Мне вспоминается…
Почему я тогда не остановил машину?!
Жалею до сих пор.
Было много в жизни берёз,
но, кажется, той не повторится.
Мы ехали с Вологды на легковушке.
Лютый день января был в разгаре.
Но лес с левой стороны от нас
скрывал в голубоватой прохладе теней
огнисто-холодное сверкание дня.
Убаюкивающий узор искр
сопровождал нас
да иногда
сквозь прогалину леса
прорывался острейший луч замороженного солнечного желтка.
И так же пушисто, ровно, тихо
покрывали снега ветви деревьев,
наклонившихся к дороге.
Кому не знакома
покойная радость зрения бесконечной анфилады оцепеневшего леса,
да ещё спрямленного архитектурно дорожным полотном?!
Счастье бытия
покойно было разлито во мне и в моём спутнике.
Не хватало во всём
какого-то всплеска смычка
разливающегося студного и солнечного январского дня.
Его очевидности.
Его невообразимой красоты.
Его сопричастности тихо горевшему в нас.
И вдруг…
И вдруг!
Да, это было так внезапно!
Слева,
там, где прощупывало искорками опушенные ветви низкое солнце,
внезапно ослепительно
засверкала гигантская снежная поляна.
Она была устремлена сверкающими огнями вверх.
Она не была ровна.
А в восхитительном центре
бодрого и аллилуйного блеска
взмыла мощная раскидистая берёза,
которая может родиться и вырасти такой
только в человеческом догляде,
только в сенокосном рае,
роднящем дерево и человека
в их труде и отдыхе.
Как сверхновая
взорвалась в наших глазах её могучая крона.
Отороченная ковкой лазурью января,
она прозвучала во мне
всей своей симфонией морозного огня,
заключённого в заиндевевших серёжках,
мягко обитых снежной ватой ветвях,
промороженном стволе,
торжественно возносящем к Богу световое великолепие!
Показалось
(и опять – вдруг!),
будто огнистое веселье поляны
бежит к подножию великого дерева
и резко взмывает к кроне.
И снова –
бежит и взмывает,
бежит и взмывает…
А берёза бросает на кипящее
бегущее к ней серебро
ни с чем не сравнимые
чистые голубые тени.
А искры кипят по голубым лоткам…
Машина шла ходко,
и моё потрясение было мгновенным.
Но до сих пор те секунды
мне кажутся каким-то знамением,
вспоминаются раз за разом
и больно волнуют той степенью красоты,
которая не повторяется никогда.
И которую не подвластно передать человеческими словами.
А может,
и нужен был тот ослепительный росчерк лепоты,
чтобы вечно томить и искушать красотой?