Кроша

- А я с ней не спал, - Кроша взял из костра веточку и прикурил от нее.
- Да, ладно. А с кем же тогда ты спал? – спросил кто-то из нас.
- Ни с кем.
- Не ври, давай, колись, - загалдели мы.
- Ну, чего пристали? Нет у меня никаких историй.

Мы были уверены, что Кроше, действительно, рассказать нечего. Мы приехали сюда, в подмосковный лес, на два дня, прихватив палатки, чисто мужским коллективом одноклассников. Теперь уже, бывших. В конце августа мы решили здесь отметить начало новой жизни. Мы знали, что потом всех разбросает. Так было у наших родителей, у старших друзей и, вообще, жизнь – штука непредсказуемая. Кто-то из нас в этом году поступил в институт, кто-то провалился и отправился в техникум, кому-то светит вкалывать на заводе, потом – армия, и мы еще долго не увидимся. Мы сидели вокруг костра и смотрели на мерцающий огонь. За нашими спинами плотной стеной стояла глухая черная ночь.
Огонь костра был уже не так жарок. Мы закопали в углях картошку и пустили по кругу бутылку водки. Каждый, по очереди, должен был разлить на всех и рассказать какую-нибудь историю из своей жизни на тему: «тёлки». Бутылка по кругу и история – это наша традиция. Темы каждый раз придумывались разные. К тому времени, когда костер почти догорел, свои истории рассказали все, кроме Кроши. В основном, говорили о том, как кто-то кого-то зажимал под школьной лестницей, кто-то хвастался, что потрогал сиськи у самой Пироговой – председателя пионерской дружины школы по кличке «Брестская крепость». У кого-то в багаже уже были отношения с замужней женщиной. Мы смеялись, вспоминая, как Ирка Сазонова стукнула на нас, когда мы курили за школой. Вообще, про Ирку все знали и перешептывались. Мы только делали вид, что умеем держать язык за зубами. И лишь сегодня, впервые, откровенно поделились друг с другом и вытащили всю правду: Ирка Сазонова, отличница и тихоня, дала практически всем сидящим сейчас у костра (а нас было двенадцать человек) и даже пацанам из параллельных классов. Кто бы мог подумать? Единственным, с кем она не спала, оказался Кроша, Сашка Крашенинников.

Он пришел к нам в школу в шестом классе. Действительно, Кроша. Небольшого роста, коренастый, шустрый, курил папиросы, в восьмом – уже пил по-взрослому, сидел на последней парте, где играл в карты на деньги. Сразиться с Крошей охотники находились всегда. Кто только не проигрывал ему. Да, что там говорить – все мальчишки и даже некоторые, особо задиристые девчонки. Один на один с девчонками Кроша замечен не был, ни за кем не приударял. Он с ними дружил, но только с теми, которые не вели бабских разговоров и были «рубаха-парень». Таких уважали все. Кто-то, конечно, не любил, но, всё равно, уважал. Кроша тоже пользовался уважением. За то, что умел дружить, заступался за слабых и держал слово.

Кроша разлил по кружкам водку, сделал один большой глоток, наколол на ветку картофелину и вытащил ее из костра. Мы, в ожидании, уставились на него.

- Ну, чё смотрите? - он оглядел нас. - Ладно, уговор есть уговор. Рассказываю. Мне только двенадцать исполнилось. Это еще, когда я в другой школе учился. Мать достала путевку в пионерский лагерь. По блату. Я, вообще, только лета и ждал. Всю зиму и всю весну. Лишь бы – из дома. Мне новых впечатлений хотелось, компаний. Общительный я был. Очень. Мать говорила, что в жизни я не пропаду – умею налаживать связи.

