
На толщь
окрутивших
соглашательских верёвок
слова Ильича
ударами топора.
И речь
прерывало
обвалами рёва:
«Правильно, Ленин!
Верно!
Пора!»
Дом
Кшесинской,
за дрыгоножество
подаренный,
нынче -
рабочая блузница.
Сюда течёт
фабричное множество,
здесь
закаляется
в ленинской кузнице.
«Ешь ананасы,
рябчиков жуй,
день твой последний
приходит, буржуй».
Уж лезет
к сидящим
в хозяйском стуле -
как живёте
да что жуёте?
Примериваясь,
в июле
за горло потрогали
и за животик.
Буржуевы зубья
ощерились разом.
- Раб взбунтовался!
Плетями,
да в кровь его!
И ручку
Керенского
водят приказом -
на мушку Ленина!
В Кресты Зиновьева!
И партия
снова
ушла в подполье.
Ильич на Разливе,
Ильич в Финляндии.
Но ни чердак,
ни шалаш,
ни поле
вождя
не дадут
озверелой банде их.
Ленина не видно,
но он близ.
По тому,
работа движется как,
видна
направляющая
ленинская мысль,
видна
ведущая
ленинская рука.
Словам Ильичёвым -
лучшая почва:
падают,
сейчас же
дело растя,
и рядом
уже
с плечом рабочего -
плечи
миллионов крестьян.
И когда
осталось
на баррикады выйти,
день
наметив
в ряду недель,
Ленин
сам
явился в Питер:
- Товарищи,
довольно тянуть канитель!
Гнёт капитала,
голод-уродина,
войн бандитизм,
интервенция вОрья -
будет! -
покажутся
белее родинок
на теле бабушки,
древней истории. -
И оттуда,
на дни
оглядываясь эти,
голову
Ленина
взвидишь сперва.
Это
от рабства
десяти тысячелетий
к векам
коммуны
сияющий перевал.
Пройдут
года
сегодняшних тягот,
летом коммуны
согреет летА,
и счастье
сластью
огромных ягод
дозреет
на красных
октябрьских цветах.
И тогда
у читающих
ленинские веления,
пожелтевших
декретов
перебирая листки,
выступят
слёзы,
выведенные из употребления,
и кровь
волнением
ударит в виски.
Когда я
итожу
то, что прОжил,
и роюсь в днях -
ярчайший где.
я вспоминаю
одно и то же -
двадцать пятое,
первый день.
Штыками
тычется
чирканье молний,
матросы
в бомбы
играют, как в мячики.
От гуда
дрожит
взбудораженный Смольный.
В патронных лентах
внизу пулемётчики.
- Вас
вызывает
товарищ Сталин.
Направо
третья,
он
там. -
- Товарищи,
не останавливаться!
Чего стали?
В броневики
и на почтамт! -
- По приказу
товарища Троцкого! -
- Есть! -
повернулся
и скрылся скоро,
и только
на ленте
у флотского
под лампой
блеснуло -
«Аврора».
Кто мчит с приказом,
кто в куче споря
кто щёлкал
затвором
на левом колене.
Сюда
с того конца коридорища
бочком
пошёл
незаметный Ленин.
Уже
Ильичём
поведённые в битвы,
ещё
не зная
его по портретам,
толкались,
орали,
острее бритвы
солдаты друг друга
крыли при этом.
И в этой желанной
железной буре
Ильич,
как будто
даже заспанный,
шагал,
становился
и глаз, сощуря,
вонзал,
заложивши
руки зА спину.
В какого-то парня
в обмотках,
лохматого,
уставил
без промаха бьющий глаз,
как будто
сердце
с-под слов выматывал,
как будто
душу
тащил из-под фраз.
И знал я,
что всё
раскрыто и понято
и этим
глазом
наверное выловится -
и крик крестьянский,
и вопли фронта,
и воля нобельца,
и воля путиловца.
Он
в черепе
сотней губерний ворочал,
людей
носил
до миллиардов полутора,
Он
взвешивал
мир
в течение ночи,
а утром:
- Всем!
Всем!
Всем это -
фронтам,
кровью пьяным,
рабам
всякого рода,
в рабство
богатым отданным.
Власть Советам!
Земля крестьянам!
Мир народам!
Хлеб голодным!
Буржуи
прочли
- погодите,
выловим. -
животики пятят
доводом веским -
ужо им покажут
Духонин с Корниловым,
покажут ужо им
Гучков с Керенским.
