Девяностые годы. Витражный январский рассвет.
Снег хрустел леденцом. Мы пошли на оптовую базу.
Нам сказали знакомые: мяса нигде больше нет.
Прямо насмерть стояла, цепляясь за кузов "КАМАЗа"
каракатица-очередь, ох,
был ядреный мороз -
но не сдался никто: где еще будут свежие туши?
На КАМАЗе с безменом стоял человек - он привёз
их откуда-то и продавал: красноухий от стужи,
он их с хрустом древесным отламывал - смерзлись все в ком -
и протягивал, взвесив, счастливым достигнувшим цели...
Я просила, чтоб мы поскорей подошли за куском.
Мне лет пять было, я уж не помню, как " это" мы ели...
По дороге обратно, от холода еле жива,
я сидела на санках со спинкой, крепясь и не ноя,
а деревья в снегу точно в белых цветах острова,
плыли мимо, мне думалось, санки - немножко каное,
и шутили вполголоса взрослые между собой,
называя беззлобно собакой костлявую тушу,
и дома вдалеке проступали на небе резьбой...
за отцом волочился по наледи рёбра наружу,
дефицитный редчайший облезлый собако-баран.
Даже в варежках пальцы болели мои, холодея...
мне мерещились добрые феи из сказочных стран:
в старомодных нарядах похожие на орхидеи.