Из книги после всего

Александр Исаакович Гельман
Уходит, уходит мой 33-й год,
большинство уже там,
ощущаю себя,
как выживший солдат после войны,
с которой друзья не вернулись.
Одно утешение –
не я устанавливал очередь.

==

Когда будущее заканчивается,
прошлое обессмысливается –
торчишь, как пень, забытый собой.

==
Старость, не лезь в душу!
Я вычищаю стихи
от твоего кашля, от твоих отрыжек, плевков,
это непростая работа, но я пока справляюсь.
Я тебя люблю, моя старушка старость,
я к тебе вернусь, я тобой займусь,
я дам тебе заняться мной,
ты моя любовница.
О, я так назову большую поэму,
которую никогда не напишу:
«Старость как любовница».

==

Увядаю,
восхищаясь наблюдениями увядания,
созерцаю подробности увядающей мысли,
увядающим ритмам открываю душу.
Жаль, что я в музыке профан –
ах, какую симфонию увядания
я сочинил бы!
Я слышу, как подгнивают нити,
на которых висят коробочки,
переполненные ощущениями увядания –
они еще не упали, но я уже слышу,
как они будут, одна за другой,
срываться и падать
в колодец медленности.
Ритмы кружат голову миру,
ритмы, вот на чем зиждется
неувядающая прелесть
вялости, увядания...

==

И станет лицо мое окном,
выходящим на Тверской бульвар,
меня уже нет давно,
а мое лицо/окно –
два больших глаза, узенький носик,
прямоугольник лба –
продолжает жить.
Я вижу моих внучек-старушек,
гуляющих по бульвару
со своими внуками,
они машут мне приветственно,
выкрикивают мое имя,
я им отвечаю,
хлопая радостно форточкой.

==

А что же такого еще будет,
чего сейчас нет?
А нет сейчас того времени,
когда нас уже не будет,
когда, трижды опоясав земной шар,
выстроится очередь на воскрешение,
и мы в этой очереди
окажемся последними.
Боже, какой нас охватит страх,
какое беспокойство –
вдруг что-то случится,
и мы не успеем
пройти процедуру воскрешения,
останемся на том свете
до следующего прихода Мессии,
а это тысячи, тысячи лет!

==