ИССТУПЛЕНИЕ
во мраке приходит подруга
в ней сплавлены тысячи лиц
коснётся легко и упруго
и нежность не знает границ
дозволенных правилом смелым
устава слепых праотцов
не помнить ничтожных часов
когда распускаешься телом
рифмуя явлений парад
под радугой праздничной чаши
где радостно звери урчат
и голуби ветками машут
под свежесозревшей лозой
лежит сиротинушка Ной
ГОЛЕМ
податливою глиною слова
слепить подобием лица или пейзажа
иль неких странных форм
похожих на застывшее движение
по кругу и вперёд и как бы вверх
должно быть по ночам
таким манером
в затейливые шахматы играет
фигурами запрятанных в потёмках
воображаемых наложниц и пажей
безумный император-некромант
припоминая ветхие потехи
овеществляя мелкие мечты
о безотказном исполнителе желаний
и прихотливых вывертов ума
блуждающего в лабиринтах
узких улиц гетто
где заперты ворота изнутри
и где обрывок книги мудреца
упал на кучу глины ненароком
ЗАЗЕРКАЛЬЕ 1
нам тайной кажется всё то что нас тревожит
к чему не смеем развернуть лица
печального от приоткрытых створок
складных зеркал
где вспоминая но не отражаясь
вдруг замечаешь краешком глазниц
далёкую мельчайшую собачку
на цыпочках гарцующую вдоль
наклонной глубины двора-колодца
и птицу росчерком на серо-голубом
осколке зазеркального пейзажа
испытанного в детских трудоднях
где двери приотворены в пространства
в которых шалых комнат чехарда
запутывает взор и ум сплетает
загадками
внезапно даровав
уютный угол старого дивана
для снов дневных
из верениц
текучих зрелищ
бессловесных размышлений
о том
кто мы такие
и зачем
МУЗЫКА
под небом тяжёлым на низком холме
за грудой камней у костра
в сумерках дети Ювала
справляют грядущую ночь
туго овечьи кишки натянули на ветки
тростинки связали травой
и в панцирь степной черепахи
окатышем медленно бьют
старик над огнём согревает
из шкуры и прутьев кольцо
и низким рокочущим гулом
внутри отворяет проход
оттуда как будто ручей вытекает
и запах как будто цветов
а вместо тяжёлого неба
нездешний лазоревый свет
нельзя говорить в это время
лишь ветер в тростник задувать
и дёргать на ветках овечьи кишки
да гладким окатышем стукать о панцирь
и в звуках познаем мы степь и холмы
растения ветер огонь
и птиц и зверей
и расскажут они
про каждое племя людское
про ловких охотников
про землекопов
про тех кто гоняет стада
и даже про тех кто умеет
из сердца без шкур и кишок
извлечь то что мы извлекаем
из наших орудий
вот их
послушать бы нам хоть однажды
и вместе костёр развести
и бросить волшебные звуки
в тяжёлое небо с холма
тогда и ручьи и деревья с плодами
и запах цветов и лазоревый свет
откроются нам и мы вместе
вернёмся туда насовсем
но сердцем звучащие люди
живут далеко-далеко
за теми холмами и степью
за краем песчаных равнин
и в сумерках близкого неба
им звуки расскажут про нас
как низким рокочущим гулом
старик отворяет проход
и то что нельзя говорить нам
лишь ветер в тростник задувать
и дёргать на ветках овечьи кишки
да гладким окатышем стукать о панцирь
КЛЕЙ
есть мера веса дней
исчисленных точней
чем волос головы
холма густой травы
молвы пустой листвы
заснеженных садов
неслышимых ладов
морозной тетивы
решившей целить лук
на целлулоид мук
на пластилин страстей
универсальный клей
сцепляющий века
бредущие пока
СЛЕДЫ
восход закат упал в копилку день
открылся переход границ
цепочками следов и сновидений
людей зверей и птиц
на город вместо снега
сырое полотно
спустилось крутится кино
полутонами неба
сюжеты незатейливы погони
еда любовь печаль
неотвратимая агония
вдруг отворяющая даль
пределов медленной воды
где рыб скрываются следы
СТО ПЯТЬДЕСЯТ ТРИ
должно быть рыбы ведают секрет
чешуйчатым чутьём сбиваясь в стаю
толпой из тишины глубин взлетая
как мотыльки на отдалённый свет
спешат надеждой смутною движимы
на нечто необъятное умом
со скоростью стремительной пружины
отпущенной на волю напролом
крутыми лбами разбивая струи
хвостами пеня водную тропу
не сетуя на странную судьбу
встречают небо влажным поцелуем
под возгласы людей и плеск весла
их час прославлен именем числа
ПУТНИК
предел дороге полагать
не чает пилигрим
перевернувши мысли вспять
оскомину равнин
припоминая по ночам
где призраки утех
его терзают едкий смех
почти забытый срам
до света вялые мозги
привычно всполошив
крутой тропою сон глушить
наматывать шаги
до перевала а потом
на новый заберётся он
НА ГОРЕ
там нынче пир горой
на высоте холма
а камни тронь рукой
шершавые слова
споют о давних днях
когда в грядущий храм
старик и мальчуган
дрова огонь и страх
навстречу небесам
вносили будет смех
в рыданиях отца
нежданная овца
явилась это тех
трёх путников успех
СТАРИКИ
Соломону Эпштейну
сидят старики за столом и вином
и неспешно беседу ведут
про жизнь как сплошное волшебное чудо
и про войну из которой
на диво случилось вернуться
и про друзей настоящих
ушедших за крайний предел
про женщин прекрасных навеки
про мудрых наставников
давших дорогу талантам
