Я с дедом разговаривал вчера,
и майский праздник был помянут шуткой.
Сидел он на завалинке, дымя
с газеты старой едкой самокруткой.
Он молча слушал моих мыслей речь
со школьными стандартами подростка
и поправлял спадающую с плеч
фуфайку с пятнами зеркал свечного воска.
Смеялся я над жизнью «москалей»,
над праздником жидовским – «Днём Победы»,
и преступления русских палачей
по книгам писанным рассказывал я деду.
Неведомо мне было, что тогда,
ладони нежные свои в кулак сжимая,
в избе сидела бабушка моя,
заплаканные очи вытирая.
А дед цигаркой пыхнув, молвил: «Вот.
Сходи-ка в сенки мигом за газеткой,
цыплятам поменяй, опёнок-в-рот,
подстилку и накрой коробку сеткой».
Я деду рад в хозяйстве помогать.
Он самый лучший дед на белом свете!
Я убежал, а он пошёл достать
из шкафа китель с орденами в ленте.
И, чистое бельё надев, как встарь
перед атакой, к смерти на свиданье,
протёр бордовую на звёздочке эмаль
и посидел минутку на прощанье…
Шёл гордый офицер. Медали в ряд,
георгиевская ленточка в петлице,
под майским солнцем золотом горят
награды ветерана, и столица
его встречала жёлто-голубым
колором независимой державы,
а позади, завыв гуденьем злым,
шла свора, воспылав «Азова» славой.
До сквера, где друзья его лежат,
дед не дошёл – не дали, не пустили,
и парочка напуганных девчат
мне рассказала как его убили.
На киевской брусчатке мой солдат,
прошедший от Крещатика до Волги
и Маутхаузен, и сталинский закат,
последний принял бой за век недолгий.
С великой честью у себя храню
я китель дедовский и орден с его кровью,
и вновь с портретом, словно он – в строю,
в «Бессмертный полк» иду с великою любовью.