Сэсэг Намсараева
Тройной прыжок
(белая поэма в трех лицах)
начато 12 сентября 2003
года
закончено 21 сентября
-1-
То было началом конца:
Струящийся поезд, как дым.
Лицо камнетесом древним
На мраморных скалах
Обтесано. Прекрасно,
Как лунный ландшафт
С двумя чернокрылыми
Радугами бровей,
Глазами, украденными
У уссурийского тигра.
В них память живет
первобытная,
И боль первобытных зверей, которых
убили перволюди,
А образы доверчивые их
выцарапали
На стенах пещер
Когтями камней,
послуживших орудиями смерти.
Но рана картины кровоточит
Как сердце века древнего,
Зажатого в секунды цивилизаций
металлических,
В них вспыхивает огонь,
Что стал яблоком раздора
Между богами и людьми.
А на экране лица, как на страницах
повести живой,
Возникают судьбы всех
Татьян,
Мечтавших стать тургеневскими
девушками,
А ставшими толстовскими
Наташами.
А губы-корабли, бегущие к
одной,
То к другой пристани
В поисках бригантины
с парусами алыми,
Перелетают с цветка лица
На другой бабочкой легкокрылой,
Пускаются в странствие
По знойным странам
глаз восточных,
Опускаются в воды холодные
Антарктиды,
В поисках Атлантиды,
Поднимаются на вершины
бровей
кавказских.
Сквозь лезвия черных ресниц,
Танцующих лезгинку
В час лобзаний,
Гарцуют на крыльях носа,
Напоминающих горы афинские,
Целуют пальцы греческие,
Как «Илиаду» Гомер.
А после блуждания по миру лиц,
Как по залам Петродворца,
Они становятся цитаделью
неприступной,
Которую пытаются сокрушить
Сердца-полководцы,
Как крепость Измаил.
Замок души, очаровавший
влюбленных
Чертогами жемчужными
На пробу – лед обыкновенный,
Который кромсают на берегу
И привозят на площадь,
Чтобы из этих кусочков
Сконструировать, как схему
счастья,
Утеху для люда на Новый год.
Тот самый лед Чудового озера
Где средь пятен крови,
как среди клеток
шахматных
Объявили мат распятым
Спинам крестоносцев.
А может этот, из которого
Вышла в свет Снегурочка,
Будто из яйца земли деревья и
травы.
О, сердце! Это замок бесхитростный,
Им охраняли деды наши амбары
деревенские,
Без изысков, без изгибов
аристократических
Сплошная плоть, мякоть с точным,
как немец,
механизмом,
Управляющий пульсом, как кораблем
атомным,
Разрезающим лед антарктический,
Будто циркулями глаз кондитера.
Такое сердце, как орден,
на груди
Носили бы с жеманством
Барышни сибирские,
С деревенскими замашками-
каракулями,
Которые пытаются прикрыть
Изящными веерами китайскими,
Как бабочками, угодившими
В лапы медвежьи.
Или поместилось бы оно в
груди крестьянина,
Напялившего модный фрак
И заговорившего по-французски
нелепо.
Оно чувствовало бы себя,
Как пескарь премудрый в
воде-
Поглубже и помутнее, как
Глаз завистника в омуте лица.
Но все же где-то в
глубине его
Хранится жемчужина нежности,
Упрятанная в ракушку рассудка,
Как в бункер.
Она пробивается алым светом
Сквозь щеки, превращая их в
клумбы,
Где прорастают по весне тюльпаны
улыбок,
Подобно бакенам алым.
По ним, ориентируясь, плывут
В сказочные миры принцы-
лебеди.
На левой руке древописец
Небесное вывел светило-
То было знаком языческим,
Ожившим тавро магическим
Под действием оптическим
Глаз кобрических.
Оно извивается бубном шамана,
В душе пробуждая, как канте-
хонда,
Первоужас,
Рожденный в генах двуногих
В миг, когда угольком мысли
Сознание нарисовало на стенах
своей пещеры
Изображение раненого бизона,
Еще не тронутого стрелою
первобытца,
Скручивается в обруч девочки,
Пытающейся удержать ногами
Маленький мячик-планету,
непослушную
шалунью,
Одевшую платье-крылья
Для вселенского бала.
Сворачивается в куколку,
Переживая эволюцию наоборот.