- Я чего-то не понял, - перебил друга Зорик, - это ты сейчас о себе? Что-то я не припомню твоей особой общительности.
- Говорю же, это было до нашего знакомства, - сказал Кроша.
- А, ну, тогда ладно, - отступил Зорик.
Мы все, не только Зорик, думали так же. Девчонок у Кроши не было. Он вполне мог бы замутить с какой-нибудь из них, но дальше дружбы дело у него не шло. Из пацанов Кроша закорешился с Зориком. В девятом классе они на пару попали в ментовку, когда ночью грабанули магазин канцтоваров – вынесли из него колонки. Это было время поголовного увлечения западной музыкой, и всем хотелось похвастаться музыкальной установкой. Ну, а где ее взять-то? На какие бабки? Они и забрались в магазин. Им, как малолеткам, срок не дали, только родителей оштрафовали. Когда их допрашивали поодиночке, оба брали вину на себя. Каждый говорил, что это была его идея. Ни один, ни другой товарища не заложил.

- Ну, чего, продолжать, что ли? – обиженно спросил Кроша.
Мы загудели: «Давай, конечно, говори, не тяни».

- В общем, приехал я в лагерь и понял, что он – не совсем обычный. Туда направляли малолетних преступников. Но меня это не испугало. Во-первых, я любил всё новое, во-вторых, в лагере я встретил своих старых корешей. Так что, целый месяц с ними меня устраивал. Единственное, чего там не было, так это девчонок. Я думал: это потому, что малолетних преступниц не бывает.
Прошло две недели. И тут до мамы дошло, куда она меня отправила. Она приехала забирать меня. Плачет, прижимает к себе и говорит:
 - Прости, сыночек, прости. Я не знала. Как же тебе здесь, наверное, плохо. Мне путевку для тебя дали недорого. Вот, я и взяла, на свою голову.
А я говорю:
- Да, нет, мам, нормально тут, все свои, не забирай меня.

Я очень не хотел уезжать. У меня там невеста появилась. Рядом село было, в нем –девчонки. Все пацаны уже выбрали себе. А мне досталась самая красивая. Цыганка. Папуша. Это имя такое. Ей тоже было двенадцать, как мне. Глаза черные, волосы длинные, тоже черные, а зубы белые-белые. И улыбка наивная, невинная. В общем, я влип. Ноги бежали к ней сами. Ну, и вот, мы встречались уже пять дней. Я к реке приходил. Мы сидели на берегу, целовались. Что-что, а целоваться я умел. Пацаны старшие научили, когда мне было девять. Один раз, когда пошел дождь, мы с ней перебрались в беседку. Так ее называли местные. На самом деле, это были четыре покосившихся столбика со съехавшей набок крышей. Ее здесь построили местные рыбаки. Они там дождь пережидали.

- Я что-то не догоняю, - перебил друга Зорик, - а чего ты мне никогда не рассказывал? Я тебе всё о своих тёлках говорил. А ты вот как?
- Так ты щас слушай, а то, вообще, замолчу, - попытался обидеться Кроша.
- Ладно, - примирительно сказал Зорик, - рассказывай. 

- Короче, мать успокоилась и уехала, - продолжал Кроша, - поняла, что я здесь не пропаду. И я, такой радостный, что меня не забрали, лечу к своей цыганочке. Бегу и, так сказать, репетирую, что буду говорить. Ну, типа, я люблю тебя, Папуша, женюсь на тебе, когда вырасту, ты только дождись меня, и прочее в том же роде.

Прибегаю к нашему месту, на берег. Вижу, Папуша сидит, руками коленки обняла, травинку жует. Волосы развеваются от ветра, а лицо такое серьезное, взрослое. Меня увидела, прям расплылась в улыбке. Ну, я рядом сел. Обнимаемся, целуемся. Нельзя же сразу – о важных вещах. А целовалась цыганочка по-взрослому. Только я, дурак, не знал, что с девчонками можно еще что-то делать, кроме поцелуев. Целую ее и думаю: пора. Делаю глубокий вдох и говорю:
- Знаешь, Папуша, я тут подумал…
И вдруг вижу: рядом, с ее стороны, сидит мой дружбан по лагерю, Юрок по кличке «Монпасье». Он, собака, подошел как-то тихо. Он в этом лагере оказался после ограбления продуктового магазина. Ну, как, ограбления. Звучит, конечно, круто, а на самом деле, Юрок вынес несколько коробок с леденцами, монпасье. Его так и прозвали. Часть он продал, а что-то оставил себе. Он мне даже пожаловался, что за две недели ни разу не целовался.
 