про книги открывшие
много дверей и окошек
про солнце позолотившее
ту череду облаков
над городом нынче парящих
а может полвека назад
белыми яхтами вплывших
в подрамники тихих картин
громоздящихся
в светлом пространстве
над крышами невдалеке от реки
где взгляды живых
будут снова сиять
нежною радостью встречи
покуда найдётся кому посмотреть
в их исцелённые лица
и не имеет значенья
удастся ли вспомнить тот день
ведь он ещё длится и длится
когда эти краски сумели
из тубы свинцовой забраться на холст
пытаясь запрыгнуть на небо
ХОРИВ
гора курилась дымом
у подножия
где золото топорщилось огнём
рогами зверя
дюжими как фаллосы нубийцев
на свальных свадьбах плодородных игрищ
а красная земля хмельным аллюром
пролитой крови пепла возлияний
плясала под ногами беззаконных
туда
на ветхую и злую кутерьму
ему придётся снова возвращаться
разбив словами камни
снова восходить
крутой тропою
на краю скалистом
стоять во мраке
снова слушать голос
нестерпимей
и сладостней которого нет в мире
ах
всё растаяло что некогда казалось
незыблемым и долговечно крепким
всё протекло во впадины пространства
которое само течёт куда-то
не ведая ни дней ни направлений
как мука ожидания невесты
покуда к ней войдёт жених желанный
и опускаясь сквозь завесу дыма
он приносил во тьму и буйство стана
слова которых слышать не умели
сияние которое с рогами
попутали испуганные дети
отваренного в кислом молоке козлёнка
их правнуки не стали больше есть
и вспоминали
под тенью сидя собственных смоковниц
что тот пророк сказал ещё так много
что после этого так много приключилось
что многое потом переписали
на кожаные свитки
но осталась
для них
для нас
для всех кто в этом стане
та мука ожидания невесты
покуда к ней войдёт жених желанный
НЕВО
уснуть и встретиться скорей
за чередой видений странных
где лес процветших костылей
благоухает нежной манной
её медовый кориандр
под небесами золотыми
почует юный Александр
его воинственное имя
да пара спрятанных камней
неспешно вспашут ойкумену
предполагая перемену
окостенелой меры дней
огня куста вина налей
мы возвращаемся из плена
ПРИРОДОВЕДЕНИЕ 1
прикосновений мимолётных
учу загадочный язык
у рыб укромных и животных
где шерсть и хвост плавник и клык
и запах еле ощутимый
и еле различимый рык
расскажут более любимой
чем человечий грубый стих
бессильный насладиться мигом
безмолвный уловив приказ
подруге в ушко пару фраз
шепнуть не дорожа интригой
и милая раскрытой книгой
читаемой как в первый раз
МОЛИТВА
помилуй Боже пьяненьких поэтов
они не в силах отмолить грехи
и платят за прозренные стихи
годами депрессивных пируэтов
на кухнях еле знаемых квартир
где угол превращается в подмостки
и где гитар замурзанные доски
кровоточат аккордами и мир
становится на волосок добрее
и слово ветром в парус головы
вдувает нежным шёпотом листвы
воспоминание о позабытом древе
которым исцелится пилигрим
о Боже и меня помилуй с ним
ИЗГНАНИЕ
нет божества на торжище но бич
над лицемерными и жадными лжецами
молитвенно свистит под небесами
там радость нам порой дано постичь
когда распрягши мысленную стать
в надежде на грядущую субботу
отчаянно пытаемся сбежать
и превратиться в детскую охоту
за тенью эха собственных шагов
за обморочной жаждой утешенья
но тихо прорастают в нас деревья
таёжных парков и степных лесов
откуда гонят жертвенное стадо
в сад у источника на мирную прохладу
АЗАЗЕЛЬ
трагедия
песня козла отпущения
падать пустынею
бездну спасать
хоронясь за камнями
зверя стеречь
льва рыкающа
рыщуща
чуяща запах добычи
отчаянья ужас
воет скелетами
скал неприютных
пылью набрякшая шерсть
на рогах побелела
осталась червлёной
на храмовой двери
народ
по домам возвращаясь
бьёт кулаками в сердца
рокотом будит
природу сомлевшую
воспоминает
и род и колено
и поглощённую вечерю
ветреных сумерек мглу
где очертания
агнца и козлища
льва благородного
и разъярённого скимна
неразличимы
до света
видимо
надо прожить
эту ночь
ПЯТНИЦА
весь город в пробках
старое вино
смешных фантазий и натужной суматохи
застыло
в горловинах улиц
изнывая
но
время есть подумать
по крайней мере помолчать
без музык и навязчивых нотаций
эфира
мыслей череда
возможно стихнет
что-то прояснится
или пригрезится
когда на тормоза
автоматично нажимаешь
сила
затиснутая внутрь живых моторов
царапает асфальт
внутри
попутную дорогу подминает
желая выплеснуть накопленную мощь
шампанским выстрелом
пространств открытых жаждет
где новое вино
незамутнённой радости
немыслимо прекрасных скоростей
без меры наполняет крылья ветра
зелёный свет
домой
скорей домой
ПЕРФОРАТОР
блуждая в сумерках субботы
ступенями пустых высот
однообразною работой
дырявить тёмный небосвод
пробиться свет оттуда может
освобождая круг земной
развёрнут новою главой
превечный свиток и стреножен
лукавый ум огонь угаснет
и сгинет пепельная пыль
глаза слепящая несчастьем
и боль преобразится в быль
которой не было в помине
со дней печальных и доныне