До мизерной точки, обозначающей
Уход с горизонта птиц,
Разлюбивших небо,
Или послеточие многоточия –
Последняя пуля в обойме,
Исчерпывающая себя полностью
И вынужденная принять
Расстояние от дула до мишени
За последний полет,
Как поэт – вздох перед смертью –
За обещание стиха в новом мире.
Сжимается в тельце краба,
Играющего на морском берегу,
С песочными часами Вечности,
Как с рифмами Рима Катулл –
Поэт с нежнейшим слухом
чувств,
Воспевший впервые в мире
Музыку лобзаний двух уст.
Сжигается головкой спички
В руках Сальвадора,
Наклонившегося над головой
Галы
В темноте и увидевшего в спящей
красавице
Мысль еще не созданной им картины.
Содрогается капелькой слезинки
На лице создателя
Поэмы неба и земли,
Раскритикованного в пух и прах
Старейшинами Вселенной
За открытие несовершенных
механизмов-форм,
Подверженных катаклизмам,
Катастрофам, апокалипсисам,
Несоответствующих прогнозам
синоптиков,
Пророчествам ученых.
Скукоживается в шагреневую
Память человечества,
Из гнезда которой выпадают,
Как парашютисты,
Имена миллионов людей,
Толкавших терпеливо,
Изо дня в день,
Сизифов камень жизни
На гору цивилизации.
Они падали неумолимо,
Как нули града,
Оставляя шрамы на
лице Бога.
Сохраняется лучом солнца
В теле Земли,
Наполняя артерии светом,
Жизнью – дыхание сердца,
Дающего пульс для пуска
На поверхность ракет-трав,
Луноходов-подсолнухов,
Взлетающих к белому стану
Дня стаями зеленогрудыми.
Сгибается под тяжестью мыслей
Точкой мозга –
Орбитальной станцией земли,
Управляющей движением
цивилизации
Ультрачувствительными извилинами
сердца.
Свивается в гнездо кукушки,
Утратившей смысл жизни
От каждодневных дурацких вопросов,
А кто у нее спросил: «Как здоровье?»
Может, она давно умерла
И кукует от безысходности
Бессмысленного стояния
На страже жизни, которой нет?
Сливается с океаном,
Даря ему способность
Угадывать по парусам кораблей
Женихов русалок, везущих в
подарок
Жемчуга черные,
Обладающие даром превращать
Волны в золотого осла,
Умеющего рассказывать на ночь
Сказки Шахеризады.
Сдвигается с места,
Уступая дорогу идущим,
Более совершенным знакам
математическим,
Обладающим числом магическим –
Бесконечностью перевоплощений
И мыслей, как палочкой волшебной.
Совершенствуется как пульт
Управления цивилизацией,
Становясь свитком схем
архисложных,
Невидимой молекулой, переходящей
В атом, распадающийся
В самостоятельные субстанции
Мыслей-субмарин,
Уходящих в сферы духовные,
Образуя космос гениев,
Пространство созидания, как
Вечный двигатель, где взошла
Звезда, которую отправили
В кольцо лица иного,
С татарским оскалом
Орды золотой.
************************************
-2-
То было началом разбега:
Сирень зацвела, как дым.
Лицо ювелиром небесным
Отделано, как бриллиант.
Волшебно, как чудо- зеркало
Вечной юности
С двумя ятаганами
Чернокрылых бровей
Глазами-звездами,
Упавшими давно.
В них свет блуждает
всех бриллиантов,
Обрамленных в сияние
млечного кольца
И украшавших когда-то
Графинь шеи, как графины,
И пальцев царственных изгиб,
И фолиантов редких, тайных
Обложки древние, как дым.
Еще в них живо то сиянье,
Что с древа неба ниспадает
На головы печалью избранных
Готовых несть в душе своей
Любимый образ, как портрет,
Не смея прикоснуться даже
К живому облику, как к Богу.
Так одержимый Беатриче
Шел, бури страсти рассекая,
Великий Данте,
Так угас с бессмертной
драмой лаурической
Петрарка.
И с этой песнею небесной
Живет на свете Паганини –
Пьеро с печальными, как спицы,
Пронзающие плоть клубка
Пальцами-квазимодами,
Сведенными в судорогах
Восторга от прикосновения
К волосам печальной скрипки –
Старой девы, тоскующей
по пальцам тонким
Древнегреческого бога.
