МОЯ ЧЕРНАЯ КУРИЦА
Рассказ
Ольга Анатольевна Скакун
Моему подрастающему сыну Диме
Хорошо собаке. У него есть имя. Тимур, Тим, Тимон, Тимошка, Тимуровец – это всё о нём, ласково и нежно. Ещё лучше котам. У нас их пятеро. Каких только кличек не дают им дети! Умиляются. Хуже с этим делом курицам. Их не принято называть. Никак. В хозяйстве бывает их 10, а то и 20 . Некоторые нерадивые хозяйки вообще не знают им счёта. Куры, да и всё тут.
- Курицы не видел?
- Какой?
- Рябой такой.
- Да вон же с соседским петухом на улице!
Или:
-Ты видела, курицу на улице сбили?
- Какую?
- Желтоватую…
- Пойду посмотрю, уж не наша ли…
Вот и у нас была такая курица. Чёрная курица. Просто чёрная курица…
Маленькой чёрной курице было доверено высидеть всего лишь девять цыплят. Уж слишком мала и неказиста.
Причем, это была её вторая птичья беременность.
Тремя неделями раньше мы подбросили ей утиных яиц, надеясь на ранний выводок. Но не сложилось. Утята не появились, яйца оказались негодными и издавали характерный запах. Виной всему, решили мы, был закормленный селезень, любитель сытно поесть.
Брезгливо уничтожив яйца и согнав курицу с насиженного места, мы решили, что раз утят нет, будем просто любоваться страстными отношениями бездетной утиной семьи. Что ж тут поделать, пусть влюбляются!
А вот чёрная курица, неприкаянно походив по двору и порывшись в огороде в том месте, где не положено, решила, что лучшее место на этой земле – это то самое гнездо, где она сидела недавно, ожидая появления потомства. Яиц там уже не было, и она усердно согревала пустоту.
Чего мы только не делали! Сгоняли её, пугали, ругали всякими непристойностями… А она, в очередной раз забиралась на излюбленную высоту и чувствуя, что хозяева идут прогонять её с насиженного места, издавала такой птичий караул, что мы диву давались – мала! а кудахчет так, что и свои, и соседские куры в лёт бросаются. Сам петух, старый дядька, услышав отчаянные вопли одной из своих наложниц, не прочь был дать стрекоча!
Пришлось подложить ей теперь девять куриных яиц, что помельче, небольших, как и она сама. Пусть сидит, раз так хочет!
Черная курица безупречно оправдала наше доверие.
Ясным необыкновенно-тёплым майским днём из-под её крылышка показалась любопытная пушистая головка первого цыплёнка. Он пристально рассматривал удивительный свет и жался к матери. Тепло материнского тела и весеннее солнышко ласкали его, томили, холили… В миг посерьезневшая курица, наконец-то добившаяся своей цели, не давала взять в руки это маленькое чудо, радость всех детей.
А ведь до этого позволяла гладить себя по скудному из-за линьки оперению. И , как нам казалось, от удовольствия прикрывала глаза. Сжималась, будто ждала подвоха или удара, скукоживалась вся, но разрешала… Мы же, в очередной раз заглядывая в гнездо, где должно было вот-вот произойти рождение новой жизни, приговаривали: «Глупая, ты, глупая. Ну, вот нужны они тебе, цыплята эти?» И жалея ее, то и дело протягивали руку к её чёрной голове. Она пристально , не моргая, глядела куда-то сквозь, ничего не выражая.
Как жаль, что мы так редко её баловали!
Никто за эти недели ожидания потомства не видел, когда она слетала с гнезда, когда клевала зёрнышки и пила воду. Видя такое усердие , мы опасались даже, что не выдержит, умрёт с голоду. Срок-то ведь большой! Месяц первой засидки да три недели второй– почти два месяца! Но часто задаваемый вопрос: «Сидит?» - имел единственный ответ: «Ага!»
Семеро из девяти появившихся цыплят вернули её к активной жизни. Гордая, но совсем измождённая, она всё же где-то брала силы и уверенно ходила по двору, гребла и рыла, давая первоначальные навыки жизни лимонно- жёлтым и чёрным , как смоль, красавцам- деткам в новом, обещающем счастье свете.
Все на скотном дворе, в противовес сказке Г. Андерсена, приняли новых жителей.
И вот уже через несколько дней все настолько пообвыклись, что любовник утки, увалень–селезень, уже не смотрел искоса на малышей, а повадился дерзко подъедать с цыплятами специально для них приготовленный сочный творог. Огромным клювом соломенного цвета он хватал кусок покрепче, мгновенно глотал его, не боясь подавиться, а то, что оставалось на клюве, движением изумрудной головы щедро разбрасывал во все стороны. Увидев миску с творогом, он первым наперерез хозяину нёсся к лакомству, предательски променяв , что и не удивительно, в такой миг семейную идиллию на детскую еду. Ничего с ним поделать было нельзя. Злой окрик в первую очередь распугивал цыплят, а ему , как говорится, всё было по барабану. Порядок в таком безобразии навела чёрная курица.