Но фронт
без боя
слова эти взяли -
деревня
и город
декретами залит,
и даже
безграмотным
сердце прожёг.
Мы знаем,
не нам,
а им показали,
какое такое бывает
«ужо».
Переходило
от близких к ближним,
от ближних
дальним взрывало сердца:
«Мир хижинам,
война,
война,
война дворцам!»
Дрались
в любом заводе и цехе,
горохом
из городов вытряхали,
а сзади
шаганье октябрьское
метило вехи
пылающих
дворянских усадеб.
Земля -
подстилка под ихними порками,
и вдруг
её,
как хлебища в узел,
со всеми ручьями её
и пригорками
крестьянин взял
и зажал, закорузел.
В очках
манжетщики,
злобой похаркав,
ползли туда,
где царство да графство.
Дорожка скатертью!
Мы и кухарку
каждую
выучим
управлять государством!
Мы жили
пока
производством ротаций.
С окопов
летело
в немецкие уши:
- Пора кончать!
Выходите брататься! -
И фронт
расползался
в улитки теплушек.
Такую ли
течь
загородите горстью?
Казалось -
наша лодчонка кренится -
Вильгельмов сапог,
Николаева шпористей,
сотрёт
Советской страны границы.
Пошли эсеры
в плащах распашонкой,
ловили бегущих
в своё словоблудьище,
тащили
по-рыцарски
глупой шпажонкой
красиво
сразить
броневые чудища!
Ильич
петушившимся
крикнул:
- Ни с места!
Пусть партия
взвалит
и это бремя.
Возьмём
передышку похабного Бреста.
Потеря - пространство,
выигрыш - время. -
Чтоб не передОхнуть
нам
в передышку,
чтоб знал -
запомнят удАры мои,
себя
не муштровкой -
сознанием вышколи,
стройся
рядами
Красной Армии.
Историки
с гидрой плакаты выдерут
- чи эта гидра была,
чи нет? -
а мы
знавали
вот эту гидру
в её
натуральной величине.
«Мы смело в бой пойдём
за власть Советов
и как один умрем
в борьбе за это!»
Деникин идёт.
Деникина выкинут,
обрушенный пушкой
подымут очаг.
Тут Врангель вам -
на смену Деникину.
Барона уронят -
уже Колчак.
Мы жрали кору,
ночёвка - болотце,
но шли
миллионами красных звёзд,
и в каждом - Ильич,
и о каждом заботится
на фронте
в одиннадцать тысяч вёрст.
Одиннадцать тысяч вёрст
окружность,
а сколько
вдоль да поперёк!
Ведь каждый дом
атаковывать нужно,
каждый
врага
в подворотнях берёг.
Эсер с монархистом
шпионят бессонно -
где жалят змеёй,
где рубят с плеча.
Ты знаешь
путь
на завод Михельсона?
Найдёшь
по крови
из ран Ильича.
Эсеры
целят
не очень верно -
другим концом
да себя же
в бровь.
Но бомб страшнее
и пуль револьвЕрных
осада голода,
осада тифОв.
Смотрите -
кружат
над крошками мушки,
сытней им,
чем нам
в осьмнадцатом году, -
простаивали
из-за осьмушки
сутки
в улице
на холоду.
Хотите сажайте,
хотите травите -
завод за картошку -
кому он не жалок!
И десятикорпусный
судостроитель
пыхтел
и визжал
из-за зажигалок.
А у кулаков
и масло и пышки.
Расчёт кулаков
простой и верненький -
запрячь хлебА
да зарой в кубышки
николаевки
да кЕренки.
Мы знаем -
голод
сметает начисто,
тут нужен зажим,
а не ласковость воска,
и Ленин
встаёт
сражаться с кулачеством
и продотрядами
и продразвёрсткой.
Разве
в этакое время
слово «демократ»
набредёт
какой головке дурьей?!
Если бить,
так чтоб под ним
панель была мокра:
ключ побед -
в железной диктатуре.
Мы победили,
но мы
в пробоинах:
машина стала,
обшивка -
лохмотья.
Валы обломков!
Лохмотьев обойных!
Идите залейте!
Возьмите и смойте!
Где порт?
Маяки
поломались в порту,
кренимся,
мачтами
волны крестя!
Нас опрокинет -
на правом борту
в сто миллионов
груз крестьян.
В восторге враги
заливаются воя,
но так
лишь Ильич умел и мог -
он вдруг
повернул
колесо рулевое
сразу
на двадцать румбов вбок.