О, Паганини! Вечный танец
С небесной скрипкой так
печален, так одинок
Как свет звезд, давно
Сошедших с путей отмеченных,
Как пули, точно пущенные
В орбиту сердца.
В глазах холодных, как
планеты,
Не знавших ветра знойных
стран,
Застряли ранами живыми
Края надежд, обрывки писем,
В них – крики всех влюбленных
неуслышанных,
Стучавших кулаками сердца
В двери душ пуленепробиваемых
Как лица телохранителей,
Азбука Морзе Ромео,
Недолетевшая до Джульетты
Осталась проводами глаз,
Соединенных высоковольтным
Кабелем со станцией небесной,
Раздающей грому – эхо, туману –
Дождь, а земле – прямо на
Ладонь прикатывающей на
Сферообразной, как тыква,
карете,
Шаровую молнию, девицу
Бесшабашную, как пропеллер
Карлсона.
Будто тени всех светил –
Глаза восточные, немые.
В них плачут чайки всех морей,
Тоскующие по глазам Синдбада.
Набата слышен гул тревожный,
Когда ступаешь по глубинам
Двух черных, как руины,
глаз
И видишь войны великие,
И полководцев Византии,
Египта древние каналы,
Пустыней ставшие навеки,
И Библии страницы, съедаемые
Кровожадными языками
Кострищ-драконов.
И плач звучит в стенах этих,
Плач всех любивших и влюбленных,
Готовых пасть в бою кровавом
За знамя вечное любви.
А голос подобен песни
Сирены,
Застрявшей в кудрях волн
Эгея -
Свидетеля похода аргонавтов
За золотым руном.
Пленительна песнь Сирены,
Как розовый туман,
Обволакивающей лицо юности.
В ней слышен космический стук
Влюбленных сердец
Двух планет:
Венеры и Марса.
А чуткий, как сердце ребенка,
слух
Уловит в мелодиях звука
Таинственный голос небес,
Зовущий за новой звездою,
Подобной Белой богине
Летящей на снежных санях
С двумя полозьями из света.
А маринист Айвазовский
Отметил бы в голосе этом,
Красивом, как рифы океанов,
Нотки надвигающейся бури,
Способной укрыть с ног
до головы
Чешуйчатых рыб – ножей
С ракушками глаз,
Растворенных навечно
Морских волков,
Стоящих крепко на
Палубе скользкой
Как глаз подхалима
На подносе лица.
Слона индийского,
Подобно белому солнцу
С двумя лучами-бивнями,
Острыми как бритва
брадобрея,
Забредшего на берег песчаный
Неведомо откуда.
Капитана Немо,
Рыцаря нового времени
С печальными глазами,
Подобными симфонии боли,
Утратившей свои владенья
В борьбе за свет,
За торжества сознанья,
Рождающего мысль красоты,
Душа, как бездна морская,
Таящая в сердце своем
Аппосианату Бетховена,
Сияние дня золотого,
Погибшего на руках гор
С простреленным солнцем.
Еще шаги слышны в ней
Того, кто был любим когда-то,
Кто точкой боли стал
живой,
Сверлящей дрелью бесконечной
Ее минуты, дни, года,
Как сердце времени
Протыкают железные стрелки
Циферблата-истукана,
Принявшего облик Вечности
И занимающего почетное место
На полке истории.
А в обыденной жизни людей
Ставшего механическим
образом Бога,
Диктующего на запись
Стенографам-секундам
Распорядок полетов и
вылетов
За края орбитальной
станции мир.
В ней сила жизни, как
в сломанном сосуде,
Пытающегося удержать
Астральными стенами
этрусской вазы
Жидкость, необходимую
для существования
На зеркале души,
Подобно персонажам песен,
Мелькают судьбы всех великих,
Оставивших тела мыслей,
Идей, творений, теорий, таблиц,
Картин, стихотворений
В наследство тем, немногим,
Которых можно пересчитать
На пешеходном переходе.
На теле зебры, опрокинутой
Навзничь пулями машин,
Как стрелами первобытными.
Они – сосуды мира
С астральными стенами,
Способными удержать
В рассыпающихся молекулах
Память красоты:
Осколок стен Эллады,
Забытую сонату Баха,
Имя Рамсеса, скрипку
Страдивари,
Строчку Такубоку,
Смычок Паганини,
Мысль Ницше,
Бюст Афродиты,
Музыку Чайковского,
Свет любимых глаз,
Где живут две давно
Угасшие звезды-вдовы,
Ждавшие на берегу печали
Любимых, потерявшихся
навеки
В бермудском треугольнике
судеб,
Который стал рамкою
портрета
Еще другого, третьего лица
Сей пьесы в три коротких
акта.
