мне говорили - он не твое и станет,
не иди даже, а убегай прочь,
потому что такой как он не стоит страданий,
потому что внутри у него - мгла, сера и ночь
мне говорили, что он - абсолютное зло
и где-то за пазухой вычерчены три шестерки.
а я все бежала к нему, а не от него
и собственноручно себя пришивала к нему иголками.
с каждым прожитым днем люди теряли надежду,
что меня когда-то можно будет спасти.
я носила его чертей под своей одеждой
и кормила их пальцами своей же руки.
днем была светлой ромашкой
и просто его обнимала,
пока проходящие мимо кидали нам в спину кресты.
а ночью, став розой алой, так томно шептала,
что ничего под рубашкой нет,
кроме наготы.
так и стала не просто подпиткой, но музой.
целовала ночами шрамы на широкой спине,
по одному с плеч снимала стальные давящие грузы,
снимала с шеи веревку, когда доходил к петле.
а они все плевались и не могли поверить,
что я с ним все еще и до сих пор живая.
полынью и солью обсыпали и окна и двери,
когда мы на их ужас свои сущности обнажали.
и улыбались, да что там, ржали в лицо.
в их до смерти напуганные, жалкие лица.
он называл меня сукой, я его мудаком,
и все никак не могли друг другом напиться.
я стала не просто большим, я - индульгенция.
он по ночам мне в шею плакал и ее же рвал,
а я вся кровоточащая до самого сердца
целовала от его оборванных крыльев
шрамы.