И сразу тишь,
дивящая даже;
крестьяне
подвозят
к пристани хлеб.
Обычные вывески
- купля -
- продажа -
- нэп.
Прищурился Ленин:
- Чинитесь пока чего,
аршину учись,
не научишься -
плох. -
Команду
усталую
берег покачивал.
Мы к буре привыкли,
что за подвох?
Залив
Ильичём
указан глубокий
и точка
смычки-причала
найдена,
и плавно
в мир,
строительству в доки,
вошла
Советских республик громадина.
И Ленин
сам
где железо,
где дерево
носил
чинить
пробитое место.
Стальными листами
вздымал
и примеривал
кооперативы,
лавки
и тресты.
И снова
становится
Ленин штурман,
огни по бортам,
впереди и сзади.
Теперь
от абордажей и штурма
мы
перейдём
к трудовой осаде.
Мы
отошли,
рассчитавши точно.
Кто разложился -
на берег
за вОрот.
Теперь вперёд!
Отступленье окончено.
РКП,
команду на борт!
Коммуна - столетия,
что десять лет для ней?
Вперёд -
и в прошлом
скроется нэпчик.
Мы двинемся
во сто раз медленней,
зато
в миллион
прочней и крепче.
Вот этой
мелкобуржуазной стихии
ещё
колышется
мёртвая зыбь,
но тихие
тучи
молнией выев,
уже -
нарастанье
всемирной грозы.
Враг
сменяет
врага поределого,
но будет -
над миром
зажжём небеса
- но это
уже
полезней проделывать,
чем
об этом писать. -
Теперь,
если пьёте
и если едите,
на общий завод ли
идём
с обеда,
мы знаем -
пролетариат - победитель,
и Ленин -
организатор победы.
От Коминтерна
до звонких копеек,
серпом и молотом
в новой меди,
одна
неписаная эпопея -
шагов Ильича
от победы к победе.
Революции -
тяжёлые вещи,
один не подымешь -
согнётся нога.
Но Ленин
меж равными
был первейший
по силе воли,
ума рычагам.
Подымаются страны
одна за одной -
рука Ильича
указывала верно:
народы -
чёрный,
белый
и цветной -
становятся
под знамя Коминтерна.
Столпов империализма
непреклонные колонны -
буржуи
пяти частей света,
вежливо
приподымая
цилиндры и короны,
кланяются
Ильичёвой республике советов.
Нам
не страшно
усилие ничьё,
мчим
вперёд
паровозом труда..
и вдруг
стопудовая весть -
с Ильичём
удар.
Если бы
выставить в музее
плачущего большевика,
весь день бы
в музее
торчали ротозеи.
Ещё бы -
такое
не увидишь и в века!
Пятиконечные звёзды
выжигали на наших спинах
панские воеводы.
Живьём,
по голову в землю,
закапывали нас банды
Мамонтова.
В паровозных топках
сжигали нас японцы,
рот заливали свинцом и оловом,
отрекитесь! - ревели,
но из
горящих глоток
лишь три слова:
- Да здравствует коммунизм! -
Кресло за креслом,
ряд в ряд
эта сталь,
железо это
вваливалось
двадцать второго января
в пятиэтажное здание
Съезда советов.
Усаживались,
кидались усмешкою,
решали
пОходя
мелочь дел.
Пора открывать!
Чего они мешкают?
Чего
президиум,
как вырубленный, поредел?
Отчего
глаза
краснее ложи?
Что с Калининым?
Держится еле.
Несчастье?
Какое?
Быть не может!
А если с ним?
Нет!
Неужели?
Потолок
на нас
пошёл снижаться вороном.
Опустили головы -
ещё нагни!
Задрожали вдруг
и стали чёрными
люстр расплывшихся огни.
Захлебнулся
колокольчика ненужный щёлк.
Превозмог себя
и встал Калинин.
Слёзы не сжуёшь
с усов и щёк.
Выдали.
Блестят у бороды на клине.
Мысли смешались,
голову мнут.
Кровь в виски,
клокочет в вене:
- Вчера
в шесть часов пятьдесят минут
скончался товарищ Ленин! -
Этот год
видал,
чего не взвидят сто.
День
векам
войдёт
в тоскливое преданье.
Ужас
из железа
выжал стон.
По большевикам
прошло рыданье.
Тяжесть страшная!
Самих себя же
выволакивали
волоком.
Разузнать -
когда и как?
Чего таят!