************************************
-3-
То было началом полета:
Осенние ночи, как дым
На вечном холсте Леонардо
Возникло лицо итальянки
С древней улыбкой,
Мечтающей мир покорить
Одним взглядом из-под
ресниц
Золотых, выплавленных
Из червонного злата,
Украденного из ларца
Венециозного герцога испанского,
Грезившего надеть на изящные
пальцы свои,
Подобные десяти апостолам
верным,
Перстень червонный,
В него был бы вдет, как
в ушко иголки,
Бриллиант, подаренный графом
Ше
Его двоюродной сестре
Джоконде
В честь именин в Венеции.
А глаза – два философских
камня,
О них мечтали все алхимики
мира.
В темных лабораториях
Магистериум призрачный
Творили безумцы и чахли,
Съедаемые червями несбывшихся
грез.
И Бернард Тревизан,
алхимик итальянский.
Всю жизнь искал тентуру,
как возлюбленную,
И умер, не узрев глаза чуда.
А кисть Леонардо,
коснувшись холста,
Все теории опроверг
Аксиомой двух глаз,
Подаривших эликсир
Бессмертия Винчи.
Случайный ль ценитель,
Монах пилигрим,
Старик ли сгорбленный
Поэт или женщина –
Всем кажется им,
Что во взгляде Джоконды,
Обрамленном в камни
философские,
Возникшие в совершеннейших
Мыслях божественных,
Выплавленные в драгоценнейших
недрах сознания гениев,
Отточенные в кузницах изящнейших
душ поэтов и выведенных в свет,
Подобно яйцам рождественским,
Видится свет мыслей мудрых,
Слово пророка, юность жизни,
Следы ступней Музы, седые
Волосы вечности, сердце
возлюбленного.
Два этих камня философских
Живут в ларце венециозном –
В зеркале лица, способном
отражать картины бытия
и мысли.
А под камнями, что мерцают
Огнем отважных прометеев,
Возникли два города крылатых
С золотыми куполами
храмов византийских.
В них жизнь гудит,
Как эхо шагов любимых,
Меняются события, даты
Цивилизаций декорации
Перемещаются, как кадры
Кинохроники столетий.
Там Блок садится на
трамвай,
Украшенный шарами, как
дарами.
И мчится на свиданье
к даме, что
Ждет Блока думая, что
Бога.
Артюр Рембо – фиалка
Франции,
В лиловом айсберге плаща
Печалью вытканном на
слезах богоматери парижской
Все также юн и так отважен,
Как ветра дуло, направленное
В парус мечтателя Колумба,
Открывшего, как новую клумбу,
Континент американский.
Оскар Уайльд – заочный
Обладатель «Оскара»,
Подаривший миру бессмертный
Портрет Дориана Грэя,
Как Грин Ассоли – капитана
Субмарины с коралловыми парусами,
Водрузил на шею бабочку
Из японского хайку,
Грациозно перелетевшую
Из эпохи одной - в
Другую пушинкой-эльфом,
И поспешил в лондонский
театр
На Гамлета.
В смокинге из смога –
Агатового, как чернильница
Из черных роз на дубовом
Столе Фауста, пришедшего
К мысли одной – продать
Душу дьяволу за призрачное
Счастье, как самоубийца,
Пытающийся за цену жизни
Искупить грех своего рождения.
Который совершил
Всевышний.
В мишени сердца блестят
пули слез,
Словно вбитые камнем
Гвозди в дверь ада.
На ней выбито, кровавыми
Как радужки глаз
Альбиноса, буквами слово:
«Каин»,
в котором убита мечта
о Мемфисе, городе белых
стен,
Что можно было сотворить
На холмах сердца своего
На мраморных осколках
сна.
А Бог был с Авелем
И со всеми тварями двуногими,
Наводнившими мир обетованный.
И даже не дал Каину
молекулярного шансика
Стать великим и гениальнейшим.
А Чингиза вместо свободы
Одарил кандалами,
А он был запрограммирован
Философом мудрым Востока,
Способным затмить Конфуция
Вместе с его свечой, зажженной
В темноте Вселенной,
Подобно глазу циклопа
А бедный акварелист
Берлинский
Видится в зеркале цивилизации
Гениальнейшим художником,
Дружившим с Сальвадором
Дали.
