Её считали ведьмой. Пряча лица,
Крестились спешно и не глядя вслед.
Никто не знал, как имя чаровницы,
Ни сколько ей на самом деле лет.
Поведал дед Никифор: "Мне сдаётся
Она пришла сюда в конце войны,
Остановилась в центре у колодца
Испить воды, передохнуть в тени".
Июньский полдень, время сенокоса,
В деревне тихо, как-никак страда.
Кудахчут куры, склёвывая просо,
Да тявкнет собачонка иногда.
Покой нарушил резкий крик, тревожный:
"Поберегитесь, кони понесли!"
Рвал возчик на себя нещадно вожжи,
И тут.. Мальцы играются в пыли.
Раскинув руки, словно на распятье,
Под вопли перепуганных детей,
Худая незнакомка в тёмном платье,
Остановила взглядом лошадей!
Не местная, чужачка ниоткуда
Устроилась в заброшенной избе.
И поползли вдоль улиц пересуды,
Мол, предаётся чёрной ворожбе
Затворницей слыла и домоседкой,
Смотрела гордо, но не свысока.
На людях появлялась крайне редко,
И не снимала никогда платка.
Лицо покрыто патиной печали,
Зов вечности в глубинах синих глаз,
И призраками, с губ её слетали,
Обрывки странных, непонятных фраз.
И если верить деревенским слухам,
Могла изгнать хворобу, боль унять.
Ну а ещё (судачили старухи)
И порчу напустить могла, как знать?
А в шестьдесят седьмом, в преддверьи лета,
И надо же, как раз на Первомай,
Отбыв свой срок и уцелев при этом,
В село вернулся бывший полицай.
Сумел сбежать с фашистами в начале,
Грехов и злодеяний шлейф за ним.
Нашли потом, но жаль - не расстреляли,
Теперь он полноправный гражданин.
Плевались бабы, стоя у порога,
А встретившись, спешили обойти.
И лишь чужачка, заслонив дорогу,
Остановилась на его пути.
Смотрела долго, пристально и прямо,
Из глаз её рвалась наружу ярь*:
"Я вижу, вспомнил ты!.. За дочь, за маму,
Пришла пора, за всех ответить, тварь!"
Иль быть тому, иль правда ворожея?
Да только под вечОр того же дня,
Свернул себе мерзавец напрочь шею,
Свалившись пьяным с крыши куреня.
А в День Победы, поклонясь сельчанам,
У сельсовета подошла к крыльцу
Та женщина. И форма капитана,
Была ей удивительно к лицу.
С улыбкой скромной, китель поправляя,
Произнесла: "Так точно, "ведьма" я!
Но только, если слышали, "ночная",
Фашисты нас боялись, как огня!"
От слов таких застыли молча люди,
На лицах многих виден явный стыд,
За всех танкист ответил, Павел Слюдин:
"Прости, сестра, и не держи обид".
И с той поры не стало больше сплетен ,
Досужие умолкли языки.
За мир и счастье мы теперь в ответе,
Поклон вам до земли, фронтовики!