Однажды она вступила с ним в неравный бой. Самонадеянный селезень, горделиво подняв голову, старался ущипнуть курицу за подобие оставшихся перьев. Но она , подобрав под себя эти самые жидкие крылья, подпрыгивала так высоко, как могла, и жестоко била острым клювом его в макушку, не жалея из без того слабых сил.
И раз! И два! И пять! Бой продолжался недолго. Через несколько мгновений селезень, понуро опустив голову, ретировался, сражённый куриным напором. Не оглядываясь по сторонам, он шустро бежал к своей подружке, что-то рассказывая ей на своём утином языке. Он был побеждён! Это было видно! На любом ринге победу присудили бы чёрной курице. Мы, видевшие поединок своими глазами, могли бы это запросто подтвердить! Но утка почему-то всё равно вмиг загордилась своей зазнобой и затрещала что-то без умолку.
И неразлучной парочкой вихрем они умчались в дальние дали - большую, окаймлённую прошлогодним бурьяном лужу.
Чёрная курица же спокойно и без нервов продолжала свои бытовые заботы, относясь к происшедшему, как к обыденному, повседневному материнскому делу: рыла землю, клевала что-то, находила червячков и отдавала их своёй мелюзге…
Как она ошибалась! Ещё тогда мы, наблюдавшие за ссорой домашних птиц, осмеяли напыщенного сытого селезня и восхитились самоотверженным подвигом маленькой курицы.
Розовобрюхим поросятам, любимцам семьи, разрешалось многое: они выбегали дружным рядом из своего тёплого жилья и переворачивали вверх дном наш большой деревенский двор. Они бегали наперегонки, дрались, рыли весёлыми пятачками землю, не боясь злых окриков хозяина дома; смешно подгибая передние ноги, даже пролазили в небольшую рваную дырку забора, приспособленную собакой Тимуром для завоевательных походов соседской Дамы, или Дамочки (он часто самовольно оставлял сторожевой пост в любое время года). Поросята, сбегав куда-то, быстро возвращались, так как их мама, степенная и хладнокровная особа, особенно не боялась за недисциплинированных детей, а просто-напросто манила их к себе сладким запахом молока.
Как-то , в очередной раз, выброска поросячьего десанта оставила после себя на земле маленькое раздавленное тельце ни в чём неповинного цыплёнка. Жалкий жёлтенький клубочек ещё был жив, но ,закрыв глаза, дёргал лапками, похожими на сломанные зубочистки, беспомощно раскрывал и закрывал крошечный клювик, словно хотел вдоволь надышаться пьянящим земным воздухом, предназначенным уже не для него.
И сразу какая-то обида затаилась в душах нашей небольшой семьи. Мы уже не так умилялись поросятами… На душе было мерзко. Другой цыплёнок просто куда-то пропал… Но мы погоревали – погоревали, да и забыли. Курица опекала своих оставшихся пятерых детей, и нам верилось, что они обязательно вырастут, уж слишком умна и заботлива была их мать. Да, да. Она была умна!
Почему? Да потому, что чёрная курица никогда не выводила потомство рано утром во двор: сначала морозно - потом ро;сно, а другие мамаши это делали. Она не блуждала бездумно на улице, а другие курицы в прошлые годы заводили свои выводки в густые дебри сорных трав, и цыплята терялись. Она изо дня в день находилась на излюбленном месте - под «кроли;ной» будкой. Там было комфортно подрастающему наследству: тепло, сухо (грозовые дожди и весенняя прохлада смертельны для неоперившегося поколения), сыто (всегда находились предназначенные для кроликов, но выпавшие зёрнышки).
Что и говорить, она была УМНИЦЕЙ.
В тот самый день, начиная утреннюю трапезу для всего домашнего хозяйства, я сетовала на обильный дождь, ливший всю ночь. Грязь щедро шоколадным маслом намазывалась на галоши и мешала делать обыденные дела: я торопилась на работу… Дорога была длинной…
В прохудившейся грязной старой ванне, выброшенной за ненадобностью, в небольшой луже, образованной щедрым весенним ливнем, обездвижено лежала мокрая беспомощная курица. Моя любимая чёрная курица. Курица – мама. Она была мертва…Оставшиеся три цыплёнка, не замечая холода близлежащей смерти, весело бегали рядышком, самостоятельно отыскивая корм.
- Не мог ванну убрать куда подальше! Зачем она стоит тут сто лет?! Выбросить не мог, что ли?! Всё сама делай, конца и края не видно,- ругала я мужа, не сдерживаясь и переходя на крик.
Он, имевший жизненную привычку просыпаться позже меня, нежиться в постели, проглядывая по телевидению новоиспечённые новости и ежедневный прогноз погоды, хоть лететь никуда не собирался и да и никогда не летал! выходя из дома под занавес утра, явно был уже не в духе.