Однажды на белую
карту жизни
Разлил нечаянно чернила
Кровавых ран Люцифер,
Задевший краем крыла
чашу судеб,
В час, когда Бог прогневался
на него
И изгнал в ад.
Карта белая судеб
Покрылась черной сушей
Застывших слез Люцифера
И с неба опрокинулась
Чернокрылым ангелом,
горностаем плачущим.
А через тысячи лет на
месте катастрофы
Возникла Стена Плача,
как роза печали,
И стан ее грациозный,
Отточенный хрустальными
слезами еврейскими,
Качается на ветру
тростиночкой- посохом дня,
Пустившего в странствие
корабли Синдбада,
Ищущего в водах-зеркалах
морей
Вечные глаза возлюбленной,
Что стали юными очами
Суламифь,
Которую всем сердцем лелеял
Соломон мудрейший.
А Галилео Галилея ведут
На казнь инквизиторы,
Как конквистадора света,
Надеясь остановить
Движенье необратимое
Земли…
А на мониторе будущего
Ликует, как признание в
любви,
Неоновыми стрелками букв,
Надпись: «А все-таки
она вертится!»
Земля, по краям которой
Разметала ивовые прутья волос
Марина Цветаева.
Наклонившись над письменным
столом
Якорем древним
Творит, вшивая в белую
плоть
Бумаги изречения соломоновы,
Украшая их вязью
византийской,
Нанизав ее на нитку золотую,
Которой шили одежды царские
В канун восшествия Петра
Великого
На престол светоносный
Будто колесницы небесной
медные спицы,
Проникающие в сердцевину
земли,
Из которой в мир врываются
стволы
Оружий-деревьев
С обоймами листьев,
Прицелившихся думами-
Созвездиями
В глаза солнца, чтобы
Высечь искры лепестки,
Где восседает, словно ребенок
Мира, Будда, сын индийского
царя.
Огромная бомба Бигбена
Бьется ордою Чингиза,
Готовая рухнуть на Лондон
Всем бременем мигов, минут,
Веков, мгновений, которые
Мечтал стреножить арканами
Печальной Музы Намжил
Нимбуев, со стрекозьими глазами,
Изящными, как две подковы
полнолуния.
А Гарсиа, гася свечу,
На подоконнике судеб судит
Персонажей своих пьес,
Исполняет серенаду
Луны для Большой Медведицы,
Возникшей на небе Андалузии
Каретой золоченой Афродиты,
Где на мягких, как сердце
Дон Кихота,
подушках
Восседает Сапфо, дочь
Печали,
Перебирая пальцами
аристократическими
Струны ветра, воспевающие
Одиноких рыцарей духа,
Бросающих вызов пространству
и времени,
Обрекая сердца – детей странствий
На монотонное колебание
Между жизнью и
смертью,
Как листья осени,
Пробудившие крыльями своими
Краба – солнце Басё.
А под городами всех эпох
В аркане смуглого лица
Блистают алою уздечкой
Уста, ловящие слово Музы,
Как яблоко, скользнувшее
с ладони
Евы, опьяненной ядом
Неведомого нового заката,
Рожденного во чреве ада.
Способные растопить ледники,
Преобразовывая их в
бусинки-строк,
Служащих украшением
драгоценным
на шее Музы.
Птицы века – они, предвещающие
Миру, как знаменья,
Новые имена и поэмы,
Которые станут песней,
Идущих по дорогам исканий,
Разбивая в кровь ступни,
Как первопроходцы своих земель -
Неоткрытых, неопробованных на
вкус.
Будут кострами пилигримов,
Согревающими путников
Языками пламени,
Целящими вечно в небо,
Как штыки томов, стоящие
На полках профессоров и поэтов.
Уста эти – иерихонская труба,
Возвещающая приход на землю
любви,
Которая может согреть душу
Земли дотла, так, что
Не останется ни одной души
одинокой.
Губы эти – Адам и Ева,
Целуются при каждом слове,
Едва касаясь друг друга
Непременно возвращаются
На круги своя.
И укладываются спать в
Одну постель каждую ночь,
Согревая друг друга
Объятьями жаркими.