В улицы
и в переулки
катафалком
плыл
Большой театр.
Радость
ползёт улиткой.
У горя
бешеный бег.
Ни солнца,
ни льдины слитка -
всё
сквозь газетное ситко
чёрный
засеял снег.
На рабочего
у станка
весть набросилась.
Пулей в уме.
И как будто
слезЫ стакан
опрокинули на инструмент.
И мужичонко,
видавший виды,
смерти
в глаз
смотревший не раз,
отвернулся от баб,
но выдала
кулаком
растёртая грязь.
Были люди - кремень,
и эти
прикусились,
губу уродуя.
Стариками
рассерьёзничались дети,
и, как дети,
плакали седобородые.
Ветер
всей земле
бессонницею выл,
и никак
восставшей
не додумать до конца,
что вот гроб
в морозной
комнатёночке Москвы
революции
и сына и отца.
Конец,
конец,
конец.
Кого
уверять!
Стекло -
и видите под…
Это
его
несут с Павелецкого
по городу,
взятому им у господ.
Улица,
будто рана сквозная -
так болит
и стонет так.
Здесь
каждый камень
Ленина знает
по топоту
первых
октябрьских атак.
Здесь
всё,
что каждое знамя
вышило,
задумано им
и велено им.
Здесь
каждая башня
Ленина слышала,
за ним
пошла бы
в огонь и в дым.
Здесь
Ленина
знает
каждый рабочий,
сердцА ему
ветками ёлок стели.
Он в битву вёл,
победу пророчил,
и вот
пролетарий -
всего властелин.
Здесь
каждый крестьянин
Ленина имя
в сердце
вписал
любовней, чем в святцы.
Он зЕмли
велел
назвать своими,
что дедам
в гробах,
засеченным, снятся.
И коммунары
с-под площади Красной,
казалось,
шепчут:
- Любимый и милый!
Живи,
и не надо
судьбы прекрасней -
сто раз сразимся
и ляжем в могилы! -
Сейчас
прозвучали б
слова чудотворца,
чтоб нам умереть
и его разбудят, -
плотина улиц
враспашку раствОрится,
и с песней
на смерть
ринутся люди.
Но нету чудес,
и мечтать о них нечего.
Есть Ленин,
гроб
и согнУтые плечи.
Он был человек
до конца человечьего -
неси
и казнись
тоской человечьей.
Вовек
такого
бесценного груза
ещё
не несли
океаны наши,
как гроб этот красный,
к Дому союзов
плывущий
на спинах рыданий и маршей.
Ещё
в караул
вставала в почётный
суровая гвардия
ленинской выправки,
а люди
уже
прожидают, впечатаны
во всю длину
и Тверской
и Димитровки.
В семнадцатом
было -
в очередь дочери
за хлебом не вышлешь -
завтра съем!
Но в эту
холодную,
страшную очередь
с детьми и с больными
встали все.
Деревни
строились
с городом рядом.
То мужеством горе,
то детскими вызвенит.
Земля труда
проходила парадом -
живым
итогом
ленинской жизни.
Жёлтое солнце,
косое и лаковое,
взойдёт,
лучами к подножью кидается.
Как будто
забитые,
надежду оплакивая,
склоняясь в горе,
проходят китайцы.
Вплывали
ночи
на спинах дней,
часы меняя,
путая даты.
Как будто
не ночь
и не звёзды на ней,
а плачут
над Лениным
негры из Штатов.
Мороз небывалый
жарил подошвы.
А люди
днюют
давкою тесной.
Даже
от холода
бить в ладоши
никто не решается -
нельзя,
неуместно.
Мороз хватает
и тащит,
как будто
пытает,
насколько в любви закалённые.
Врывается в толпы.
В давку запутан,
вступает
вместе с толпой за колонны.
Ступени растут,
разрастаются в риф.
Но вот
затихает
дыханье и пенье,
и страшно ступить -
под ногою обрыв -
бездонный обрыв
в четыре ступени.
Обрыв
от рабства в сто поколений,
где знают
лишь золота звонкий резон.
Обрыв
и край -
это гроб и Ленин,
а дальше -
коммуна
во весь горизонт.
Что увидишь?!
Только лоб егО лишь,
и Надежда Константиновна
в тумане
за…
Может быть,
в глаза без слёз
увидеть можно больше.
Не в такие
я
смотрел глаза.
Знамён
плывущих
склоняется шёлк
последней
почестью отданной:
«Прощай же, товарищ,
ты честно прошёл
свой доблестный путь, благородный».