Монпасье – еще ниже меня ростом, тощий такой, скелет. Смотрю, он протягивает Папуше коробочку с разноцветными леденцами. А мне даже не предлагает. Папуша улыбается ему, берет леденец, закидывает в рот, как фокусник, берет второй, третий. Потом облизывается, аж язык высунула. И вдруг поворачивается к Юрку и целует его в губы. Так нахально, с вызовом. А Юрок, сволочь, обнимает ее своими хилыми ручонками и, они начинают целоваться у меня на глазах, будто меня нет рядом. Я, конечно, первым делом хотел двинуть Юрку по физиономии, нефига мою невесту клеить. А потом подумал, что он, вроде, Папушу и не обижает. Она сама стала его целовать. В общем, я обалдел. Я ж не знал, что так бывает. Я думал: я такой крутой, у меня самая красивая девчонка.

Кроша замолчал, глотнул из кружки и откусил от картофелины. Мы тоже молчали. Тишину перебивал треск костра. Кроша рассказывал о себе впервые. Он вытащил папиросу, прикурил и продолжил:

- Прошло минут десять, а мне казалось: вечность. Я сижу, как дурак, не ухожу, смотрю на речку, а они рядом целуются. И тут, вижу: в нашу сторону идет сержант Тахиров. Такой кривоногий, кучерявый. Он, скотина, муштровал нас по утрам, гонял по футбольному полю так, что мы с ног валились. Сержант говорил, что только труд и физическая выносливость могут сделать из преступника человека. Я увидел его и подумал, что сейчас он начнет отчитывать нас за то, что ушли за территорию лагеря. Хотя, уходили все. Начальство знало об этом. Главное, чтобы все были на местах к утренней и вечерней линейке и к отбою. Ну, вот, я сижу и думаю: сейчас сделаю так, что Папуша увидит, какой я смелый и больше не будет целоваться с этим плюгавым Монпасье. Она же – моя невеста, в конце концов. Я уже придумал, что скажу сержанту, мол, а ты сам чего не в лагере? Ты, мол, на службе. Щас пойду лейтенанту доложу. Он тебе пару нарядов вне очереди выпишет.

Тахиров подходит, останавливается перед нами и молчит. Папушу разглядывает с ног до головы, нагло так смотрит на нее и лыбится. Глаз, вообще, не видно. Они у него, и так, как две щели. Смотрит на мою цыганочку, а нас с Монпасье в упор не видит. А потом, не говоря ни слова, спокойно вытаскивает из кармана три рубля и протягивает Папуше. Она отодвигает Юрка локтем, медленно вытирает губы ладонью, расползается в своей невинной улыбке, берет трояк, кладет в карман платья, встает и уходит с сержантом в беседку.

Мы с Юрком, как пришибленные, целый час сидели и молчали, пока не доели всю коробку монпасье.

Кроша сделал паузу, словно решая, говорить дальше или нет, глубоко вздохнул и произнес:
- И еще, я это… стишок написал. Не тогда, года через четыре. Я никому этого не говорил.

- Ты? Стишок? – присвистнул Зорик. – Первый раз слышу. А ну-ка, давай.
- Только не ржите, - сказал Кроша.

Кто же знал, что со мной приключится история,
Что влюблюсь я, мальчишка, в красотку-цыганочку?
Я ночами не спал. Видно, жизни моей траекторию
Изменила чернявая эта гражданочка.

Целовался я с ней там, где речка касается берега,
Я ее полюбил каждым вдохом своим, каждой клеточкой.
Кто же знал, что она, ничего не сказав, без истерики
Поцелует дружка моего – за конфеточку?

А потом, за трояк переспит с узкоглазым сержантиком
В деревянной, заброшенной, старой беседочке.
Никогда не поверю в дурацкую вашу романтику.
Разве ж это любовь, что за деньги и за конфеточку?

Теперь обалдели мы. Кто бы мог подумать, что Кроша пишет стихи? Все молчали. Говорить не хотелось. В густой тишине еле слышно потрескивал затухающий костер.