Молекула и атом – губы эти,
Основа мира и подножья скал,
Где вечные потоки берут начало
И разбегаются по венам камней,
Творящих воздух красоты
Своим молчанием глубоким
Как источают мудрость древних
Глаза старейшины, сидящего у
Костра
С медлительною трубкой бытия,
Похожей на крошечный Везувий,
Что струйками дыма обволакивая,
Несет миру вести цивилизаций
Забытых, словно слово Божье,
Которое истерли лживыми
Прикосновениями, недобрыми
Помыслами, облекали в одежды
зла,
Произносили губы нечистоплотные,
Будто только что с обеденного
Стола, где потчевали мясом
Свежезакланного агнца.
Два знака равенства они,
Весы молчания и спора,
Фемиды строгие законы,
Два карапуза-шалуна.
Уста ее творят осанну
Осанки греческих богов,
Хранят молчанье книг
неизданных
И ненаписанных поэм,
Которые однажды утром,
Ворвавшись в мир
Взорвут эфир сердец
И веки комнат раздвигая,
Вставят линзы шаров сонат,
Им время не дало разбега,
И тени на устах блуждают,
Которым имя: гений-бог,
Что не успел портретов лики,
Ликуя, миру подарить,
Явить прекрасное кольцо
созданий,
Которым обручиться дано
Земле с Сатурном,
Окольцованным галереей
Набросков космоса для
Будущих времен.
Боль открытий несостоявшихся
Болит на них открытой раной-
циферблатом
Сердце Циолковского, мечтавшего
покорить
Космическую цитадель с башнями
звезд,
И крик несозданных творений
Рыдает скрипкой виртуальной
В устах-смычках,
Творящих музыку печали,
Рожденной в коридорах ада,
Где огонь сжигает души тех,
Кто смел запеть и лик
Свой гордый нести навстречу
ветру с неба.
Уста твои – воплощение Музы,
Живое слово, ставшее пультом
Управления полетом вдохновения,
Дарящим миру цепочку явлений,
Что вырастают, как штыки,
В незыблемую картину красоты,
На которую опираясь, как
На стену мирозданья, живет
Планета, цепляясь за нити
чудодейственные
Мраморных лестниц Булгакова,
Смотрящего на нас из века
старого
В окно монокля – стеклянной
бабочки,
Хрупкой, как мир,
Где в одиночестве творят
Свои шедевры гении,
Где лица подобны
лепесткам невечным…
************************************
Эпилог
Что миром правит? Пустота
Двух глаз, взметнувших
щит поэта,
Подобно вихрям океана,
Поднявшим паруса Тезея?
Иль сосуд лица, в котором
Хранится сила вдохновенья,
Как письмена в горах Тибета,
Где ключ разгадки бытия?
Что миром правит? Боль
Двух рук, уставших жить
Без двух других
У океана одиночества?
Иль скрипка Мэй –
Возникшая на космической
сцене,
Подобной огромной летающей
тарелке,
Плачущей Евой древнегреческой,
Песни которой стонут
Сквозь папирус
Голосом бесконечным?
Что миром правит? Точка икс,
Где сложенный спиралью
бесконечных «о»
Покоится генетический код
Земли, память Вселенной,
Которую художники изображают
Трехмерным глазом мирозданья
Что миром правит? Красота,
Рожденная на проводах
Высоковольтной души, которой
Больно до припадка
От прикосновения взгляда
неживого,
Как от стрелы индейских
с ядом?
Иль правит миром вещество,
Где нету вовсе содержания
Глубокомысленных явлений,
Лишь пустота?
Иль нет правителя всего,
Что создано само собой,
А может, сам Всевышний
Покинул этот мир давным-
давно?
И нет начала мирозданья,
Есть бытие небытия.
Мы – камни, брошенные сверху,
Которые перебирает руками
Как ракушки разноцветные
Малыш небесный?
Я знаю, миром правит принц,
Тот маленький, что спас
Экзюпери,
Его душа бессмертна –
По частице живет она
В любом из нас –
Ребенком, тянущим все
Время за рукав,
Чтоб мы ему показывали
Кинофильмы других миров
Или придумывали сказки
И открывали жизнь с
Другого входа, куда
Имеют проходной билет
Поэт, художник, музыкант,
Ученый – все те, кому
Открытия дороже всех
Благ земных и золота
Достойнее.
21.09.2002, г.Чита.
Сэсэг Намсараева