Страх.
Закрой глаза
и не гляди -
как будто
идёшь
по проволоке прОвода.
Как будто
минуту
один на один
остался
с огромной
единственной правдой.
Я счастлив.
Звенящего марша вода
относит
тело моё невесомое.
Я знаю -
отныне
и навсегда
во мне
минута
эта вот самая.
Я счастлив,
что я
этой силы частица,
что общие
даже слёзы из глаз.
Сильнее
и чище
нельзя причаститься
великому чувству
по имени -
класс!
Знамённые
снова
склоняются крылья,
чтоб завтра
опять
подняться в боИ -
«Мы сами, родимый, закрыли
орлиные очи твои».
Только б не упасть,
к плечу плечо,
флаги вычернив
и вЕками алея,
на последнее
прощанье с Ильичём
шли
и медлили у мавзолея.
Выполняют церемониал.
Говорили речи.
Говорят - и ладно.
Горе вот,
что срок минуты
мал -
разве
весь
охватишь ненаглядный!
Пройдут
и нАверх
смотрят с опаской,
на чёрный,
посыпанный снегом кружок.
Как бешено
скачут
стрелки на Спасской.
В минуту -
к последней четвёрке прыжок.
Замрите
минуту
от этой вести!
Остановись,
движенье и жизнь!
Поднявшие молот,
стыньте на месте.
Земля, замри,
ложись и лежи!
Безмолвие.
Путь величайший окончен.
Стреляли из пушки,
а может, из тыщи.
И эта
пальба
казалась не громче,
чем мелочь,
в кармане бренчащая -
в нищем.
До боли
раскрыв
убогое зрение,
почти заморожен,
стою не дыша.
Встаёт
предо мной
у знамён в озарении
тёмный
земной
неподвижный шар.
Над миром гроб,
неподвижен и нем.
У гроба
мы,
людей представители,
чтоб бурей восстаний,
дел и поэм
размножить то,
что сегодня видели.
Но вот
издалёка,
оттуда,
из алого
в мороз,
в караул умолкнувший наш,
чей-то голос -
как будто Муралова -
«Шагом марш».
Этого приказа
и не нужно даже -
реже,
ровнее,
твёрже дыша,
с трудом
отрывая
тело-тяжесть,
с площади
вниз
вбиваем шаг.
Каждое знамя
твёрдыми руками
вновь
над головою
взвито ввысь.
Топота потоп,
сила кругами,
ширясь,
расходится
миру в мысль.
Общая мысль
воедино созвеньена
рабочих,
крестьян
и солдат-рубак:
- Трудно
будет
республике без Ленина.
Надо заменить его -
кем?
И как?
Довольно
валяться
на перине, клоповой!
Товарищ секретарь!
НА тебе -
вот -
просим приписать
к ячейке еркаповой
сразу,
коллективно,
весь завод… -
Смотрят
буржуи,
глазки раскоряча,
дрожат
от топота крепких ног.
Четыреста тысяч
от станка
горячих -
Ленину
первый
партийный венок.
- Товарищ секретарь,
бери ручку…
Говорят - заменим…
Надо, мол…
Я уже стар -
берите внучика,
не отстаёт -
подай комсомол. -
Подшефный флот,
подымай якоря,
в море
пора
подводным кротам.
«По морям,
по морям,
нынче здесь,
завтра там».
Выше, солнце!
Будешь свидетель -
скорей
разглаживай траур утра.
В ногу
взрослым
вступают дети -
трА-та-та-тА-та
тА-та-та-тА.
«Раз,
два,
три!
Пионеры мы.
Мы фашистов не боимся,
пойдём на штыки».
Напрасно
кулак Европы задран.
Кроем их грохотом.
Назад!
Не сметь!
Стала
величайшим
коммунистом-организатором
даже
сама
Ильичёва смерть.
Уже
над трубами
чудовищной рощи,
руки
миллионов
сложив в древко,
красным знаменем
Красная площадь
вверх
вздымается
страшным рывком.
С этого знамени,
с каждой складки
снова
живой
взывает Ленин:
- Пролетарии,
стройтесь
к последней схватке!
Рабы,
разгибайте
спины и колени!
Армия пролетариев
встань стройна!
Да здравствует революция,
радостная и скорая!
Это -
единственная
великая война
из всех,
какие знала история.
[1924]
--------------------------------------------------
Источник: http://er3ed.qrz.ru/mayakowsky-lenin.htm