Тут нет ошибки, к Богу и цезарю можно на "ты" -
уравнивает разговор, пусть даже не при жизни, после...
Прошло две тыщи, даже больше, каких-то лет, теперь тут властвует июль,
твой месяц вновь в календаре, и ты, часть времени.
Твоё лицо, объект из масскультуры, пособие уроков рисования,
деталь для интерьера, дизайнера клише.
Но это не в состоянии тебя, твой миф, твой мир уменьшить...
Ни этот пошловатый гипс, ни липкое актёрское кривлянье в гриме,
ни в лоб щелчки, примерка шапок всех фасонов,
ношение очков и прочие глумленье.
Твой миф, твои дела заполнили пространство - театров, монографий,
Берлина - Рима - Токио, учебников, аудиторий, политики, цитат,
торговых марок, невнятных подражаний, проклятий и восторгов.
Но, верно, в третьем от Рождества Христова тысячелетии инерция стихает,
следы ударов, круги от камня на поверхности воды становятся всё незаметней.
И реже вспоминают Рубикон, мясистого Помпея, пиратов, Клеопатру,
странные припадки, Гальскую войну, Сервилию, бессмыслицу Сената -
скорее от незнанья. Хотя "пришёл, увидел...", Брута, иды, не знать такое -
тут надо полным быть дегенератом, точнее варваром,
что для тебя, всех нас одно и тоже.
Нам Данте рассказал - ты в лимбе. В иные времена, когда
я вечерами терзал живот и поясницу на римском стуле,
в Колонии Агриппы, возникшей после твоего убийства, один поэт
(увы уже покойный, как много мёртвых, теперь почти ровесников)
всё в тот же лимб с усмешкою вписал И.Б.
И я не понял тогда, за что... И пара Цезарь - Цицерон неразделима,
невиданная муха цеце, заря, наверное, свободы, а значит бывший
"Александр" и почему-то запах лыжной мази, приёмник "Балтика",
и коммунальный коридор без света.
В финале искривление лица, наследие пареза.
К чему, я это..., воспоминание, почти что вальс, проклятью памяти,
куда же без латыни - "damnatio memoriae", естественно Светоний,
потомству в назидание, идея абсолютной власти.
Есть, что-то общее у всех из перечисленных героев:
посадка глаз, залысины, носы, но разве можно верить
Ломброзо и Сикорскому, парадным бюстам?
- Ломброзо нужно просто верить, как возгласам победы из глоток легионов.
А что до нас с тобою, Юлий, мы оба с детства не отличались,
солдатской крепкостью здоровья, патрицианским мышечным довольством,
широкой костью плебса. Опять же память, её объёмы, уменье сопоставить,
сравнить, предвидеть - убийственная вещь, особенно сейчас.
Шанс после смерти получить, хотя бы бюст из гипса, о мраморе забудем
и белый мела след на чьих-то незнакомых пальцах - у меня не существует.
Итак, когорты, город, время, зеркала, мы оба - всё в профиль.
И далее лишь календарь бегущий к январю.
Ворота храма Януса открыты.
MMXVI