- Пораньше начинаешь?- начал он с порога, медленно подходя к месту происшествия, позёвывая и прихлопывая по рту крепкой ладонью. Увидев в ржавой ванне жалкое тельце не успевшей насладиться материнством чёрной курицы, он начал:
- Ты что? Разве курица утонет в такой ванне? Не смеши,- не сдерживая раздражительности, уверенно говорил муж. И тут же, связав излюбленное выражение о «женщине», «мозгах» и «курице», прямо и по полчкам начал выдавать охотничьи версии. Но , увидев мои влажные глаза, смягчился и , пытаясь меня приобнять, произнёс уже ровно (погода в нём заметно резко менялась):
- Иди сюда. Видишь: на голове маленькая струйка крови…
Я подошла. Две аккуратные ранки, нанесённые как будто шилом для подшивки сапог, незаконченным терновым венком обрамляли птичью голову, ставшую от воды и грязи ещё меньше. Они уже не кровоточили, а просто были, оставаясь единственной уликой против совершённого смертельного преступления. Охотник и рыболов, мой муж с большой уверенностью определил, что виновницей этой трагедии могли быть куница или хорь… Но почему тогда тело совсем не повреждено? Могла и быть и крыса… Она способно съесть цыплят. Но покуситься на курицу? Маловероятно. Расползались за последнее время и ужи… Но ужи не змеи. Яда в них нет. Словом, перебрав все возможные версии по поводу того, кто же стал истинным убийцей несчастной птицы, вердикт вынесен всё-таки не был.
Сразу вспомнилось о пропавшем бесследно цыплёнке, о том, что у соседей вообще исчез подро;щенный выводок гусят, что по улицам начали бродить больные лисы. Село вымирало…
И вся картина стала ясна. Противником храброй курицы был сильный враг, вооружённый навыками лихой смертельной борьбы. Это вам не глупый обжора - селезень. Это тот, кто привык всегда быть победителем. .Всегда!
За бранной перепалкой мы прятали волнующую нас истину: не выжить цыплятам без тепла и заботы наседки. Ни за что не выжить.
На наш крик из дома вышел собравшийся в школу подрастающий сын. Не нашлось у нас, взрослых, слов, чтобы объяснить , что так бывает часто в сообществе зверей и птиц. Он, пряча скупую мальчишечью слезу, заторопился в школу, не сказав ни слова…
Начинался день, и мы разбежались до вечера каждый по своим делам. А курица, коченея, осталась лежать возле своего придуманного жилища, кроли;ной будки, запрокинув голову далеко назад, в неестественной для птицы остывшей позе.
Целый день моя семья жила своими заботами. А вечером, когда закат смело и безвозвратно прогонял оставшиеся минуты весеннего дня и обволакивал деревню последними вздохами изживающего себя морозца, было решено: спрятать оставшихся без материнской ласки цыплят подальше от жестокого зверя, а курицу закапать на пустыре…Но тщетны были наши поиски: цыплят не оказалось… Погоревав, что опоздали, что птенцы, скорее всего уже стали добычей холёного кота Пацана, мы хлопотали по хозяйству перед наступлением прохладной майской ночи, не разговаривая и раздражаясь весельем беззаботных поросят, и даже не глядели в сторону ненавистной ванны.
Взяв лопату, корзину и положив в неё немного соломки для мужественно погибшей птицы, я приблизилась к закоченевшей курице.
Брат ты мой! Но что это? Та же желтенькая головка выглядывала из-под крыла мокрого, закаменевшего те;льца. Трое , оставшиеся в живых, цыплята беспомощно жались к матери, напрасно вопрошая всем своим видом покоя и покрова у той, которая подарила им жизнь.
Чёрный, как мама, цыплёнок оказался самым невнимательным. Несмотря на наше близкое присутствие, он спал! , Он верил, что всё, как прежде; что его хранительница и защитница жива. Он совсем не слышал, как мы собрались возле их «осиротевшей семьи», сделали несколько удивительных фотографий и долго не могли разойтись, чувствуя и свою вину…
Мы , взрослые, расстроившись от увиденного, по-бытовому - озабоченно разошлись доделывать то, что не успели за день. А сын не понятно какой хитростью поймал осиротевших цыплят и поместил их на ночь в пустующую кроличью будку , не забыв о пшене и воде. А перед сном несколько раз сбегал посмотреть, спят ли они, эти несчастные и беззащитные одиночества
А потом вопрос:
- Мама, а цыплята выживут?
- Если убережём, сынок.
Солнышко моё! Сынок мой единственный, родная моя душа! Думай по – своему, по-детски, что такое ответственность и долг. Что такое труд и подвиг. Думай, что значит быть сыном и отцом. Что есть на земле мать? Неважно чья. Но Мать!
А цыплята твои спят. Спят, тесно прижавшись друг к дружке… Значит – можно спокойно улечься и нам с чувством чего-то обязательного и выполненного .
СПОКОЙНОЙ НОЧИ!